Заинтригованный своим учителем, охваченный его волнением и неизвестностью, которая его ожидала, он сказал:
– Учитель мой! И ты, Андре, я с удовольствием еду с вами в Париж. Не покидайте меня ни на час. Я люблю вас, моих самых дорогих друзей. Зовите меня Полем Очером, по названию нашего нового завода – Очерского, что построен в Камском краю… Не вижу беды в том, что в Париже, в доме, принадлежащем отцу моему, я буду Очером. Так будет, пожалуй, удобней…
Воронихин слушал Жильбера Ромма, верил ему и, молча соглашаясь с ним, одобрительно отнесся к ею предложению: «Пусть молодой граф на время спрячет свое графское превосходство, пусть побудет обыкновенным русским. Но сумеет ли?»
По пути в Париж они заехали на родину Жильбера – в Риом. Старушка мать Жильбера в предчувствие тревожных событий просила сына стоять подальше от них, знать лишь свое скромное дело – быть воспитателем двух взрослых русских учеников. Ее добродетельный сын не хотел тревожить старушку и вскоре написал ей из Парижа:
«Мы – люди чуждые политике, и нам нет никакого дела до народных сборищ…»
По простоте своей мать поверила сыну и была спокойна за него, пока не узнала от друзей Жильбера о том, что он в те же дни писал им совсем другое:
«…Мы не пропускаем ни одного заседания в Версале. Мне кажется, что для Очера это превосходная школа публичного права. Он принимает живое участие в ходе прений. Мы беспрестанно беседуем о них. Великие предметы государственной жизни до того поглощают наше внимание и время, что нам почти не приходится заниматься чем-либо другим».
В своих письмах Жильбер не упоминал о Воронихине. Андре всего менее привлекали бурные сборища парижан Париж увлекал его архитектурой дворцов, соборов, ансамблями улиц и площадей.
Воронихин не готовился стать политическим деятелем Он – художник по натуре и призванию, а на образцах архитектуры Парижа было чему поучиться…
И опять – альбомы, зарисовки – каждый день. Луврская колоннада с ее внушительным центральным павильоном казалась ему одним из самых интересных сооружений. Сюда Воронихин приходил много раз осматривать здание снаружи и его внутреннее устройство. На некоторых памятниках зодчества в Париже он приметил влияние древней Греции, пришедшее сюда через Рим. Здание парижской биржи, многие церкви, увенчанные легкими, как бы несущими на себе всю тяжесть строений колоннами коринфского ордера, и другие подобные здания, составлявшие красоту и гордость классически правильных площадей Парижа, были замечательными образцами для изучения. Пытливый ум Воронихина не останавливался только на внешнем изучении «на глазок» лучших произведений архитектуры. Он приходил в библиотеки и, владея французским языком, заранее знал, к чему проявить интерес, спрашивал чертежи, рисунки зодчих, пользовался нужной литературой, приобретал знания самостоятельно, прочно, ибо к этому был подготовлен в России.
В то время в Париже он успел не раз прочесть трактат Палладио «Четыре книги о зодчестве» и все «Десять кнш о зодчестве» Леона-Баттиста Альберти в переводах Мартэна. Труды древнего автора Марка Витрувия Полиона, жившего в первом веке до нашей эры, явились настольной и самой желанной книгой Воронихина. Из трактата «Об архитектуре» Андрей Никифорович узнал очень много полезных сведений, дополнявших его познания, полученные в Москве у Баженова. Кстати, Баженов, преподавая архитектуру, нередко ссылался на Витрувия, имея в своем пользовании лишь крайне сокращенную переделку его знаменитого трактата. А тут, в Париже, Воронихину представилась возможность в полноте и подлиннике заняться тщательным изучением зодчества на опыте древних, непревзойденных мастеров.
Из десяти книг Витрувия, составлявших цельный единый труд «Об архитектуре», Воронихин узнал как общие принципы строительного искусства античного мира, так и отдельные частности технического порядка, свойства и качество строительных материалов и применение их.
И не только эти сведения привлекали Воронихина, поставившего себе цель быть зодчим, он внимательно изучал по Витрувию и Альберти технические приемы и механические приспособления, без коих в строительстве зданий обойтись невозможно. Интересовался даже метеорологией, влиянием определенных климатических условий на строительство зданий.
Целые дни и вечера Андрей проводил в библиотеке, тщательно выписывая из книг и запоминая изречения древних зодчих о том, как они соблюдали пропорции зданий, как мостили полы, как сочетали архитектуру и ваяние в целях придания красоты строениям. Иногда Павел и Ромм, отвлекаясь от бурно протекавших событий, просматривали из любопытства записи, чертежи и рисунки Воронихина и одобряли его настойчивость в учении.
Павел спрашивал, что означают эти не понятные ему колеса, рычаги и наброски неких конструкций, напоминающих запутанные геометрические фигуры. Воронихин вкратце объяснял их назначение.
– Вам, Павел, это знать не обязательно, ибо в жизни вашей не пригодится: здесь вот чертеж тимпана с водоподъемными колесами для откачки воды из земных углублений, выкопанных для фундаментов; а это вот чертежи подъемных приспособлений для передвижения и поднятия тяжестей… Все надо знать не только о пользе их применения, но и конструкцию устройства этих и подобных им приспособлений.
– В час добрый, Андре, в час добрый. Будь успешен. Как говорится, тебе и книги в руки… А мы сегодня с учителем моим Роммом тоже изучали, однако не допотопного Витрувия, а слушали речи знаменитых современников Мирабо и Байи – этих любимцев мятущейся публики.
– Ну и что выслушали? – хладнокровно спросил Воронихин.
– А прежде всего, от этих людей, не боящихся ни виселицы, ни расстрела, мы слышали, что все люди рождаются вольными в рассуждении прав равенства, а права сии суть: вольность, собственность, безопасность и противоборство угнетению!.. И что всякая верховная власть имеет основание свое в трудовом народе… Париж рукоплещет этим ораторам. А ты приметил, Андре, сегодня наш Жильбер необычаен?..
– Да, он что-то энергичен и, кажется, чем-то возбужден?
– Еще бы! – отозвался Павел. – Из провинции приходят известия, радующие парижан, разумеется, и Ромма.
– В чем суть их?
– Из Оверни, где мы были на родине Жильбера, сообщают о великих беспокойствах: крестьяне громят помещиков. В Бретани истреблено огнем двадцать шесть замков. В Керси и других местах чернь свирепствует, убивая богатых землевладельцев…
– Не ново, – спокойно ответил Воронихин, – и никто не знает, чем все это кончится. Мятежный дух российской пугачевщины вихрем несется по Франции. Только надолго ли?..
– Да, и возможно успокоится, но с тем, чтобы с новой силой воспрянуть. Народ, отведавший свободы, трудно угомонить силой. Порядок восстановится законами, принятыми большинством. А это что у тебя такое в тетради начертано? – спросил Павел, взглянув мимолетно на воронихинские чертежи в тетради.
– Это просто так, интереса ради. Такие конструкции, разумею, не пригодятся мне, устарели. Сие есть устройство осадных сооружений – «таранов», приводимых в движение при разгроме крепостных стен.
– Очень важно! – воскликнул Павел, – есть слухи, что народ будет громить Бастилию, побываем там, Андре, посмотрим, не будут ли такие штуки там пущены в дело?..
– Не думаю, – опять сухо и равнодушно ответил Воронихин.
– Почему?
– Гнев народа сильнее стенобитных орудий. Мир дунет – ветер будет, мир плюнет – море будет. Мирская сила – страшное и великое дело совершить может. Зачем в Париже «тараны»?..