— Кто, Ионыч? — спросил сокольничий, залезая обратно на стул.
— Да серые эти. И ты, тож, кстати, — Ионыч указательным и средним пальцами ткнул Феде в глаза. Сокольничий скривился, но промолчал. — Ути, гнилоглазик ты мой. Мертвечиночка! — Разозлился, шандарахнул кулаком по столу. — Поняла, Катька? Чтоб больше ни слова о серых я от тебя не слышал!
— Так я же и не говорила…
— А ну молчать! — Ионыч кинул в Катеньку соленым огурцом. Девочка ойкнула, схватилась за лоб. — Что ж вы все такие нетакие, — прошептал Ионыч, — относишься к вам по-хорошему, защищаешь вас, заботишься, а благодарность где? Где благодарность, я спрашиваю? — Ионыч поднялся, схватил Катеньку под мышки, поднял. Смотрел на нее с яростью, а она смотрела на Ионыча ласково и улыбалась. — Почему так? — спросил Ионыч.
— Что, дяденька?
— Вижу тебя, улыбку твою дурацкую, и убить хочу. Почему так, Катерина?
Девочка молчала.
— Что-то есть в тебе этакое, и это этакое выводит меня из себя, — пьяным голосом сказал Ионыч и рыгнул, обдавая Катеньку водочным смрадом. — Вон рядом дохлый вонючий козел, а меня из себя выводишь именно ты. Почему, Катерина? — ласково спросил Ионыч.
— Не знаю, дяденька, — прошептала Катенька. — Я всё делаю, чтоб вам угодить, стараюсь, честное слово. Не знаю, почему вы недовольны, но обещаю, — ее глазенки засверкали, словно росинки на изумрудном лугу, — обещаю, что буду стараться еще лучше! Я так хочу, чтоб вы стали счастливы после всех тех бед, что с вами случились, дяденьки! И я попытаюсь изо всех сил, — она закрыла глаза и прошептала: — Я сделаю вас счастливее!
Ионыча передернуло. Он поставил Катеньку на пол, замахнулся кулаком:
— Ах ты, бл… — и покатился по полу. Опрокинул табуретку и замер между треснутыми ножками, выпучив глазищи на сокольничего. Федя потирал зардевшее щупальце и виновато глядел в сторону.
— Ты че? — просипел Ионыч.
— Ты это… — Сокольничий почесал щупальцем гниющий глаз. — Не матерись при ребенке, хорошо, Ионыч? Это единственное, что я не переношу: когда при ребенке матерятся.
Ионыч молчал. Катенька вдруг заревела — по-детски, навзрыд:
— Дяденька, что же вы… зачем? Из-за меня, да? Из-за меня? Христом богом молю, не деритесь больше, уж лучше меня отлупите! Вы ведь друзья, столько вместе пережили, а тут… из-за мелочи ведь! Сущей мелочи! Дяди! Дяденьки! Как же так?!
Ионыч молча смотрел на Федю. Сокольничий виновато глядел в сторону.
Ионыч пробормотал, вставая:
— Радио, что ли, включу.
Подошел.
Включил.
Радиоведущий К’оля бодро напомнил:
— Итак, сегодня минул ровно год с того момента, как исчез город Пушкино, а вместо него образовалась некромасса в несколько километров диаметром, которую не берут ни огнестрельное оружие, ни химикаты, ни специально обученные переговорщики.
Ионыч стукнул кулаком по приемнику. К’оля пискнул и замолчал.
— Врет, — сказал Ионыч. — Врет, собака: завтра годовщина дня, когда город исчез.
— Перепутали Ионыч. — Федя вздохнул. — Никакого доверия средствам массовой информации.
— Спать пошли, — глухо произнес Ионыч. — Спать нам пора.
И они пошли спать.
За окном из-под сине-черного небесного одеяла выпирала сумасшедшая луна. Каплями прокисшего молока свисали звезды. Ухая, полетел филин. Врезался в дерево и упал в туче холодных сухих перьев. Проткнул головой ледяную корку, наглотался снега, еле выбрался и, бурча на птичьем, полез в свою уютную нору. По-шакальи захихикали мертвецы, наблюдавшие за филином с вершины круглого сугроба. Посмеялись и пошли обратно в свою некромассу.
И опять воцарилась тишина: противная, как капли в нос.
Глава вторая
— Как видишь, Катенька, преступников и убийц наказывают далеко не всегда, — сказал Ионыч, посасывая кислое пивко. — Именно поэтому сегодня мы празднуем двухлетие Фединого превращения в мертвяка.
— Я думаю, что нас так и не вычислили из-за нападения на Пушкино, — сказал Федя, ковыряясь ногтем в гниющем глазу. — И буря помогла. Списали, небось, на серых всё: они, мол, и Владилена Антуановича умертвили и вездеход его угнали.
— А я считаю, — с нажимом сказал Ионыч, — что это такая общечеловеческая мораль, урок для всех нас: вот он, мол, как мир устроен. Справедливо, что ни говори, устроен: каждому шанс исправиться дает, даже последнему грешнику!
— Мудрые слова, Ионыч, — согласился сокольничий.
— Мы ведь не обычные люди! — Ионыч распалялся. — Мы как волки, санитары леса. Очищаем лес от дохлятины. Не будет нас, и лес задохнется в собственной вони. Потому сама судьба нас обороняет от злых нападок недоброжелателей.
— Умные вещи излагаешь, Ионыч. — Сокольничий почтительно похлопал в ладоши. — Это потому, что мы с тобой приняли на грудь: горячие алкогольные пары поднялись по жилам и тем согрели разум, который теперь способен выдавать философские сентенции.
— Я и без алкоголя умные вещи задвигать горазд, — заявил Ионыч и мутным глазом уставился на Катю. Девушка покраснела, отвернулась.
— Ишь, вымахала, — пробормотал Ионыч. — Девка — загляденье, хоть завтра на выданье.
— Выросла наша девонька! — Сентиментальный Федя смахнул слезу умиления.
— Выросла-то выросла, да ума не набралась, — заметил Ионыч. — Интересно, однако, что дальше будет.
Катя смолчала. Некогда ей было отвечать: свои длинные волосы костяным гребнем расчесывала, чтоб волосок к волоску лежали.
Глава третья
Пришла весна. Слой снега к концу апреля стал очень тонким, выглянули островки зелени с белыми плевочками-подснежниками. Катя пошла прогуляться и собрала целую корзину весенних цветов. Радостная, прибежала домой, украсила подснежниками старый комод и дубовый пиршественный стол. Из лесу вернулся Ионыч, увидел цветы и вместо благодарности влепил Кате пощечину, а подснежники высыпал на пол и растоптал грязными сапожищами. Катя не унывала: побежала за веником и принялась за уборку. Ионыч угрюмо наблюдал за ней, стоя у порога. Плюнул и пошел пить самогон. Катя прибралась, украдкой посмотрела на дверь в столовую. На цыпочках прокралась в соседнюю комнату, вытащила из-под комода книжицу в дерматиновой обложке, сунула за пазуху. Кошка Мурка с любопытством посмотрела на Катю, мяукнула. Девушка присела на корточки, погладила кошку:
— Мурочка, миленькая, не выдавай меня, хорошо?
Мурка мурлыкнула и побежала на кухню. Катя последовала за ней. Кошка замерла подле блюдца, облизнулась и лукаво посмотрела на Катю.
— Ах ты, хитрюжка! — Девушка улыбнулась и плеснула Мурке молока из крынки. Кошка опустила голову в миску.
— Мурочка, ты не представляешь, как я сегодня счастлива, — прошептала Катя. — И ничто не испортит мое счастье! Ничто!
— Катька-а-а! — зычно позвал Ионыч.
Катя встрепенулась:
— Да, дяденька?
— Глянь, как там Федя! — приказал Ионыч.
Федя болел. Он лежал на кровати в хорошо проветриваемой комнате, у самого открытого настежь окна. Катя взяла ведро, перегнулась через подоконник, набрала в ведро ноздреватого снега и высыпала на сокольничего. Федор поблагодарил ее слабым кивком.
— Всю весну и лето так пролежу, — пробормотал он, моргая почерневшим глазом. — Вот напасть-то.
— На крайний север вам надо, дядя Федя. — Катя покачала головой. — Туда, где мороз круглый год. Мертвое на морозе лучше сохраняется.
— Глупости! Снега мне надо и побольше, — раздраженно ответил Федя и тут же смягчился: — Ты не серчай на меня, Катенька. Болею я, вот и злюсь без причины…
— Это ничего-ничего, — прошептала Катя, набирая еще снега. — Вы, главное, держитесь, дядя Федя. А я буду молиться, чтоб весна и лето поскорее кончились, и холода настали.
Катя наклонила ведро, чтоб высыпать снег на Федю, и книга выпала у нее из-за пазухи сокольничему прямо на живот. Катя замерла и с ужасом посмотрела на Федю.
— Ионыч тебя поколотит, если узнает, — спокойно сказал сокольничий, скосив на книжку здоровый глаз, — прячь скорее.
Девушка схватила книгу и прижала к груди:
— Спасибо вам, дядя Федя! Огромное спасибо!
— Иди уже, — рассердился сокольничий. — Позову, когда снег понадобится.
Катя кивнула и выбежала из холодной комнаты.
— Катька-а-а! — закричал Ионыч.
— Да, дяденька?
— А ну подь сюды.
Катя оправила юбку, потрогала книгу, что лежала за пазухой — не выпадет ли снова? — пятерней расчесала спутанные волосы и вошла в столовую. Замерла возле порога. Ионыч сидел за столом в гордом одиночестве и вилкой болтал в стакане самогон, наблюдая сверху за кругодвижением хлебных крошек. Перед ним стояла тарелка с жареным картофелем и солеными огурцами; в комнате терпко пахло потом и соляркой.
— Как там Федор? — спросил Ионыч, отхлебывая из стакана.
— Болеет. — Катя печально вздохнула. Сложила грязные ладошки ковшиком, умоляюще посмотрела на Ионыча. — Может, в Лермонтовку съездить надо, лекарств каких купить?
— Каких, к чертям, лекарств. — Ионыч скривился. — Думай, что говоришь: какие могут быть лекарства для мертвяка? — Он плюнул на пол. — А если кто-нибудь узнает, что мы у себя серого держим? Это, Катерина, между прочим, уголовно наказуемое преступление.
Катя молчала, валенком ковыряла пол.
— Ишь, вымахала, долговязая, — буркнул Ионыч. — Скоро меня по росту догонишь.
Девушка вспыхнула, отвернулась:
— Простите, дяденька, не умею я рост контролировать…
Ионыч зло посмотрел на нее:
— Конечно, не умеешь. Что я, по-твоему, идиот полный, и не знаю этого?
Катя совершенно смутилась, промолчала. Ионыч потянулся в угол за лукошком, кинул девушке.
— На вот, подберезовиков собери к ужину.
Девушка с готовностью подхватила лукошко; она с утра ждала, когда же Ионыч отправит ее в лес по какому-нибудь неотложному поручению, и с трудом сдерживала радость.
— А может, не посылать тебя за грибами? — Ионыч задумчиво смотрел на Катю сквозь мутное стекло стакана. — Мало ли что в твоей своевольной голове вертится; сбежишь еще.
Девушка вспыхнула:
— Да что вы такое говорите, дядя Ионыч, разве оставлю я вас одного с больным дядей Федей?!
— А вот если б Федор не был болен или, к примеру, помер… — Ионыч в упор посмотрел на Катю. — Сбежала бы?
Девушка помотала головой:
— Ни за что!
— Врешь, небось, — тоскливо произнес Ионыч и залпом выпил стакан. Скривился, прошипел: — Глаза б мои тебя не видели. Ладно, дуй за грибами: одна нога здесь, другая там.
Катя кивнула и быстренько затопала в сени.
Глава четвертая
Гриб затаился подле раскидистой краснобокой березки. Катя приготовила шипастую дубинку и на цыпочках пошла к нему. Под ногой хрустнула веточка. Девушка замерла. Подберезовик насторожился, выпростал из-под снега мохнатые лапки, задрожал, исследуя окрестности усиками-локаторами. Таиться более не было смысла, и Катя кинулась к грибу. Подберезовик подпрыгнул на месте, пискнул и стал улепетывать, но на Катино счастье по неопытности выбрал направление прямо на березу, стукнулся об дерево мягкой шляпкой и упал навзничь. Тут Катя подоспела и со всей дури вдарила подберезовика дубинкой. Гриб обмяк, вытянул лапки.
— Прости, грибочек, — прошептала Катя, цепляя гриб шипом и закидывая его в лукошко. — Не со зла я, а ради приготовления вкусного ужина.
— Катя!
Девушка обернулась. Серая фигура стояла, прислонившись плечом к березке. Мертвец наблюдал за ней и мял в руке полосатую шапку. На голове серого вздувались черные язвы, редкие волосы были рыжие, скорее даже красные.
— Ай! — Катя всплеснула руками и подбежала к мертвецу. Забрала шапку, натянула ему на голову. — Ну что ты, в самом-то деле? А если кто увидит твою голову? Издалека по голове понятно, что ты серенький!
— Катенька… — прошептал мертвец, пряча глаза. — Я… забыл слово.