Нужно было отыскать одного человечка, зачем — не суть важно. Дело даже не в военной тайне — с тех пор столько воды утекло, что все эти мелкие, рутинные дела уже никому толком не интересны. Рутина, одним словом. Нужно было выяснить, не появлялся ли наш человечек в том квартале.
Ну, приехали. Машину загнали во двор — этакий колодец старинной постройки, еще, по-моему, дореволюционной. Четыре глухих стены, единственный въезд под аркой. Дом был из тех, что у нас в старые времена назывались «доходными».
По-польски это будет «чиншова каменица». Многоквартирный, одним словом.
Дом, знаете, сохранился почти целиком. Повезло ему. Ну, конечно, были кое-где следы попаданий — и снарядов, и пулеметных очередей. Но по сравнению с грудами развалин, в которые превратилась масса других, он, честное слово, смотрелся, как палац. Дворец, я имею в виду. Крыша цела, и даже некоторые окна остались невыбитыми взрывной волной. Живи — не хочу, роскошествуй...
Тишина стояла, безлюдье. Спутники мои пошли осмотреться по подъездам, порасспрашивать народ. Я остался караулить машину. Отношение к героическим воинам-освободителям в Польше тогда было, мягко выражаясь, неоднозначное.
Постреливали порой и все такое прочее. Да и дело не обязательно в политике — обычные уголовнички могли машину разуть или вообще попятить...
Ну, стою я в этом самом дворе-колодце, возле машины. Покуриваю, таращусь вокруг лениво. Но бдительности не теряю, не расслабляюсь особенно — этот наш человечек отнюдь не горел желанием ехать к нам для откровенного разговора. Мог и устроить вооруженное сопротивление. Так что я и прислушивался, и присматривался к окружающему, вдруг придется бежать на поддержку...
Вот тут оно и началось.
Заметил я краешком глаза шевеление слева, в глубине двора, у самой стены. Повернулся туда.
Сначала ничего необычайного в происходящем не отметил: всего-то навсегда ветерком мотало газету. Целую газету, только скомканную. Большой такой получился комок. Он и подпрыгивал.
Я уже было отвернулся — но тут меня как ударило...
Понимаете, я про ветер подумал сначала, чисто автоматически. А потом понял, что никакого ветерка там нет. Совершенно не чувствуется. Колодец, а не двор, закрыт со всех четырех концов, внутри стоит полное безветрие...
А газета тем не менее прыгает. На одном месте, часто и регулярно. Подскакивает, как мячик, примерно на полметра, шлепается назад, полежит пару секунд и опять начинает прыгать. Все это было совершенно не правильно. Не было внешней силы, которая бы могла привести газету в движение. Я подумал сначала, что туда, внутрь, забралась крыса. Скажем, в газету сало было завернуто. Она учуяла, залезла, и прыгает теперь...
Нет, на это решительно не походило. Газета так вот прыгала и прыгала с некоей механической повторяемостью. Взлетала с одного конкретного места и точнехонько туда же приземлялась. Как маятник. Как поршень. Скок-прыг-скок-прыг...
Я подошел. Легонько поддал ее носком сапога. Она отлетела немного дальше, да так там и осталась валяться. Обыкновенный комок мятой газеты.
Но когда я вернулся к машине, газета опять запрыгала: скок-прыг, скок-прыг... Вот это уже было насквозь необычно.
Я хотел подойти снова. Но остался на прежнем месте. Газета уже не прыгала, двигалась, однако совсем по-другому Выписывала на земле большие, чуточку не правильные круги, явственно доносилось самое обыкновенное бумажное шуршание. И опять стала подпрыгивать: скок-прыг, скок-прыг...
Мне стало не по себе. Очень непонятное было ощущение. Стою я посреди этого колодца, в совершеннейшей тишине, никого вокруг и близко нет, ни одно окно во двор не выходит.
А эта чертова газета передо мной то прыгает, то выписывает по земле круги и другие фигуры...
Вам, может быть, и смешно, но мне в тот момент было не до смеха. Откровенно говоря, мне стало страшно, но этот страх не имел ничего общего с обычными страхами. Я ведь не чего-то определенного испугался — боялся этой непонятности. Не правильности.
Обыкновенные вещи самостоятельно двигаться не способны. Не занимаются подобными фокусами. Комок газеты при совершеннейшем безветрии так себя не ведет. Ему полагается по всем законам физики смирнехонько лежать на месте, а не виртуозить, как нечто живое и обладающее самостоятельностью движений...
Она ко мне не приближалась, оставалась на том же месте, в том же углу двора. Но решительно не унималась — прыгала вверх-вниз, как резиновый мячик, кружила по земле...
Не было видно никакой ниточки или, скажем, лески, за которую ее могли бы дергать. Я ведь подходил только что, поддавал ее сапогом, и никакой нитки при этом не увидел. Да и потом, где прятался бы тот, кто тянул за эту воображаемую нитку? Ни одного окна. Негде спрятаться. И никого нет...
Думайте что хотите, но я в некоторый момент передвинул кобуру вперед, а потом и вовсе расстегнул. Сам не знаю, чем бы мне помог пистолет против комка газеты, но я именно так поступил. Жутковато было. Происходящее пугало как раз своей необычностью. Я не верю во всевозможную нечистую силу, никогда ничего подобного не видел — хотя от других слышал разное — но тут самым, по-моему, пугающим стало то, что это была именно газета. Не привидение какое-нибудь зеленое и клыкастое за мной гналось ночной порой, глухим лесом — средь бела дня, посередке огромного города, пусть и варварски разрушенного, прыгал и крутился комок газеты... Несообразность этакая!
Так не положено! Газеты не прыгают сами по себе!
Не знаю, чем бы все кончилось. Очень возможно, я бы по ней в конце концов пальнул. Не выдержав несообразности происходящего. Вспоминая мое тогдашнее настроение — вполне мог открыть огонь, потому что стоять, ничего не предпринимая и наблюдать было вовсе уж мучительно...
Только, на мое счастье, вышли наши. Не нашли они этого типчика, зато им какая-то то ли добрая, то ли трусоватая душа дала следок. Мы и уехали. Благо газета перестала елозить.
Вот и все. Ребятам я ничего тогда не рассказал — еще чего не хватало... Не поверили бы.
А ведь все так и было, как я описываю...
Хроника пикирующего бомбардировщика
Пикировщик попал в грозу и потерял своих, как наверное, и остальные, строй рассыпался...
Гроза была — всем грозам гроза, не из слабеньких. Пронзительно белые ветвистые молнии вспыхивали по всем направлениям, и от их ослепительных зигзагов становилось ничуть не светлее, а наоборот, словно бы еще темнее. Вода заливала фонарь так, что казалось, будто они ненароком нырнули куда-то под воду и шпарят где-то над дном на полной скорости наподобие подводной лодки. Если бы не высотомер, можно так и подумать...
От компаса было мало толку, стрелка плясала, как свихнувшаяся, остальные приборы тоже работали абы как. Командир был уверен лишь в одном — что с грехом пополам выдерживает прежнее направление полета. И в том, что высота приличная, хотя «пешку» порой швыряло так, что она с маху проваливалась метров на сто вниз.
Самолет трясло, он содрогался так, что ощущалась каждая его заклепочка, каждое соединение.
Сплошь и рядом такие вот полеты посреди жуткой грозы заканчивались печально, но ничего нельзя было сделать. Штурман представления не имел, как далеко протянулся грозовой фронт в ширину и в высоту. Во время войны с метеорологическими предсказаниями обстоит особенно скверно — чтобы более-менее успешно предсказывать погоду, нужно собирать данные практически со всей Европы.