.. Витькин истребитель даже не рассыпался — разбрызгался в воздухе. Тут уже не выпрыгнешь, потому что прыгать некому...
Каждый может думать, что ему хочется, но мы потом, на земле, когда подвели кое-какие итоги, были уверены, что — сбылось. Цыганки — они, знаете ли...
В чем тут штука? Истребитель этот, на каких мы тогда летели, сначала назывался в Соединенных Штатах «Норт америкэн» Пэ-пятьдесят один. Но англичане, коим его поставляли в массовом порядке, назвали самолет «Мустангом».
Именно эту модель. Название попало во все официальные бумаги. Вам объяснять, кто такой мустанг? Не нужно? Вот то-то. Такие дела...
Ведь, если подходить строго формально — на коне Витька убился. На мустанге... А что на железном, а не на живом — так насчет того, что конь должен быть непременно живым, цыганка ведь не уточняла...
Одним словом, лучше уж жить без всяких гаданий и предсказаний. Так оно спокойнее...
Как меня водили
Не зря говорят, что Западная Украина — поганый край. И дело тут отнюдь не в бандеровцах.
У меня было случай почище. Куда там бандерам...
Я тогда был механиком-водителем на самоходке. Стояли мы в одном глухом уголке, местность вокруг была исключительно красивая — возвышенности живописные, леса, зеленеет все...
Тогда была передышка. Стояли мы там уже пару дней, не наблюдая поблизости ни немцев, ни бандер, маленько расслабились. А впрочем, история такая, что и бдительность не помогла бы...
Сижу я в траве и перебираю инструмент — предстояла кое-какая мелкая профилактика. Остальные подремывают по ту сторону самоходки, у ближайших машин тоже никакого шевеления, солнышко светит, теплынь, такие, в общем, тишина и благолепие...
И тут подходит не кто-нибудь, не с ветки незнакомец спрыгнувши — Ванька Масягин собственной персоной, заряжающий из нашего же взвода, можно сказать, приятель и корешок. Доподлинный, по всем приметам, Ванька — лицо его, комбинезон его, даже трофейный фрицевский кинжал с черной ручкой на поясе висит, как всегда, и кобура на немецкий манер, слева и впереди прицеплена.
И говорит мне:
— Вставай, Сережа, пошли!
Я встаю — и чапаю за ним, как дурак, отчего-то не задавши ни единого вопроса. Иду себе и иду, знай ноги переставляю. Идем мы куда-то, идем, идем...
Не знаю, что на меня нашло, только я вдруг себя почувствовал чуточку посвободнее. Словно бы освободился от этой дурацкой нерассуждающей покорности, мне, в общем-то, не свойственной.
Приостановился и спрашиваю:
— Вань, а Вань! А куда мы идем?
И тут, не поверите... Только я это спросил — Ваньки не стало. Пропал куда-то, в воздухе растаял. Вот только что был тут, шагал передо мной, как заведенный — и растаял...
Жутковато мне стало. Точно знаю, что не сон.
Что Ванька только что шагал передо мной, вел куда-то. И не мог он никуда спрятаться, никуда убежать. Пропал с глаз мигом, как будто повернули выключатель, и никакого Ваньки не стало...
Стою, коленки чуть дрожат, оглядываюсь. Батюшки мои... Вон они, самоходочки, виднеются далеко внизу — и до них от того места, где я стою, километра четыре. А стою я высоко на горе, над долиной. Один-одинешенек. Ни одной живой души вокруг.
Меня холодным потом прошибло. И в этот момент испугался я не столько этой странности, внезапного Ванькиного исчезновения, сколько того, что мое отсутствие будет замечено. На языке уставов — а язычок этот строгий! — такие вещи именуются «самовольное оставление расположения части» и караются по всей строгости законов военного времени.
Возьмут в оборот — и доказывай потом, что не было у тебя злостных намерений...
Как я вжарил со всех ног в расположение! Пятки сверкали! Не знаю, какие тогда были рекорды по бегу, но уверен, что я побил их все, сколько ни есть...
Прибегаю к самоходкам — а там все осталось, как и было. Никакой суеты, никто моего отсутствия не заметил. А у соседней самоходки сидит его степенство, Ванька Масягин, ломтище хлеба наворачивает со сбереженным пайковым сахарком — любил он пожрать от пуза...
Я ему, конечно, ничего не сказал — он-то при чем? Ясно же, что увел меня от самоходок, затащил на гору, на вершину вовсе не Ванька, а кто-то вроде Ваньки. Кто-то, кто прикинулся Ванькой Масягиным. Что же мне, его по зубам бить за то, что какая-то погань именно им оборачивалась?
Слышал я о таких вещах у нас в Сибири, от стариков. На моей памяти в натуре подобного ни с кем не случалось. Я и думать не мог, что такое меня достанет, причем не дома, не в Сибири, а на этой поганой Западной Украине...
Старики говорили, что в таких случаях надо креститься. Но, если вот так вот, совершенно невзначай, без задней мысли спросить: «Куда идем?», оно тоже вмиг пропадает. Правильно говорили.
Больше со мной ничего такого в жизни не случалось. Но долго еще вздрагивал, когда меня звали куда-то идти, приглядывался к человеку и окружающей обстановке. Иногда из-за этого случались сущие конфузы, но это уже неинтересно...
Куда ж он меня завести хотел, сука такая? Кто ж знает...
Люди с другой стороны
1. БЕСПОКОЙНЫЙ ПОКОЙНИК
Получается нечто вроде каламбура, а? Беспокойный покойник... Но что поделать, если все тогда так и обстояло?
Я при немцах служил в полиции. Был грех.
Давайте избегать крайностей и штампов, ладно?
Я вам не буду свистеть про безвинную жертву сталинских репрессий, как это нынче модно среди определенного народа. Не был я ни безвинной жертвой, ни идейным борцом против коммунизма. Мне в свое время просто хотелось жить по возможности уютнее и безопаснее, вот и все. За немцами была сила, казалось, что они — насовсем.
И потом, никакой я не каратель. Хотите верьте, хотите нет. Я, между прочим, был следователем крипо. Криминальная полиция. По-советски — попросту уголовный розыск. Карателям потом давали срока невероятно увесистые, да вдобавок многим — стенку. А я словил червонец, отсидел девять, в пятьдесят четвертом годик срезали и выпустили. Карателям червонец обычно не давали...
В общем, я служил в крипо. Оккупация — вещь сложная, вы только поймите меня правильно. Вот вы как думаете: наши завзятые советские уркаганы с приходом немцев что, поголовно подались в подпольщики и партизаны? Держите карман шире. «Совейцкая малина врагу сказала нет»? Это только они в своих песенках так лепили. На самом деле любая смена власти, оккупация, все эти резкие переломы — та самая мутная водичка, в которой хищные рыбки ловят своего червячка... Кто гопстопничал при Советах, так и продолжал при немцах. А если такие и подавались в партизанские отряды, то эти отряды были исключительно бандами под партизанской маской. Настоящие партизаны их давили почем зря.
Даже смешно порой было думать: с одной стороны — мы, с другой — партизаны... «А ты не воруй» — как Папанов говорил...
И потом, у немцев были свои уголовнички.
Обыкновенные уголовные элементы. И они тоже сплошь и рядом перебирались на оккупированные территории, считая, что там им будет рай земной.
А хрен в губки! Конечно, на оккупированных теренах <Терен — район (польск.