Я уже начал приходить в себя, и дыхание почти нормализовалось.
— Хотя, конечно, на толчок садишься, как на раскаленную сковородку, — добавила Энджи и подмигнула.
Бр-р!
— У тебя точно бзик! — произнес я свои первые слова.
— Занятно слышать это от человека, который на досуге собирает ноутбуки, а потом крушит их на мелкие кусочки и топит в океане, — парировала Энджи.
— Туше, — признал я свое поражение, вытирая рукой пот со лба.
— Хочешь еще немного? — Она протянула мне стальной флакончик.
— Нет, я пас! — Я отказался столь поспешно, что мы оба рассмеялись.
Потом мы вышли из ресторана и побрели в сторону парка Долорес. Энджи обхватила меня рукой за талию, и, как тут выяснилось, она прекрасно подходила мне по росту, чтоб было удобно обнимать ее за плечи. Для меня это стало приятным открытием. Я хоть сам и не маленький, но до сих пор девчонки, которых приглашал на свидания, попадались одного со мной роста; природа сыграла злую шутку с сильным полом, одарив его отставанием от женщин на юношеском этапе физического развития.
Мы свернули за угол на Двадцатую улицу и приблизились к парку. С его территории доносился гул — монотонный и непрерывный, будто жужжание пчел в улье. Вместе с нами по улице шагали другие люди, а когда мы углубились в парк, я увидел, что народу там в сотни раз больше, чем было накануне моей встречи с Энджи.
От такого зрелища я реально приторчал. Отпадная ночь, свежий, бодрящий воздух, а впереди — балдежная тусовка, на которой нам предстояло отрываться по полной до самого утра. «Ешь, пей, веселись, ибо завтра умрем».
Будто сговорившись, мы с Энджи затрусили легкой рысцой. Я видел вокруг много копов, на их лицах застыло напряженное выражение, но какого черта они могут сделать? Народу в парке набралось немерено. То есть мне на самом деле слабо прикинуть численность толпы, но в газетах потом писали, что, по оценке организаторов, на концерт пришли двадцать тысяч человек; по данным полиции — пять тысяч. Наверное, правда находится, как всегда, где-то посередине.
Не суть важно. Так или иначе, я впервые в жизни участвовал в таком многочисленном, незапланированном, неразрешенном, незаконном сборище.
Скоро мы очутились в самой гуще. Не стану клясться, но, по-моему, в этой давке не было ни одного человека старше двадцати пяти и уж точно ни одного лица без улыбки. Здесь тусовались даже пацаны лет по десять-двенадцать. При виде них у меня на душе стало совсем хорошо: вряд ли кто-то затеет разборки, когда в толпе присутствуют малолетки. Никому не захочется даже случайно причинить вред детям. Это будет просто великолепная, весенняя, праздничная ночь.
Я решил протиснуться поближе к теннисным кортам, и мы с Энджи взялись за руки, чтоб не потеряться в толпе. Но чтоб не потеряться, нам было не обязательно переплетать наши пальцы. Мы сделали это исключительно ради кайфа. И мы оба кайфовали выше крыши.
Рок-группы уже расположились на теннисных кортах со своими гитарами, микшерами, клавишами и даже одной ударной установкой. Позже в икснете я наткнулся на снимки, сделанные мобильником, на которых видно, как музыканты скрытно, по частям проносят в парк аппаратуру в спортивных сумках и под одеждой. Им удалось установить самые большие колонки из тех, что продаются в автосалонах, а между ними я разглядел… целую батарею автомобильных аккумуляторов! Я даже засмеялся. Гениально придумано! Именно так они обеспечат энергией свою аппаратуру. Я стоял достаточно близко, чтобы узнать батареи с «прайеса», модели гибридной тачки. Чей-то экомобиль лишился внутренностей ради сегодняшнего ночного концерта. Аккумуляторы стояли и за пределами кортов вплотную к ограде из металлической сетки. Через ячейки к основному штабелю тянулись электрические провода. Я насчитал сотни две аккумуляторов. Да они весят с тонну, черт возьми!
Организовать такое без электронной почты, сайтов, форумов и списков рассылок просто невозможно! И организаторы не идиоты, чтобы светиться в открытом Интернете. Ставлю свои последние калоши — они контачили между собой через икснет!
Пока музыканты переговаривались и настраивали инструменты, мы с Энджи шныряли в толпе, стараясь побывать в разных местах. Я увидел издалека Труди Ду. На теннисном корте она выглядела так, будто готовилась к схватке в профессиональной женской борьбе. На ней была мужская майка, армейские камуфляжные штаны и громадные сапоги с блестящими стальными носами; волосы завиты в розовые дреды, ниспадающие до пояса сверкающим каскадом. На моих глазах Труди с видимым усилием подняла и надела на себя затертую, как бейсбольная перчатка, и тяжелую, как бронежилет, байкерскую куртку. Может, это и был бронежилет.
Я принялся махать ей, наверное, чтоб произвести впечатление на Энджи, но Труди, естественно, не увидела. До меня дошло, что я веду себя по-идиотски, и я перестал махать. От толпы исходила потрясающая энергетика. То и дело слышишь, как говорят «аура», «энергетика» в связи с большими скоплениями людей, и только ощутив их воздействие на себе, понимаешь, что это не просто образные выражения.
Это реальность. Она проявляется в открытых, искренних улыбках на каждом лице. В том, что все вокруг пританцовывают под общий неслышный ритм, поводят плечами, покачивают бедрами. В походках вразвалочку. В шутках, смехе. Во взволнованных, наполненных ожиданием голосах, будто в предвкушении вот-вот готового начаться фейерверка. И вам некуда и незачем прятаться от этой праздничной наэлектризованности, потому что вы — часть ее.
К моменту, когда взорвался музыкальный салют, я уже чувствовал себя совершенно забалдевшим от этой коллективной ауры. Концерт открыла сербская группа, исполняющая что-то типа турбофолка, и я никак не мог сообразить, как под него двигаться. Вообще в моем танцевальном репертуаре два типа музыки: транс (переминайся с ноги на ногу под мелодию в обнимку с партнершей) и панк (размахивай кулаками и тряси головой, пока не выдохнешься или не повредишься, или то и другое вместе). После сербов выступили оклендские хип-хоперы, которым подыгрывала группа трэш-метала (звучит это лучше, чем может показаться на первый взгляд). Потом на сцену вышла подростковая поп-группа, а за ними появились «Спидхорс», и микрофон взяла Труди Ду.
— Меня зовут Труди Ду, мне тридцать два, и вы идиоты, если верите мне. Для меня все кончено. Я отстала, погрязла в устаревшем образе мышления. Я привыкла думать, что свобода мне гарантирована, и не замечаю, как чужие люди отнимают ее у меня. Вы — первое поколение, подрастающее в американском гулаге, и только вы можете подсчитать до последнего долбаного цента, чего стоит ваша свобода!
Толпа восторженно заревела. Труди сыграла на своей гитаре несколько быстрых, заводящих аккордов, и сразу вслед за ними с тяжелым, забойным ритмом вступила бас-гитара в руках здоровенной, толстой девахи, обутой в сапоги еще громаднее, чем у Труди, с лесбийской прической и обнаженными в улыбке зубами, которыми можно было запросто откупоривать пробки с пивных бутылок. Мне захотелось прыгать. И я принялся прыгать на месте. Энджи прыгала рядом со мной. Пот катил с нас градом. Запах пота и дымка марихуаны быстро пропитал вечерний воздух. Вокруг нас толкались разгоряченные тела. Они тоже прыгали.
— Не верь никому старше двадцати пяти! — выкрикнула Труди.
Тысячи глоток как одна издали звериный рев.
— Не верь никому старше двадцати пяти!
— Не верь никому старше двадцати пяти!
— Не верь никому старше двадцати пяти!
— Не верь никому старше двадцати пяти!
— Не верь никому старше двадцати пяти!
— Не верь никому старше двадцати пяти!
Она несколько раз ударила по струнам, извлекая густые, тяжелые аккорды, которые тут же подхватила соло-гитаристка, крошечная Дюймовочка с исколотым пирсингом лицом, рассыпая пронзительные рулады с основания грифа выше двенадцатого колка.
— Это наш город, черт их всех подери! Это наша страна! И никаким террористам не лишить нас ее, пока мы свободны! Потерял свободу — потерял родину! Так верни себе свободу! Верни себе свободу! Вы слишком молоды и слишком наивны, поэтому никогда не поймете, что вам их не победить, а значит, только вы и можете привести нас к победе! Верни себе свободу!
— СВОБОДУ! — завопила толпа. Труди ударила по струнам, все хором взревели в унисон, и у нас это получилось РЕАЛЬНО ГРОМКО!
Я отплясывал, пока больше не осталось сил сделать лишний шаг. Все это время Энджи танцевала рядом со мной. Мы реально несколько часов терлись друг о друга разгорячёнными, взмокшими телами, но при этом — верите? — я совершенно не испытывал сексуального влечения. Мы просто танцевали, погруженные в музыку, в годбит, в трэш-метал, и орали: «СВОБОДУ! СВОБОДУ! СВОБОДУ!»
Остановившись, я взял Энджи за руку, а она вцепилась в мою так, словно в ней было единственное спасение от кувырка с крыши небоскреба, и потащила меня прочь из толпы, которая редела и успокаивалась по мере удаления от теннисных кортов. Там, у края парка Долорес, наши вспотевшие тела сразу остыли на прохладном воздухе, и нас затрясло. Энджи прижалась ко мне, обняв обеими руками, и потребовала:
— Согрей меня! — Мне дважды повторять не надо; я тоже обнял ее и почувствовал, как бьется сердце у нее в груди в такт ритму, звучащему на сцене — на этот раз быстрому, яростному, бессловесному брейку.
Я балдел, вдыхая пряный запах ее пота, и догадывался, что тоже благоухаю не парфюмом. Мой нос уткнулся ей в макушку, а Энджи упиралась виском мне в ключицу. Вот ее руки переместились выше и потянули меня за шею.
— Пригнись, я не захватила с собой лестницу, — сказала Энджи, и я попытался улыбнуться, но это непросто сделать, когда целуешься.
Я уже говорил, что за всю свою жизнь целовался с тремя девчонками. Для двух это был первый опыт. Третья бегала на свидания с двенадцатилетнего возраста. У нее тоже имелись отклонения от среднестатистической гистограммы частотности.
Ни одна из тех девчонок не целовалась так, как Энджи. Ее рот стал мягким и сочным, будто спелая фруктовая мякоть; ее язык не залез ко мне в рот, а проскользнул; ее губы не уперлись в мои, а словно заволокли влажной оболочкой. Вот, наверное, что имеют в виду, когда говорят «их уста слились в поцелуе». Неожиданно для себя я застонал, а руки сами крепко обхватили и прижали ко мне тело Энджи.
Медленно, осторожно мы опустились на траву и легли на бок, не выпуская друг друга из объятий и не прерывая поцелуя. Весь мир для нас сосредоточился в этом поцелуе.
Моя ладонь гладила ее по ягодицам, спине, заползла под футболку и нашла теплый живот, мягкую вмятинку пупка. Поползла выше. Теперь стон вырвался у Энджи.
— Не здесь, — произнесла она сдавленным голосом. — Пошли вон туда, — и показала на большую белую церковь Мишн-Долорес на другой стороне улицы, давшую название и парку, и нашему району. Держась за руки, мы быстро пересекли улицу. Перед входом в церковь стояли большие колонны. Энджи прислонила меня спиной к одной из них и опять притянула к себе за шею. Мои руки быстро и уверенно вернулись к ней под футболку, скользнули к ее груди.
— Расстегни там, на спине, — шепнула Энджи мне в рот. Моим членом можно было царапать стекло. Я просунул обе руки ей за спину — прямую и мускулистую — и непослушными пальцами нащупал крючок лифчика. Пока возился с ним, у меня в голове промелькнули все известные мне похабные анекдоты на тему неумения расстегивать бюстгальтер. Со своими способностями я мог бы стать их главным героем. Наконец крючок разошелся; Энджи коротко выдохнула. Мои ладони переползли с ее спины через влажные подмышки — и это не было неприятно, а, наоборот, естественно и сексуально — и остановились на округлых и податливых внешних краях грудей.
Душераздирающе грянули сирены.
Мне никогда в жизни не доводилось слышать такого оглушительного воя. Он будто бил по голове, стараясь повалить с ног. Запредельно громкий звук для человеческого слуха.