Да, господин Шиффермюллер, ведь ей пятнадцать лет
- вы не верьте, еслионаговорит,чтобольше.Ведьпомилуйте,очень
нехорошо выходит, господин Шиффермюллер. Что же это такое, сударь, в самом
деле, мы - честные, отец -старыйсолдат,янезнаю,какэтоможно
исправить..."
Отто все больше взвинчивал себя и начинал верить в то, что говорит.
"Не знаю, как быть, -продолжалонвозбужденно.-Этонедело,
господин Шиффермюллер. Представьте себе, что у вас естьлюбимаяневинная
сестра, которую купил и развратил..."
"Послушайте,мойдруг,-перебилКречмар.-Туткакое-то
недоразумение. Моя невеста мне рассказывала, что ее семья была только рада
от нее отделаться".
"Ах, сударь, - проговорил Отто, щурясь и качая головой. -Неужтовы
хотите меня уверить, что вы на ней женитесь. Ведь гдежегарантия,ведь
когда на честной девушке женятся, то перво-наперво идутпосоветоватьсяк
родителям ее или там к брату,-побольшевнимания,поменьшегордости,
сударь".
Кречмар с некоторой опаской смотрел на Отто и думал про себя,чтов
конце концов тот говорит резон и столько же имеет правапечьсяоМагде,
как Макс об Аннелизе; вместе с тем он чувствовал, что Оттолживигруб,
что горячность его неискренна.
"Стоп, стоп, - решительнопрервалКречмар.-Явсеэтоотлично
понимаю,но, право же, говорить нам не о чем,всеэтоваснекасается.
Уходите, пожалуйста".
"Ах, вот как,- сказал Отто, насупившись.- Вот как. Ну, хорошо".
Он помолчал, теребя шляпу и глядявпол.Пораздумав,онначалс
другого конца.
"Вы, может быть, дорого за это заплатите,сударь.Ясестру,может
быть, хорошо знаю - всю поднаготную. Это я из братских побужденийназывал
ее невинной. Но, господин Шиффермюллер, вы слишком доверчивы, - очень даже
странно и смешно, что вы ее зовете невестой. Я уж так и быть вам кое-что о
ней порасскажу".
"Не стоит, - сильно покраснев, ответил Кречмар. - Онасамамневсе
сказала. Несчастная девочка, которую семья не моглауберечь.Пожалуйста,
уходите", - и Кречмар приоткрыл дверь.
"Вы пожалеете", - неловко проговорил Отто.
"Уходите", - повторил Кречмар.
Тоточеньмедленнодвинулсясместа.Кречмарспустоватой
сентиментальностью, свойственной иным зажиточным людям,вдругпредставил
себе, как, должно быть, бедно и грубо существованиеэтогоюноши.Прежде
чем закрыть дверь, он быстро вынулбумажник,послюнилбольшойпалеци
сунул в руку Отто десять марок.
Дверь захлопнулась. Оттопосмотрелнаассигнацию,постоял,потом
позвонил.
"Как, вы опять!" - воскликнул Кречмар.
Отто протянул руку с билетом.
Отто протянул руку с билетом. " Я не желаю подачек, - пробормоталон
злобно. - Отдайте эти деньги безработному, коли вы не нуждаетесь в них".
"Да что вы, мой друг, берите", - сказал Кречмар смущенно.
Отто двинул плечами. "Я не принимаю подачек от бар. У меня естьсвоя
гордость. Я ... "
"Но я просто думал..." - начал Кречмар.
Отто поговорил еще немного, потоптался, хмуро положил деньги в карман
и ушел. Социальная потребность была удовлетворена, теперь можно былоидти
удовлетворить потребности человеческие.
"Маловато, - подумал он, - да уж ладно".
XI
С той минуты как Аннелиза прочла Магдино письмо, ей все казалось, что
длится какой-то несуразный сон, или что она сошла с ума, или что муж умер,
а ей лгут, что он изменил. Ей помнилось, чтоонапоцеловалаеговлоб
перед уходом - в тот далекий уже вечер, - поцеловала влоб,апотомон
сказал: "Нужно будет все-таки завтра об этом спросить доктора.Атоона
все чешется". Это были его последние слова - о легкой сыпи, появившейсяу
дочки на руках и на шее, - и после этого он исчез, а через несколькодней
сыпь от цинковой мази прошла, - но не было на свете такой мази, от которой
стерлось бы воспоминание: его большой теплый лоб, размашистоедвижениек
двери, поворот головы, "нужно будет все-таки завтра..."
Она так первые дни плакала, что прямоудивлялась,какэтослезные
железы не сякнут, - и знают ли физиологи, что человек может из своихглаз
выпустить столько соленой воды? Тотчас приходилонапамять,каконас
мужем купала трехлетнюю Ирму в ванночкесморскойводойнатеррасев
Аббации, - и вдруг оказывалось, что слез осталосьещесколькоугодно-
можно наплакать какразтакуюванночкуивыкупатьребенка,ипотом
щелкнуть фотографическимаппаратом,чтобыполучилсяснимок,вотэтот
снимоквальбоме,посвященноммладенчествуИрмы:терраса,ванночка,
блестящий толстый ребеночек и тень мужа -ибосолнцебылосзадинего,
когда он снимал, - длинная тень с расставленными локтями, протянувшаяся по
гравию.
Иногда, в минуты сравнительного покоя, она говорила себе: нухорошо,
меня бросил, но Ирму - как ононейнеподумал?ИАннелизаначинала
донимать брата, правильно ли они сделали, чтопослалиИрмусбоннойв
Мисдрой, и Макс отвечал, что правильно, и уговаривал ее тоже поехать туда,
но она и слышать не хотела. Несмотря на унижение, нагибель,начувство
ужаса и непоправимости, Аннелиза, едва это осознавая,ждалаизодняна
день, что откроется дверь и бледный, всхлипывающий, спротянутымируками
войдет муж.
Большую часть дня она проводила вкаком-нибудьслучайномкресле-
иногдадажевприхожей-влюбомместе,гдееенастигнултуман
задумчивости, - и тупо вспоминалатуилиинуюподробностьсупружеской
жизни, и вот уже ей казалось, чтомужизменялейссамогоначала,в
течение всех этих девяти лет.