Неотвратимо изменяющаяся ткань опухоли таяла, как весенний снег, оставляя после себя мусор — токсины и продукты распада.
Я чувствую боль, которую испытывает сейчас девочка, но только, когда вижу, что она уже не в состоянии сдержать крик, убираю пальцы с её головы, тем самым, остановив давление на мозг. Боль, конечно же, не прошла, но заметно ослабла.
Я смотрю на мокрое от пота и слез лицо девочки, которая выдержала эту адскую боль и — улыбаюсь. Взяв со стола ватный тампон, я стираю с углов рта кровь — она так стиснула зубы, что прокусила губу.
— Слышишь меня, Оксана? — спрашиваю я.
— Да, — еле слышно отвечает она.
— Ты молодец, — говорю я.
Она поднимает голову, и я вижу глаза, в которых царит ужас пережитого, красный цвет лопнувших сосудов и немой вопрос.
— Нет, это только половина того, что мне надо сделать. Но это было самое болезненное, — отвечаю я, глядя прямо и уверенно в её глаза, — завтра мы продолжим, и я обещаю, что так больно уже не будет. В ближайшее время у тебя будет высокая температура и тебе будет очень плохо, но с этим мы справимся. Точнее, ты с этим справишься.
Я улыбаюсь и успокаиваю её, хотя сам не знаю, что будет завтра. Как бы странно это не звучало, иногда я не знаю, что будет завтра. И порой это меня радует — тяжело жить, зная наверняка, что будет завтра.
31
Сегодня я поздно иду домой. Еще не стемнело, но сумерки уже окутали прозрачной вуалью двор моего дома.
На лавочке перед подъездом, закинув ногу на ногу, сидит Николай. На лице довольная улыбка.
— Привет, — говорит он, увидев меня.
Я тоже здороваюсь, пожав протянутую руку.
— Я вот тут сижу, греюсь на вечернем солнышке, — говорит он. Солнца уже конечно давно нет, но я даже не пытаюсь указать ему на это — если он считает, что греется на солнце, то это его мироощущение.
— Ждешь кого-то? — спрашиваю я.
— Да, — кивает он, — знакомый парень должен подойти.
Я сажусь рядом и смотрю, как Николай достает сигарету и закуривает.
— Как ты думаешь, Коля, — спрашиваю я, — умирать страшно?
— Хо-о-о-ороший вопрос, — протяжно выдыхает он кольца дыма изо рта. А, выдохнув, быстро говорит:
— Умирать по любому хреново. Даже когда кто-то говорит, что ему не страшно умирать, то он все равно боится. Вот я лично, не хочу умирать, и поэтому мне бы было страшно. Если бы сейчас увидел старуху с косой, точно бы обосрался.
— Сейчас какой-то урод убивает наркоманов, — говорю я, — ты не боишься, что убийца и за тобой придет.
— Ты что, хочешь сказать, что я наркоман? — возмущенно восклицает он.
Я поворачиваю к нему лицо и смотрю в глаза:
— А ты хочешь сказать, что нет?
Николай отводит глаза и неожиданно для него многословно говорит о том, что он всего лишь балуется, что он в любой момент может прекратить это, что он использует самые безопасные и легкие наркотики, и что он никогда не станет наркоманом. А если кто-то думает, что он наркоман, то он глубоко ошибается, потому что бросить наркоту для него это, как два пальца обмакнуть.
Я слушаю его. И, когда он замолкает, задаю следующий вопрос:
— А СПИДа ты, Коля, не боишься?
От этого вопроса мой собеседник разозлился. Он бросает окурок на землю, встает с лавки, и, склонившись ко мне, громко говорит:
— Вот только не надо учить меня жить.
Он уходит, хлопнув дверью в подъезд.
Я сижу на лавочке. Сумерки сменились темнотой. Я смотрю на круглый диск луны, который светит, но не греет.
Когда к подъезду подходит молодой человек и неуверенно останавливается, глядя на меня, я говорю:
— Если вы к Николаю, то вам на второй этаж в квартиру пятьдесят один. Он ждал вас, и только что поднялся к себе.
Юноша говорит спасибо и идет в подъезд. Я смотрю ему вслед и улыбаюсь.
Предопределенные события идут своим чередом.
32
Ночная тишина обманчива. Я сижу в полумраке своей квартиры, глядя на мерцающее пламя свечи, в свете которой мои рисунки оживают, словно я пребываю сейчас в своих видениях. Свеча в ночи для меня, как свет далеких фонарей во мраке ночного леса. Без неё мне не выбраться из глубин моего сознания.
Я слушаю тишину. Еще минут тридцать назад, сверху доносился шум — тяжелые шаги, словно к соседу забрел больной буйвол, звонкий грохот от падения чего-то большого, похожего на таз, жизнерадостный смех и негромкая музыка. У Николая его друг, молодой парень, и, похоже, только сейчас они угомонились.
Я знаю, что их связывает, но именно это сейчас меня меньше всего волнует. Это совсем неважно, учитывая то, какая роль им уготована.
Я слушаю тишину и жду.
Сегодня третья годовщина Её смерти. Я смотрю на календарь, стоящий на столе, — ночь на двадцать шестое августа две тысячи шестого. День, когда принято вспоминать о мертвых и приносить им дары. Во всяком случае, для меня. Сегодня будут последние в этом году жертвы, которые будут посвящены Богине.
По моим часам прошло уже сорок пять минут тишины. Вполне достаточно.
Я встаю со стула и иду к закрытой двери. Прижимаюсь лбом к её гладкой и прохладной поверхности, — превратив кладовку в склеп, я создал в некотором роде алтарь для моей Богини.
Её образ — прекрасный и незабываемый — стоит передо мной, словно она никогда не покидала меня.
Её имя звучит в моих мыслях пронзительной песней.
Её тени — мои рисунки — смотрят на меня со всех сторон, и, окруженный ими, я шепчу:
Сегодня Смерть стоит передо мною,
Как исцеление после болезни,
Как освобождение после заключения.
Сегодня Смерть стоит передо мною,
Как запах ладана,
Словно как когда сидишь под парусами
В свежий ветреный день.
Сегодня Смерть стоит передо мною,
Как запах цветка лотоса,
Словно как когда находишься на грани опьянения.
Сегодня Смерть стоит передо мною,
Как молния на небе после дождя,
Как возвращение домой после военного похода.
Сегодня Смерть стоит передо мною
Подобно сильному желанию увидеть свой дом,
После долгих лет, которые ты провел в заключении.
Погладив поверхность двери, я отхожу от неё. Пора.
Мысленно в последний раз прокручиваю в голове мои последующие действия, чтобы в точности сделать то, что задумал.
Проверяю наличие инструмента.
Я готов.
На часах — полвторого ночи. Хорошее время для того, чтобы осуществить задуманное. У жертв сейчас самый разгар наркотического счастья. Соседи со всех сторон, обрадованные наступившей тишиной, заснули. И даже если какие-то полуночники смотрят телевизор, то вряд ли они что услышат — я умею все делать бесшумно.
Я открываю окно и, ухватившись за край балкона второго этажа, подтягиваюсь вверх. Как нельзя, кстати, лунный диск прячется в облаках, погружая двор в темноту. Я легко забираюсь на балкон верхнего соседа и замираю. Через открытую балконную дверь я не слышу никаких звуков. В квартире тихо и темно.
Я вхожу и смотрю на раскинутый диван, стоящий слева от меня. Николай спит, лежа на спине, а юноша — на боку, сложив голову на грудь своему другу. Оба обнажены, что значительно облегчает мою работу.
Я достаю первый нож и подхожу к дивану.
33
Иван Викторович Вилентьев проснулся от звонка. Ударив по будильнику всей ладонью, он ожидал того, что звон прекратится, но пронзительный звук вновь ударил по ушам. Протянув руку к звенящему телефону, он, бормоча ругательства, взял трубку и сказал:
— Да, я слушаю.
Уже после первых фраз, услышанных в телефонной трубке, сон в глазах мужчины сменился на бодрость.
— Ничего не трогать. Я сейчас буду.
Он вскочил с кровати и, одеваясь на ходу, сказал проснувшейся жене:
— Спи, Тоня, это по работе.
Вилентьев один из первых появился на месте преступления. Когда увидел стоящего у двери участкового милиционера Семенова и незнакомого высокого мужчину, он, протянув руку милиционеру, сказал:
— Это уже становится традицией.
— В жопу такую традицию, — ответил Семенов. Участковый был одет в форменную рубашку, но на ногах спортивные штаны и стоптанные тапки. На бледном лице легко читалось вся гамма чувств, которое он только что пережил.
— Вы кто? — спросил Вилентьев мужчину, который спокойно смотрел на него. Интеллигентное худощавое лицо, короткая стрижка, спокойный взгляд прямо в глаза, — человек располагал к себе, и следователь механически зафиксировал его в памяти под именем «интеллигент» в разделе «свидетели».
— Сосед снизу, — ответил Семенов за него, — он врач. Мы с ним вместе заходили в квартиру.
— Михаил Борисович Ахтин, — представился мужчина и добавил, — я услышал рано утром громкую музыку наверху и поднялся, чтобы прекратить это.
— Что, все так плохо? — спросил опер у Семенова, тоскливо глядя на приоткрытую дверь с номером 51.
Участковый кивнул и полез в карман за очередной сигаретой.
Иван Викторович вздохнул и шагнул внутрь. Он шел медленно, глядя по сторонам и профессионально запоминая предметы обстановки и мелкие детали, которые, возможно, могут помочь в расследовании. Первым делом он заглянул в комнату и посмотрел на трупы — он уже знал, что они имеют два тела.
Посреди комнаты на полу лежал худенький узкобедрый парень, которого вполне можно было принять за мальчика лет семнадцати. Убит он был так же, как были убиты последние четыре жертвы. Гораздо интереснее был труп, который лежал чуть в стороне у окна.
Самоубийца воткнул себе в живот нож с деревянной рукояткой и вырезанными на ней буквами «кА». Судя по количеству крови, выражению его лица и тому, как он полз к окну, парень умирал достаточно долго и мучительно.
Иван Викторович осторожно прошел вперед и присел у трупа. На линолеуме рядом с головой был схематичный рисунок, а указательный палец на правой руке был испачкан кровью. Человечек с поднятыми руками, согнутыми в локтях. Похоже, парень сдался, не выдержав тяжести того, что он сделал.
— Таким знаком древние египтяне обозначали «кА», — услышал он голос психиатра Гринберг и, привстав, повернул голову.
— Мария Давидовна, что вы здесь делаете?
— Приехала убедиться в том, что Парашистай опять обманул нас.
— Как это? — спросил Вилентьев. — Вы имеете в виду то, что он ушел от наказания, убив себя?
— Нет, — ответила Мария Давидовна, — он все сделал так, что теперь у нас есть обвиняемый, который ничего не может сказать и ни в чем не может признаться. Я думаю, убийств больше не будет. Через некоторое время вы, Иван Викторович, дело закроете и сдадите в архив. А Парашистай останется на свободе, чтобы в следующем году снова убить шесть человек.
— Мария Давидовна, у меня есть отпечатки пальцев предполагаемого убийцы и я уверен, что они совпадут с отпечатками этого парня, — сказал капитан, показав рукой на окровавленный труп.
— Я тоже не сомневаюсь в этом, — кивнула Мария Давидовна и, повернувшись, ушла.
Иван Викторович Вилентьев задумчиво посмотрел ей вслед и тоже пошел к выходу. Увидев входящего в дверь эксперта-криминалиста, он сказал: