— НЕМЕДЛЕННО РАЗОЙДИТЕСЬ! — громоподобно разнеслось из ниоткуда, словно глас божий.
— ЭТО НЕЗАКОННОЕ МЕРОПРИЯТИЕ. НЕМЕДЛЕННО РАЗОЙДИТЕСЬ!
Музыка прекратилась. Гул голосов в парке приобрел иной оттенок. Испуганный. Возмущенный.
Из автомобильных динамиков на теннисных кортах раздался громкий щелчок, означающий включение системы оповещения, питаемой энергией аккумуляторных батарей.
— ВЕРНИ СЕБЕ СВОБОДУ!
Одинокий голос прозвучал как дерзкий вызов, брошенный с прибрежной скалы неукротимой океанской стихии.
— СВОБОДУ!
Толпа подхватила клич звериным рыком, от которого у меня на голове зашевелились волосы.
— СВО-БО-ДУ! — начал скандировать тысячеголосый хор. — СВО-БО-ДУ! СВО-БО-ДУ! СВО-БО-ДУ!
Пришли в движение шеренги полицейских в шлемах с прозрачными забралами на лицах, с пластиковыми щитами перед собой. Все они были вооружены черными дубинками и приборами ночного видения, отчего смахивали на солдат из футуристического военного фильма. Шеренги делали шаг вперед и одновременно ударяли дубинками по щитам, производя сухой, трескучий звук, будто земля лопается. Еще шаг, и снова треск. Шеренги окружили весь парк и смыкались к центру.
— НЕМЕДЛЕННО РАЗОЙДИТЕСЬ! — повторил глас божий, отдаваясь эхом у меня в ушах. Над головами начали кружить вертолеты, но, правда, без прожекторов. Ах да, инфракрасная оптика! Ну конечно. У них наверху тоже есть приборы ночного видения. Я затащил Энджи под козырек церковного портика подальше от полицейских глаз на земле и в небе.
— ВЕРНИ СЕБЕ СВОБОДУ! — провозгласили динамики на теннисных кортах. Это Труди Ду бросила свой бунтарский клич, затем сыграла несколько аккордов, за которыми последовала дробная россыпь ударных, а потом глубоко и густо вступила бас-гитара.
— СВОБОДУ! — подхватила толпа и ринулась на шеренги полицейских.
Неизвестно, доведется ли мне увидеть настоящую войну, но думаю, теперь у меня есть о ней представление — каково это, когда ошалевшие от страха пацаны бегут на вражеские цепи, зная, что их ждет, и тем не менее продолжая бежать с воплями и руганью.
— НЕМЕДЛЕННО РАЗОЙДИТЕСЬ! — в очередной раз повторил глас божий. Он доносился со стороны грузовиков, только что подъехавших и расположившихся по всему периметру парка.
И тут землю укутал туман. Он опустился сверху, с вертолетов, и мы с Энджи оказались на самом краю облака. Я почувствовал, как мою голову пронзили тысячи ледяных иголок, а сама голова будто готова была вот-вот отделиться от туловища. Обожженные глаза начали слезиться, а дыхание перехватило судорогой, сдавившей горло.
Перечная смесь. Не сто тысяч ЕШС, а все полтора миллиона. Для разгона толпы полиция применила слезоточивый газ.
Я не видел того, что происходило в парке, но лишь отчасти слышал сквозь наши с Энджи хрипы и кашель, пока мы продолжали держать друг друга в объятиях. Рев толпы захлебнулся, все начали кашлять и выворачиваться наизнанку. Обе гитары и ударные внезапно смолкли, раздался усиленный микрофонами кашель.
Потом все закричали.
Это был панический, преисполненный боли и ужаса крик, не затихавший долгое время. Когда мое зрение восстановилось, я увидел, что от включенных вертолетных прожекторов в парке Долорес стало светло, как днем, а копы подняли на шлемы свои инфракрасные приборы. На наше счастье, их взоры были устремлены в парк, иначе при таком ярком освещении нас с Энджи обязательно заметили бы.
— Что будем делать? — произнесла Энджи тусклым голосом; у нее на лице застыло испуганное, загнанное выражение. Я сглотнул несколько раз, собираясь с силами, чтобы заговорить.
— Ничего. Надо линять отсюда. Что еще мы можем сделать? Прикинемся, что просто гуляем. Значит, так, сейчас спокойно идем мимо Долорес, потом налево к Шестнадцатой. Мы просто гуляем. Мы к ним не имеем никакого отношения.
— Ничего не получится, — сказала Энджи.
— У нас нет выбора.
— А может, попробовать бегом?
— Нет, — твердо ответил я. — Побежим — нас стразу кинутся догонять. А если пойдем спокойно, тогда не тронут, решат, что мы тут ни при чем. У них и без того работы много. Целую толпу надо упаковать.
Весь парк был усеян телами; задыхаясь и прижимая пальцы к слезящимся глазам, по траве катались люди. Копы заковывали их в пластиковые наручники, подхватывали под мышки, волокли, как мешки, и заталкивали в грузовики.
— Ну что, пошли?
— Пошли!
Так мы и сделали — быстро зашагали, держась за руки, показывая всем своим видом, что не желаем чужих приключений на свою голову. Точно так же проходят, отворачиваясь, мимо нищего на тротуаре или уличной драки, по принципу «мое бунгало с краю».
Наш маневр удался.
На перекрестке мы свернули за угол и поплелись дальше. Еще пару кварталов молчали, боясь поверить, что оторвались. Потом я с шумом выпустил из груди воздух и только тогда понял, что шел затаив дыхание.
Дойдя до Шестнадцатой, мы повернули к Мишн-стрит. Вообще-то в два часа субботней ночи в этом районе довольно стремно, но только не сегодня. Вокруг все те же, теперь чуть ли не родные нарки, алкаши, проститутки и пушеры. Нет ни копов с дубинками, ни слезоточивого газа.
— Фу-у! — выдохнул я, наслаждаясь прохладным ночным воздухом. — По кофе?
— Нет, — ответила Энджи. — Ничего не хочу, только домой. Кофе потом.
— Угу, — согласился я. Энджи жила в Хейес-Вэлли. Я проголосовал проезжающему мимо такси (свершилось маленькое чудо: поймать такси в Сан-Франциско почти невозможно, особенно когда нужно позарез).
— У тебя денег до дома хватит? — спросил я Энджи.
— Да, — ответила она. Водитель недовольно покосился на нас, и я открыл заднюю дверь, чтобы он не укатил прочь.
— Спокойной ночи, — сказал я.
Энджи обхватила меня руками за шею, притянула к себе и крепко поцеловала в губы — не эротично, но как-то по-особенному интимно.
— Спокойной ночи, — шепнула она мне на ухо и легко запорхнула в такси.
Я тоже отправился домой. У меня кружилась голова, слезились глаза, а душу мою терзала совесть за то, что я бросил братьев-икснетовцев на произвол судьбы, ДНБ и полиции Сан-Франциско.
В понедельник утром вместо мисс Галвез за ее столом сидел Фред Бенсон.
— Мисс Галвез больше не будет преподавать у вас, — объявил он, когда мы расселись по местам. В его голосе звучала хорошо знакомая мне самодовольная нотка. По наитию я обернулся к Чарльзу. Тот сиял, как надраенный медный таз.
Я поднял руку.
— Почему?
— Правила учебной части запрещают обсуждать персональные дела школьных работников со всеми, кроме них самих и дисциплинарного комитета, — ответил Бенсон с видимым злорадством.
— Сегодня мы начинаем изучать новый раздел о национальной безопасности. В ваших компьютерах уже есть новые тексты. Пожалуйста, откройте их на первой странице.
На заглавной странице красовался логотип ДНБ, а под ним значилась тема нового урока: «ЧТО ДОЛЖЕН ЗНАТЬ КАЖДЫЙ АМЕРИКАНЕЦ О НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ».
Мне захотелось грохнуть свой ноут об пол.
Я договорился с Энджи встретиться после уроков в кафешке неподалеку от ее дома. В вагоне метро мне выпало сидеть между двумя мужиками в галстуках, и оба держали перед собой номера «Сан-Франциско кроникл», раскрытые на странице, посвященной подведению «печальных итогов» ночных «бесчинств юнцов» в Мишн-Долорес парке. Мужики сокрушенно цокали языками и удивленно покачивали головами. Потом один сказал другому через меня:
— Мозги у них прополосканы, что ли? По-моему, мы в их возрасте не были такими отморозками!
Я встал и пересел на другое место.
Глава 13
— Они настоящие шлюхи! — возмущенно выпалила Энджи. — Да нет, такое сравнение оскорбительно для всех честных, трудящихся шлюх. Они… они подстилки!
Мы оба посмотрели на стопку газет, которые купили по пути в кафе. Все они напечатали «репортажи» о тусовке в парке Долорес, и все как одна изобразили ее оргией, устроенной пьяной, обкурившейся молодежью, которая в наркотическом умопомрачении потом напала на блюстителей порядка. «Ю-Эс-Эй Тудей» даже подсчитала убытки, нанесенные «бесчинствами» городскому бюджету, включив в них стоимость очистки парка от осадков слезоточивого газа, потерянные рабочие часы в результате резкого обострения и увеличения случаев астматических заболеваний, отчего в больничных приемных отделениях выстроились многодневные очереди; а также издержки, связанные с арестом и содержанием восьмисот «правонарушителей».
Ни одна из газет не опубликовала оценку событий прошедшей ночи с нашей стороны.
— Зато в икснете правда восторжествовала, — сказал я и стал показывать Энджи скопированные мной на мобильник блоги, видео и фото. Они представляли собой прямые свидетельства из первых рук тех, кто подвергся обработке газом и избиению полицейскими дубинками. На видео мы все танцевали, веселились, мирно произносили политические речи, скандировали «Свободу!», а Труди Ду со сцены называла нас единственным поколением, способным на борьбу за свои права.
— Надо, чтобы все люди знали об этом, — сказала Энджи.
— Угу, — безнадежно промычал я. — Держи карман шире.
— Ты думаешь, газеты никогда не напишут правду?
— Ты же сама говорила, что они шлюхи.
— Да, но шлюхи продают себя за деньги. Газеты тоже продавались бы лучше, если бы в них развернулась полемика. Сейчас они только обвиняют, а полемика заинтересует гораздо больше читателей.
— Хорошо, согласен. Тогда почему же они этого не делают? Пойми, репортеров не заставишь залезть в интернетовские блоги, и где уж им регулярно отслеживать икснет! Это вообще, надо сказать, сеть не для взрослых.
— Согласна, — кивнула Энджи. — Но мы ведь можем исправить это положение, верно?
— Чего?
— Напиши правду и размести ее в одном месте. Это должен быть отдельный сайт, предназначенный специально для прессы, который можно открыть и сразу получить общую картину. Дай инструкции пользования икснетом. Тогда пользователи Интернета смогут зайти в икснет, при условии, что им наплевать, если об этом будет знать ДНБ.
— Думаешь, это сработает?
— Почему бы и нет? Это лучше, чем сидеть сложа руки.
— С какой стати им прислушиваться к моему мнению?
— Кто же пропустит мимо ушей мнение M1k3y?
Я опустил на стол чашку с кофе. Взял свой мобильник и сунул в карман. Встал, развернулся на каблуках и зашагал прочь из кафе. Я шел по улице куда глаза глядят, с одеревеневшим лицом, с тяжестью на сердце.
«Всем известно, кто я, — вертелось у меня в голове. — Всем известно, что я M1k3y! Все кончено. Если Энджи сумела меня вычислить, то ДНБ и подавно. Я обречен. С момента, когда меня выпустили из дээнбистского грузовика, я ждал, что за мной придут, арестуют и сошлют навсегда в какую-нибудь Тмутаракань вслед за Даррелом. Все кончено».
Возле самой Маркет-стрит на меня налетела Энджи, чуть не повалив на тротуар. Она запыхалась, а ее глаза горели яростью.
— Какого черта вы себе позволяете, мистер?!
Я молча отстранился и зашагал дальше своим путем. Между нами тоже все кончено. Энджи вцепилась в меня.
— Перестань, Маркус, я ничего не понимаю! Объясни мне, наконец!
Я остановился и посмотрел на Энджи, но черты ее лица будто расплывались. Да и все предметы вокруг потеряли отчетливость. У меня вдруг возникло дикое желание броситься под проезжающий мимо троллейбус. Лучше так, чем возвращаться в дээнбистские застенки.