— А если не найдете?
— Тогда какая разница, кто командует королевством — придет новая мутация цибискоза, и кашлять кровью будет каждый.
— Все равно это исключено. Банк — под контролем министерства природы.
— Мне казалось, мы обсуждаем возможность смены руководства.
Аккарат хмурит бровь.
— Значит, вам нужны образцы? Даете нам оружие, оборудование, средства, а взамен — только их?
— Да. И еще кое-что. Точнее, кое-кого. Гиббонса. — Андерсон внимательно следит за реакцией министра.
— Гиббонс? — пожимает плечами тот. — Не слышал о таком.
— Фаранг, один из наших. Хотим вернуть — покушался на чужую интеллектуальную собственность.
— А вам это наверняка очень не понравилось? — смеется Аккарат. — Любопытно встретить одного из вас вот так, вживую. Мы, конечно, постоянно обсуждаем тех калорийщиков, которые затаились на Ко Ангрите как пхи красуи замышляют, как бы подмять под себя королевство, но вы… — Он внимательно разглядывает Андерсона. — Я бы мог приказать швырнуть вас под ноги мегадонту или разорвать на части и бросить зверям и птицам. Никто бы даже не пикнул. Были времена, когда от одного слуха о том, что где-то ходит калорийщик, народ устраивал бунты. И вот вы — сидите тут и не очень волнуетесь.
— Времена изменились.
— Совсем не так сильно, как вы полагаете. Так вы храбрец или глупец?
— Могу задать тот же вопрос. Не многие решились бы так сильно пнуть белых кителей и уйти невредимыми.
Аккарат улыбается.
— Предложи вы мне деньги и оборудование на прошлой неделе, я был бы весьма признателен, но теперь, в свете нынешних обстоятельств и недавней победы, я лишь приму ваше предложение к сведению. — Он стучит в стекло водителю, приказывая съехать к обочине. — Вам повезло, что я в прекрасном настроении. В другой раз я велел бы разорвать калорийщика в кровавые клочья — вот тогда день бы задался. — Аккарат показывает Андерсону на дверь. — Я обдумаю ваши слова.
15
У Новых людей есть свой дом.
Мысль о нем посещает Эмико каждый день, каждую минуту, каждую секунду. Она вспоминает, как убежденно гайдзин Андерсон рассказывал ей, что это место и в самом деле существует. Тогда, в темноте, коснувшись ее, он посмотрел очень серьезно и сказал: «Это правда».
Теперь Эмико каждый вечер подолгу разглядывает Райли, пытаясь представить, что именно ему известно, собирается с духом расспросить об увиденном там, на севере, и о том, как туда попасть. Трижды она едва не задает свой вопрос, но каждый раз не смеет. Вернувшись к себе, утомленная издевательствами Канники, она погружается в грезы о месте, где, ничего не боясь, без хозяев и начальников живут Новые люди.
А еще она вспоминает занятия по кайдзену и сенсея Мидзуми, которая поучала сидящих перед ней в кимоно юных Новых людей.
— Что вы такое?
— Мы — Новые люди.
— Что для вас честь?
— Наша честь — служение.
— Кого вы почитаете?
— Мы почитаем хозяина.
Сенсей ловко обращалась с хлыстом, умела напугать до дрожи в коленях и жила на свете уже сто лет. Кожа Мидзуми, ранней модели Новых людей, почти не состарилась. Скольких она уже воспитала, пропустила через свой класс? Вечно на посту, готовая дать совет, страшная в гневе, но карающая справедливо. Сенсей, ее беспрестанные наставления и вера в то, что хорошая служба хозяину — путь к совершенству.
Мидзуми рассказала им о бодхисаттве Мидзуко Дзидзо, который сострадает даже Новым людям, о том, кто укроет их у себя в рукаве после смерти, вырвет из ада существования в теле созданной генетиками куклы и поместит в цикл истинной жизни. Служба — вот их истинная обязанность и почесть, а награда — обличье настоящего человека — ждет в будущем. Щедрые дары готовит им служба.
Как же Эмико возненавидела Мидзуми, когда ее бросил Гендо-сама.
Но она ожила, когда появился новый хозяин — мудрец, проводник в иную жизнь, тот, кто даст ей больше, чем мог дать прежний владелец.
«Или этот тоже предатель и лжец?»
Девушка гонит от себя недостойную Нового человека мысль. Так думает другая Эмико — низменная часть натуры, похожая на чешира, который, презирая отведенное ему место, оккупирует все, что может, и думает лишь о пище.
Сенсей Мидзуми объясняла: два начала живут в Новом человеке. Одно — дурное, им управляют животные инстинкты, пришедшие с генами, многократно разобранными и пересобранными, пока Новых людей создавали такими, какие они есть теперь. Уравновешивает его второе, культурное «я», знающее, когда животный позыв восстает против правил; то, которое понимает свое место в общественной иерархии и ценит дар жизни, полученной от хозяина. Тьма и свет, инь и ян, две стороны монеты, две части души. Сенсей Мидзуми учила их владеть обеими, готовила к почетному служению.
Если честно, Эмико не любит Гендо-саму за то, что он, человек безвольный, относился к ней плохо. А если совсем откровенно, то и она не отдавалась службе целиком — вот в чем печальная и постыдная правда, которую Эмико должна принять, несмотря на то, что дальше намерена жить без опеки любящего хозяина. Но вдруг этот странный гайдзин… вдруг… Нет, пусть сейчас ее животная недоверчивость помолчит — Эмико хочет помечтать.
Она выскальзывает из ночлежки в вечернюю прохладу. По-карнавальному горят зеленые огни фонарей, и вспыхивает пламя в сковородках-воках, где готовят лапшу. Фермеры, продав дневной товар, возвращаются к себе на дальние поля, а по дороге заходят перекусить незамысловатой пищей. Эмико бродит по ночному рынку, сторонясь белых кителей, и выбирает себе на ужин жареного кальмара в остром соусе.
В сумерках среди тусклых свечей на нее не обратят внимания. Пасин скрывает угловатые шаги, осторожнее надо быть только с руками, да и то, если двигаться медленно и прижать их к телу, странность примут за изысканные манеры.
У торговок — матери и дочери — она берет падсиюс жареным ю-тексом на тарелке из сложенного пальмового листа. Под сковородой с лапшой горит голубой огонь — такой метан запрещен, но раздобыть его можно. Эмико садится за импровизированную стойку и начинает быстро уплетать обжигающе острую еду. Посетители смотрят косо: одни кривят рты, но и только, другие к ней уже привыкли, остальным и своих забот хватает — связываться с белыми кителями и пружинщицей желания у них нет. Есть в этом неожиданное преимущество, думает она — кителей так не любят, что без крайней нужды звать не станут. Она ест лапшу и размышляет над словами гайдзина.
«У Новых людей есть свой дом».
Эмико пробует представить целую деревню, где у каждого гладкая кожа и все двигаются как куклы-марионетки. Мечта!
Тут она вдруг понимает, что испытывает к ним и нечто совсем иное.
Страх? Нет. Отвращение? Не совсем. Скорее, легкую неприязнь: такие же, как она, взяли и бросили свои обязанности, живут промеж себя, и нет среди них ни одного достойного, вроде Гендо-самы. Целая деревня Новых людей, которые никому не служат.
С другой стороны — что ей самой дало служение? Сплошных райли и канник?
И все-таки, если представить целое племя Новых людей, зажатых в джунглях: каково это будет — обнимать восьмифутового работягу? А вдруг такой станет ее любовником? Или чудище со щупальцами, одно из тех, что работают на фабриках Гендо-самы, — десятирукое, как индийский бог, изо рта слюни, и думает только о еде и о том, куда сложить конечности. Как вообще такие создания пробрались на север и почему они осели именно в джунглях?
Эмико заглушает неприязнь: хуже, чем с Канникой, все равно не будет. Ее приучили не любить Новых людей, хотя она сама — одна из них. Если подумать, любой Новый человек окажется лучше, чем вчерашний клиент, который сперва трахнул, а уходя, оплевал ее. Лечь с гладкокожим собратом не противней.
Но как они существуют в этой деревне? Питаются тараканами, муравьями и листьями, которые не доели бежевые жучки?
«Вот Райли умеет выживать. А ты?»
Четырехдюймовыми палочками марки «Ред Стар» Эмико возит по тарелке лапшу. Каково это — никому не служить? Хватит ли смелости? Голова кругом от таких мыслей. Что без хозяина делать — фермершей стать и опиум выращивать? Курить серебряную трубку и чернить зубы, как женщины из тех странных племен на северных холмах? Она улыбается про себя — даже представить такое трудно.
Задумавшись, Эмико чуть не попадает в беду. Ее спасает чистая случайность: человек за столиком напротив вдруг смотрит испуганно и тут же склоняет голову к тарелке с лапшой. Заметив это, она замирает.
Ночной рынок погружается в тишину.
Через секунду за спиной, как голодные духи, вырастают люди в белых формах, что-то отрывисто по-птичьи приказывают торговке, и та бежит их обслуживать. Эмико трепещет от страха, с губы свисает полоска лапши, тонкая рука подрагивает от напряжения. Опустить бы палочки на стол, да нельзя — движение выдаст, поэтому она сидит не шевелясь и слушает, как позади нависают, разговаривают и ждут еды белые кители.
— …в этот раз зашел слишком далеко. Я сам слышал, как Пиромпакди вопил на все здание. Подать, говорит, мне голову этого Джайди на тарелке, совсем, мол, обнаглел.
— А ведь по пять тысяч дал своим парням за ту операцию. Каждому.
— И что им теперь с того? С ним покончено.
— Как-никак пять тысяч. Понятно, почему Пиромпакди на яд исходил — потерял-то, может, полмиллиона.
— А Джайди взял да вломился, как мегадонт. Старикан-то, наверное, думал, что капитан, как бык Торапи, все ждет своего часа, а потом убьет.
— Теперь-то нет.
Эмико толкают, и она вздрагивает. Вот и конец — сейчас уронит палочки, и все тут же разглядят в ней пружинщицу. Толпились рядом, приваливались по-мужски самоуверенно, один даже — будто случайно, в давке — тронул за шею, но внимания не обращали, а теперь невидимость спадет, и она предстанет перед ними как есть — Новый человек с просроченным разрешением на импорт и уже негодными документами. Тут ее и отправят в переработку, быстро покрошат, как навоз или целлюлозу, и все из-за предательских движений, которые выдают не хуже, чем если бы на ней выделениями светляков было написано «пружинщица».
— Не думал я, что когда-нибудь увижу, как он стоит перед Аккаратом на коленях. Нехорошо это. Мы все лицо потеряли.
Они замолкают. Потом один замечает:
— А что это, тетушка, цвет у газа какой?
Та тревожно улыбается, дочь — тоже.
— Как же — мы на прошлой неделе министерству пожертвование сделали.
Эмико с трудом сдерживает дрожь — говорящий поглаживает ее по шее.
— Выходит, нам соврали.
Улыбка торговки вянет.
— А может, меня память уж подводит.
— Тогда надо бы твои счета проверить.
— Уж вы не утруждайтесь, я сейчас мигом дочку пошлю. Пока ходит — угощайтесь, вот, рыбой. Платят-то, наверное, мало, на еду не хватает. — Она берет с решетки и протягивает им двух жареных тиляпий.
— Ну, спасибо, тетушка. Проголодался я. — Завернув угощение в банановые листья, белые кители уходят. Эти двое шагают по ночному рынку, словно не ведая, какой ужас сеют вокруг.
Торговка перестает улыбаться, сует дочери в руки несколько батов и командует:
— Иди в полицейский участок и отдай деньги сержанту Сирипону, но только ему. И чтоб эти больше не приходили.