Что в условиях сорок четвертого года было, мягко скажем, затруднительно: вряд ли немцы или их союзники поделятся данными метеонаблюдений, даже если их об этом вежливо попросить...
Бомбардировщик шел наугад — на восток, все время на восток, хоть в этом можно быть уверенным. Ситуация была аховая, но в ней имелась и светлая сторона: точно известно, что они уже пересекли линию фронта и давно летят над своей территорией. По крайней мере, снизу можно было не ждать неприятностей в виде зенитного огня или появления чужих автоматчиков в случае вынужденной посадки. И на том спасибо судьбе...
По меркам гражданской авиации мирного времени, давным-давно следовало бы покинуть самолет, но времена который год уже стояли не мирные, и покидать боевую машину в воздухе — чревато. Даже если обойдется без последствий, можно надолго остаться «безлошадными». Поэтому командир начинал всерьез задумываться об аварийной посадке. Пусть даже самолет окажется поврежденным, это все же лучше, чем выпрыгнуть неведомо где, чтобы пустая машина рухнула неведомо куда. Бомб, правда, не осталось ни единой, отбомбились по железнодорожному узлу качественно, но все равно, мало ли что...
Беда только, что сажать самолет в такую погоду еще опаснее, чем лететь...
Он так и не успел ничего предпринять.
Все вокруг изменилось вмиг.
«Пешку» швырнуло вниз, так что сердце противно оборвалось, и все потроха метнулись к горлу. А в следующий миг им, всем троим, показалось, что вокруг нестерпимо светло.
Но это были всего лишь звезды, усыпавшие совершенно свободный от туч небосвод. Небо было все такое же, ночное, но — чистейшее. Не то что грозы, вообще ни единого облачка.
Командир растерялся на миг, машина даже вошла в пике — но он успел ее оттуда вывести.
И понял, почему лопухнулся, сманеврировал, как зеленый новичок...
Ему показалось сначала, что звезды — со всех сторон. И немудрено — кто бы мог подумать, что в сорок четвертом году на земле может наблюдаться столь яркая и беспечная иллюминация?
Бомбардировщик шел над городом — очень большим городом. И неимоверно ярко, невероятно беспечно освещенным. Так не должно было быть, так попросту не положено по военному времени...
И тем не менее внизу простиралось целое море огней — ярко освещенные улицы, россыпи разноцветных фонарей на больших площадях, причудливо подсвеченные здания — незнакомые, непонятные, никогда прежде не виденные...
Он услышал в наушниках, как вскрикнул штурман. И посмотрел, куда тот показывал.
Справа виднелась широкая река, очень широкая, не уступавшая Волге, а то и превосходившая.
На ней было три острова — один гораздо больше, овальный, вытянутый, два других поменьше, почти круглые. Меж собой и с берегами они были соединены широкими, длинными мостами, сиявшими двойными цепочками розовых и зеленоватых огней — и на другом берегу город продолжался, огни уходили за горизонт, во все стороны, насколько хватало взгляда...
Командир развернул самолет. Он и сам не знал, почему, но не хотел удаляться от того места, от той точки, из которой увидел это диковинное зрелище впервые. Быть может, оттого, что то место было уже чуточку знакомее, чем все остальное...
— Ребята, — послышался едва ли не панический голос стрелка-радиста. — Куда нас, нахрен, занесло?
Мозг командира работал с невероятной быстротой, прокачивая в секунду грандиозный объем информации, догадки и размышления сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой.
Такому городу — огромному, ярко иллюминированному, было неоткуда взяться. На пару тысяч километров вокруг таких городов просто не должно быть.
Такому городу — огромному, ярко иллюминированному, было неоткуда взяться. На пару тысяч километров вокруг таких городов просто не должно быть. Почти вся Европа по ночам прилежно погружается в затемнение. Предположим, на севере преспокойно существует нейтральная Швеция, не утруждающая себя затемнением, наоборот, заливающая свои ночные города огнями, чтобы по ним ненароком не отбомбились летчики той или иной воюющей стороны. На западе — нейтральная Швейцария, а еще дальше — Испания с Португалией.
Одно немаловажное уточнение: им не хватило бы горючего, чтобы долететь не то что до Испании, но даже до Швейцарии. До Швеции, быть может, и удалось бы дотянуть, но — сомнительно. Слишком недолго они летели в грозе.
Глупо и думать, что их подхватил некий неведомый вихрь, несущийся со скоростью этак километров тысячу в час — и забросил прямехонько к нейтралам...
И потом! Командир в свое время летал над Финляндией в ту войну. И, как водится, изучал прилегающие районы, то есть ту же Швецию.
Он прекрасно помнил, что такой реки — широченной, полноводной, с городом, расположенным по обеим ее берегам — в Швеции попросту не имелось. Получался заколдованный круг: в Швеции такой реки нет, а на своей территории не может быть такой иллюминации.., впрочем, он не помнил такой реки и в Советском Союзе. Не знал на Волге таких островов. Много городов видел сверху ночью, ярко освещенными — но этот ничуть на них не походил. Он был другой. Ему вообще не полагалось быть.
И тем не менее все происходившее с ними было самой доподлинной реальностью. Все чувства и ощущения об этом непреложно свидетельствовали. Размеренно шумели винты, знакомо урчали моторы, вокруг был не сон или бред, а знакомая до мелочей кабина...
— Командир, где мы? — послышался голос стрелка-радиста.
Командир сквозь зубы ответил, где — в рифму и насквозь нецензурно. А что еще оставалось делать? Как будто он знал, где они. Ничего он не понимал, просто-напросто привычно удерживал машину на определенной высоте, выписывая над городом исполинские круги. И видел, что внизу, полное впечатление, никто даже и не почесался.
Ни один уличный фонарь не погас, потоки машин с яркими фарами все также текли по улицам во всех направлениях, по-прежнему бесновались буйством красок, гасли и вновь вспыхивали непонятные огненные истины.
(Только через несколько лет, после войны, посмотрев кое-какие фильмы и иллюстрации в книгах, командир понял, что эти загадочные картины, фигуры, непонятные переплетения света могли быть просто-напросто уличной рекламой).
На появление бомбардировщика город отреагировал с потрясающей беспечностью — точнее говоря, не отреагировал никак. Не было никаких признаков, что здешние службы ВНОС <Служба воздушного наблюдения, оповещения и связи.> начали работать, что они вообще тут существуют. Иллюминация не погасла, лучи прожекторов не шарят по небу, не видно ночных истребителей, охраняющих небо над городом...
Внизу был мир. Иначе на земле отреагировали бы совершенно иначе.
Самое интересное, что командир при этой мысли ощутил лишь раздражение и даже, пожалуй, злость — окопались, мать их. В то время как...
Стрелок-радист (парень, в общем, твердый) снова начал ныть, чтобы ему объяснили, где они, собственно говоря, находятся — и командир послал его уже открытым текстом, приказал заткнуться и помолчать подольше. Спросил штурмана:
— А ты что думаешь?
Как-никак штурман имел гораздо более тесное отношение к ориентировке в пространстве, нежели остальные двое.
— Что это сон, — сказал штурман. — Или бред.
— А бывает так, что троим снится одно и то же? — спросил командир.