Повернулся к есаулу и, весьма недобро улыбаясь, пояснил:
— Гимнастерку я на ней рвать буду Чтобы орала и брыкалась. Так мне приятнее, а тебе, гнида, мучительнее переживать...
Любка лежит, спокойная, сука, в лице ни кровинки, но не плачет, не причитает — не тот жизненный типаж... Говорит Дубову:
— Баб в жизни имел много?
Дубов, с этакой матросской лихостью приосанившись, отвечает, не задумываясь:
— Ну, конечно, меньше, чем хотелось бы, если откровенно — но все ж изрядно. Жаловаться грех.
А Любка:
— Отбегался, флотский. Я — даже не твоя последняя баба. Я — твоя смерть.
Мы так и покатились. А товарищ Дубов, не полезши за словом с карман, отвечает:
— Это отчего же, грудастая? Ходят, конечно, слухи и сказки, что бывает мокрощелка с зубами, но сомневаюсь я что-то... А впрочем, долго ли проверить?
И полез ей пятерней в то самое устройство.
Встал с корточек, пальцы небрежно вытер о есаула и ухмыляется:
— Ни единого зуба, если кому интересно...
Она лежит, вся белая, губы в ниточку, глазищами обжигает. И повторила, разборчиво, медленно:
— Я — смерть твоя...
Товарищ Дубов, не моргнув глазом:
— Если ты, приятная, имеешь в виду нечто венерическое, так я все это сколько раз подцеплял, столько и лечил. Перебедую... Ну ладно, ребята, начнем, благословясь? Калашин, ты смотри внимательно, вдруг да окажется, что чего-то ты не умел...
Потом отозвал в сторонку меня и Петю и тихонечко распорядился:
— Ребята, идите наружу и поглядывайте в оба.
Как бы остальные не подкрались. Вполне возможный оборот. Может, она под смертью то и имела в виду, что часть банды где-то поблизости, и подкрадется, пока мы все вокруг нее будет колготиться... Идите, ребята, покараульте. На вашу долю хватит, слово даю, Он нас спас, ребята, этим приказом, ясно вам?
Мог ведь выбрать в караул и других...
Мы с Петей вышли. Достали наганы, проверили, прикинули, где будем прохаживаться, чтобы нас не было заметно тому, кто решит подкрасться...
И вот тут в избушке полыхнуло!
Без всякого грохота, без малейшего звука. Просто-напросто внутри полыхнуло — жутким белым сиянием, ослепительно белым, таким, что не подберешь сравнений. Высветило каждую щелочку меж бревен, каждую дырку от сучка. Если бы мы стояли к избе лицом, вполне вероятно, что и ослепли бы. А мы были — вполоборота, видели краем глаза. Но все равно круги перед глазами пошли, ничего вокруг не было видно чуть ли не минуту..
Ка-ак мы отпрыгнули! Упали в мох. А когда проморгались, когда опомнились — избушки уже не было. Рушилась она, понимаете? Как построенный из спичек домик. Бревна уже черные, обгорелые, словно бы истончившиеся, дым от них, горло дерет...
А впрочем, дыма было мало, и он очень быстро развеялся. Осталось полное и законченное пожарище самого классического облика — обугленные бревна горой, паленым пахнет...
Судите нас, как хотите — начальство, между прочим, не судило — но мы туда, внутрь не полезли. Подошли поближе, заглянули, увидели костяки — черные, обгорелые, без шматка мяса — потрогали их палками... Сели на лошадей и дунули в город.
Из города вскоре вернулись с обильной подмогой. Там все переворошили на сто кругов. Нашли пять костяков, по числу всех, кто оставался в избушке. Вид у них был такой, словно покойников не менее суток жгли на огромном костре, пока от них не остались одни косточки. А от вещей и оружия, что были с людьми, почти ничего и не осталось.
А от вещей и оружия, что были с людьми, почти ничего и не осталось.
Как доложили? А вы бы как доложили, товарищи молодая смена? Неужели так, как все было на самом деле? Пардон-с, позвольте крепко усомниться... Родные мои, кому хочется выглядеть умалишенным? Что бы нам в ответ начальство сказало на рассказ о нелюдском свете, который был поярче солнца и избушку вместе с людьми превратил в труху вмиг? То-то...
Пока ехали, мы с Петей успели кое-что обмозговать. И начальнику доложили нечто более приближенное к материалистическому видению жизни. Сказали, что, по нашему разумению, этот самый взрыв в избушке — взрыв, взрыв, а как иначе?! — произошел оттого, что то ли атаман, то ли его проблядь сумели затаить в одежде гранату, а потом ухитрились рвануть кольцо. В избушке, надо полагать, имелись бутыли с керосином, а то и привезенный из-за кордона для диверсий динамит — и потому зимовье разнесло вмиг...
Начальник поверил. А впрочем... Кто его знает.
К нему-то как раз и стекались все сведения об этой Любке — и среди ребят упорно ходили слухи, будто иные заагентурные источники рассказывали как раз о всяких Любкиных колдовских штучках...
Темное дело. С нами никто не советовался и ни во что нас не посвящал. Только потом начальник, случалось, поглядывал на меня этак искоса, пытливо, и порой, хоть ты тресни, казалось, что вот-вот сядет и предложит поговорить по душам, без субординации и материализма...
Нет, так и не стал. Но мне не раз казалось...
Вот такая история. Да, а Знамена нам с Петей все же дали, как и обещали. Москва выразилась ясно: тому, кто живым или мертвым... Дали, не обманули. И больше никакой чертовщины со мной в жизни не случалось.
А это белое пламя до сих пор перед глазами.
Каждая щелочка меж бревен просвечивала, каждая дырочка от сучка выглядела, словно за ней пылает белое солнце...
И на самом деле, конечно, не было там ни гранат, ни керосина, не говоря уж о динамите.
Мне в жизни пришлось повидать немало и разных взрывов, и разных пожаров. Говорю вам со знанием дела — такое я видел единожды в жизни. И прекрасно. Одного раза с меня хватило — во как!
А кто она была, Любка, что умела и почему так смогла... Вот тут уж я голову ломать не намерен.
И тогда не ломал, а уж теперь тем более. Бывает на свете всякое... В глуши особенно Там его, как выражался один умный человек, побольше осталось...» Вот такая была история. Самое интересное, судя по реакции местных товарищей, они это от старика слышали впервые, ошибиться я не могу.
Потом, когда мы расходились и они провожали меня в гостиницу, меня чуточку удивило, что никто эту историю не обсуждает. Ни в каком контексте. Каюсь, я решил над стариком подшутить — дескать, чудит ветеран, лапшу на уши вешает, в Мюнхгаузены подался на старости лет...
И знаете, что меня проняло? Никто из троих меня не поддержал. Лица у них были, прямо скажем, странноватые, у меня даже закралась идиотская мысль, что они верят. Один так и сказал:
— Матвеич, конечно, человек непростой, но сколько я его знаю, никогда он не был любителем травить байки. Вот это уж точно. Не водится за ним такой страстишки...
Понимаете? Сам я, честно говоря, до сих пор не знаю, как к этому мемуару относиться. Но местные опера, полное впечатление, старику поверили.
Черт его знает...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЧЕРТОВЩИНА НА ВОЙНЕ
Капитанская дочка
Немецкий городок — крохотный, старинный, напоминавший то ли театральную декорацию к «золушке», то ли иллюстрацию из учебника по истории средних веков — достался советским войскам без боя.