Мобильник зазвонил, когда Дима расплачивался с барменом. “Не иначе руководительница группы меня окончательно потеряла”, – досадливо подумал Полуянов, нажимая на кнопку приема.
– Дима? – услышал он в трубке далекий и властный голос. Звонил главный редактор. Дима слегка напрягся. По пальцам можно было пересчитать случаи, когда главный звонил ему по приватным телефонам: в основном по поводу острых моментов в его статьях. Но сейчас у Димы в секретариате не имелось ни одного “гвоздя”. Чего же тогда главный звонит?
– Да, Василий Степанович, это я, – проговорил Полуянов.
"Может, главному донесли о моем “плохом поведении” в Голландии? – мелькнула даже мысль. – Да нет, не те времена. Кого это сейчас колеблет…"
– Димочка, боюсь, у меня для тебя плохие новости.
– Что случилось? – напрягся Дима.
– Твоя мама…
– Что?! – выкрикнул в трубку Дима, предчувствуя нечто недоброе.
– Она… Она скончалась. Скоропостижно. Мне очень жаль.
– Как?!
– Кажется, ее убили.
– Убили?!
– Да. Похоже, какие-то хулиганы. В подъезде. Я тебе искренне соболезную. И все сотрудники – тоже. Мы тут приняли решение, что затраты на похороны редакция возьмет на себя. А ты… Словом, выражаю тебе свое соболезнование. И ждем тебя в Москве.
То же самое время
По вечернему темному проспекту автомобили катились в основном в противоположную сторону: к окраинам Москвы. Обратно просвистывали редкие фары. Прохожие промозглым вечером отсутствовали как класс, как вид, как отряд. И ровно никого не было возле телефонной будки, неподалеку от которой остановилась машина, ехавшая в сторону центра.
Мужчина выключил мотор, вылез из авто. Невзирая на пустоту проспекта, запер машину. Вошел в тесное пространство телефонной будки. Вдвинул в прорезь карту, снял трубку. Не снимая перчаток, отщелкал на клавиатуре семь цифр. Трубку взяли после пятого гудка.
– Мама ? – радостно прокричал тот, что звонил из будки.
– Какой вы номер набрали? – ответил раздраженный голос.
Человек растерянно назвал.
– Не правильно, – сухо проговорили на другом конце провода и тут же повесили трубку.
Человек вышел из будки, вернулся к машине, завел, отъехал от тротуара.
Спустя пятнадцать минут, когда он уже стоял в пробках внутри Садового кольца, человек достал из бумажника телефонную карту, по которой только что звонил. Потом зашвырнул ее на полосу встречного движения.
А тот мужчина, которому звонил автомобилист, сразу, как положил трубку, провел на листе бумаги короткую резкую черту. Или тире? Или минус? Затем добавил после минуса цифру “два”.
Подумал недолго, а потом косой диагональной чертой преобразовал двойку – в восьмерку. Затем – задумчиво заштриховал ее внутренности. Наконец отложил ручку, смял бумажный лист и легким движением кисти бросил комок в корзину. Катыш лег точно в цель. “У меня всегда все получается”, – произнес про себя человек любимую, почти магическую фразу.
Глава 2
Дима. Прошло четыре дня
Его разбудила музыка. Вырвала из сладкого сна. Снилась ему свобода – в виде яхты, скользящей вдаль от берега по искрящимся волнам. И еще снилась любовь – в образе двух девчонок в купальниках рядом с ним, на той самой яхте.
Проигрыватель разбудил, как положено, в восемь. К музыке отчего-то приплеталось мяуканье. Откуда у него в музыкальном центре кошка? Кошачий визг вернул его из сладких нитей сна к непоправимой яви.
Орет мамин кот. Он перевез его к себе домой.
Потому что вчера он похоронил маму.
Вспоминать об этом было невозможно. Поэтому Дима немедленно вскочил и отправился на кухню. Жирный кот Бакс побежал, непрерывно крича, вслед за ним. Котяра просил еды. И, наверное, хотел в туалет. Ни кошачьей пищи, ни песка в холостяцком быту Димы не было. Надо было тащиться в магазин за всякими там “муркасами”. Что ж, Дима готов был заняться чем угодно, лишь бы не думать о маме.
Голова трещала со вчерашних поминок. Кажется, он здорово перебрал. Во всяком случае, как возвращался домой (с котом в руках?), Дима не помнил. Похмелье тоже помогало не думать о маме. Можно было представлять себе, что она не умерла, а просто уехала. Сейчас ее нет в Москве, но мама обязательно вернется. Когда-нибудь.
Слишком остра и неожиданна была потеря. Всего несколько дней назад она была жива, и Дима вспоминал о ней в Амстердаме – как о живой. Он купил ей там на алмазной фабрике колечко с крошечным бриллиантиком. У бедной мамы во всю ее жизнь не было ни единого бриллианта. Он представлял в Голландии, как приедет к ней домой в однокомнатную квартирку на проезд Шокальского, достанет бархатную коробочку, протянет… А она примет подарок, опасливо раскроет, обрадуется – и смутится. И наверное, покраснеет, словно девчонка.
А оказалось: некому краснеть, радоваться, смущаться.
Постылое кольцо Дима запрятал поглубже в сервант. И старался все эти дни до похорон не думать о маме. Право, если начать думать – в этих мыслях можно было слишком далеко зайти. И вообще – перестать думать о чем-нибудь, кроме нее. И значит, просто выйти из строя.
А Дима совсем не хотел выходить из строя. Теперь, помимо обычных ежедневных забот, у него появилось новое дело. Он хотел отомстить. Найти этих сволочей, что испыряли ножами его мамулю. Кто они были: наркоманы? алкоголики? отмороженные подростки? бомжи? Все равно. Против этих гадов Дима чувствовал красную, огненную, яркую злобу. И уж вот это чувство он в себе притушать не собирался.
Небритый, неумытый, Дима вывалился на улицу и побежал в ближайший супермаркет. Надо позаботиться о бедном животном.
Одинокие кассирши в магазине смотрели на него с удивлением: неопохмеленный, небритый красавчик покупает с утра пораньше странный набор: баночки с кормом, плошку для кормления домашних животных, лоток и наполнитель для кошачьего туалета…
Вернувшись домой, Дима дал животному еды. Бакс от избытка чувств стал лизать ему пальцы. Вот ведь продажная тварь – за плошку “муркаса” готов руки целовать. А ведь когда кот жил с мамой, он на Диму только посматривал – нагло, свысока…
Наконец-то Дима выпил крепчайшего кофе “лаваццо”. Совершил гигиенические процедуры, выкурил первую с утра, самую сладкую сигарету.
Оделся. Спустился во двор.
Его “шестерка” покрылась капельками росы после осенней ночи.
Мысли вернулись к маме. “Конечно, – подумал он, – я не стану сам искать их, этих подонков. Для этого есть милиция. Пусть мильтоны наконец займутся делом. Не все им сшибать с водителей полтинники по обочинам шоссе. Или шерстить на улицах лиц неславянской внешности. А чтоб надавить на ментов, я употреблю все свои связи. И задействую весь авторитет собственной газеты – весьма заметной газеты. И все знакомства своих коллег или друзей…"
Дима сел за руль. Мотор завелся с пол-оборота. Круглые часики на панели “шестерки” показывали девять пятнадцать, как обычно. Ему предстоял неблизкий путь: из Орехова-Борисова в центр, в редакцию. Хорошо, что он поедет на машине. Утренние пробки отвлекут его от мыслей. Когда тебя по-хамски подрезает “Мерседес”, не до рефлексий.
Дима включил заднюю передачу и, осторожно лавируя среди расплодившихся в последнее время соседских машин, вырулил со двора.
Надя. То же самое время
Надя проснулась точно по будильнику, в восемь. За окном едва рассвело, шумел дождь, и вставать решительно не хотелось.
Мама давно поднялась, суетилась на кухне. Выманивала дочь на запах блинчиков и свежесваренного кофе. Но вот незадача: и блинчиков хочется, и вставать неохота…
Десять минут Надя дремала, еще пятнадцать – нежилась, а потом минут двадцать вертелась с боку на бок, уговаривая себя наконец подняться… Спохватилась она только ближе к девяти, когда поняла, что безнадежно опаздывает на первую пару. Вскочила, накинула халатик, кое-как причесалась – понимая, что в институт она уже не успевает. И кого в том винить? Дождь? Серую хмарь за окном? Или нежное пуховое одеяло?.. И чего теперь делать? Спешить-лететь, на ходу глотая завтрак? Или уж – ну ее к богу в рай, эту первую пару, эти принципы организации библиотечных каталогов? Подумаешь, каталоги, ящички-карточки… Она и так о них все знает – какие только книги не приходилось искать в Историчке для привередливых доцентов.
У мамы на кухне вовсю кипела работа. Возвышалась кастрюля, полная свежего теста, шкварчали маслом две раскаленные сковородки. Надя чмокнула маму в разгоряченную, жаркую щеку:
– Доброе утро!
– Проспатушки? – ласково спросила мама. Надя улыбнулась в ответ:
– Не-а… Валятушки. – И добавила:
– Это, мам, ты во всем виновата. Сама одеяло мне такое купила, так и лежится под ним, так и лежится…
Мама всегда поругивала Надю, называла лежебокой. Кажется, и сейчас она хотела сказать свое вечное:
"Так всю жизнь пролежишь”. Но отчего-то передумала. Промолчала. Ловко шлепнула в тарелку очередной блинчик – душистый и тонюсенький, словно пергамент. Угостила сковороду новой порцией теста. Прикрикнула на дочь, уже пристроившуюся подле стола:
– Иди, глаза хоть промой!
Надя приказание проигнорировала. Ухватила блинчик, макнула его в клубничное варенье… Мама только головой покачала, но сердиться опять не стала. Налила дочери кофе, присела рядом.
– Мамуль, ты сегодня какая-то мирная… – пробурчала Надя с набитым ртом. – Я думала, ты ругаться будешь…
– А чего мне на тебя ругаться? – улыбнулась мама.
– Ну, лекцию я проспала, глаза не вымыла… Мама задумалась – на секунду, на полсекунды. Надя не сводила с нее глаз и отчего-то разволновалась: мамуля хочет сказать ей что-то неожиданное? Но мамочка только тряхнула головой и кивнула в сторону окна, залитого беспросветным дождем:
– Проспала – и ладно. В такую погоду я тоже училище прогуливала. – И спросила:
– А чего тогда вскочила? Валялась бы себе хоть до девяти…
Надя покончила с очередным блинчиком и объявила:
– А я себе сейчас мэйк-ап буду делать.
– Чего-чего?
– Ну, макияж. Тени там, пудры…
Надя замолчала, наблюдая за маминой реакцией. Сейчас начнет небось выведывать: а не влюбилась ли ты, милая дочка?
Но мама ничего выспрашивать не стала. Вздохнула:
– Созрела наконец… Или это Лена тебя сподвигла?
– Ну, частью Ленка… – Надя увлеченно закатала в блин полную ложку варенья. – А частично сама решила. У меня лицо.., как это говорят.., нуждается в подчеркивании.
– Могу помочь, – охотно предложила мама.
– А ты умеешь? – поддела дочь.
– Спрашиваешь! Я на работе всех девчонок красила. Чего-то, наверное, и сейчас еще помню…
– Мамуль, ты у меня – золото! – просияла Надя. – И стрелки мне подведешь?
– Могу и стрелки! – браво заявила мама. Надя вытерла сладкий от блинчиков рот, чмокнула маму в щеку и понеслась в ванную. Ей не терпелось побыстрей умыться и приступить к мэйк-апу. То-то девчонки ахнут, когда Надежда явится на вторую пару с настоящими стрелками!
Дима. Тот же день, 10.30
Коллеги знали о его потере. В длинном редакционном коридоре, по пути к своему кабинету, Дима поймал на себе пару сочувственных женских взглядов. He-сколько человек, особо близкие к нему корры-мужики, были вчера на похоронах. Помогали нести гроб. От имени редакционного коллектива на свежую могилу Евгении Станиславовны Полуяновой возложили венок.