— Сейчас приведут, — засуетился выросший как из-под земли начкар. — Сейчас.
И, как бы в подтверждение его слов, в коридоре раздался размеренный топот двух — трех пар сапог: вели арестованного Щукина. Он вошел, и в комнате стало темней: так велик был этот парень.
— Господа, — взялась я за дело. — Свидетели мне не нужны, попрошу всех, кроме арестованного Щукина, покинуть помещение.
Майор и лейтенант неуверенно переглянулись, но возражать не посмели.
— Ладно, Юлия Сергеевна, работайте, если что, я буду рядом, за дверью, — предупредил меня майор и вышел.
Мы сидели друг напротив друга, и я в очередной раз возблагодарила судьбу за то, что выросла в армейской среде — здесь все было понятно. Щукин сидел, тоскливо уставившись в окно, и, дыша перегаром, теребил черными от грязи пальцами подол новенькой гимнастерки.
— Ну что, Щукин, — прервала я затянувшееся молчание. — Расскажи, как это тебя угораздило…
— Да я уж десять раз рассказывал, — отстраненно хмыкнул Щукин.
— Ничего. Одиннадцатый расскажешь.
— Да че там рассказывать? За руку его поймали вчера… он у Степы деньги стянул.
— Это я знаю. Но как это вы его до такого состояния додумались отделать? Пьяные, что ли, были?
— Ну.
— Да тебя ж напоить — не меньше литра надо!
— Полтора, — хмыкнул Щукин: этим он явно гордился.
— Сколько ж вы выжрали? — восхитилась я. — Ящик?
— Два, — вздохнул Щукин.
— Ну и сколько тебе светит?
— Комбат сказал: по нескольким статьям! — расстроился арестант.
— И какая самая тяжкая?
— Ну, эта… про оружие.
— Патроны, что ли, пропивали?
— Гранаты, — повесил голову Щукин. — Четыре штуки.
— Из вагонов?
— Да ну! Че там брать?
— Из машин? — предположила я.
— Не-е, в машине уже не возьмешь… это только на складе, при погрузке, — пока прапор не смотрит.
— И что, на четыре гранаты можно два ящика водки купить? — Цены на оружие я знала, и здесь, в гарнизоне, граната вряд ли стоила больше одного «пузыря».
— Ну да…
«Врет! — моментально поняла я. — Зрачки дернулись!»
Но ловить его на лжи немедленно было не с руки.
— А откуда узнали про гранаты? — моментально увела я разговор в сторону.
— Бычара заложил! — с ненавистью сказал Щукин.
— Быков, что ли?
— Ну…
Постепенно Щукин стал откровеннее. Я узнала и про всеобщих гарнизонных любимцев — собак, и про хавку, и про баню. Я узнала, где надо перелезать через забор, чтобы попасть в ближайший винно-водочный магазин, в какое время и где проходит патруль, каков режим работы складов — в общем, все, что знал Щукин. Ну и поняла кое-что сама.
Солдаты воровали боеприпасы часто, но понемногу. За лето четыре раза гранаты и патроны вывозили свои машины — на стрелковый полигон и на учения. Правда, один раз пришла чужая машина с армейскими номерами. В вагоны загружали малоинтересный массовому потребителю товар: ПТУРСы, зенитные комплексы, реактивные снаряды для «Урагана» — все большое, громоздкое и тщательно охраняемое. В то, что прапор — вор и сам приторговывает оружием, верили все, но за руку его никто не ловил.
— У вас бумага есть? — поняв, что беседа подходит к концу, спросил арестант.
— Есть.
— Я хочу маме написать — можно?
— Напиши… — Я достала из пакета папку, а из нее пару чистых листов бумаги. Положила рядом ручку.
Боец долго и аккуратно водил по бумаге и наконец протянул листок мне:
— Прочитайте. Там ничего такого нет.
— Да я верю.
— Нет, вы прочитайте, а то подумаете…
Я развернула листок к себе: «Здраствуй дорогая мама пишит тебе Саша у меня все хорошо служу как надо ты спрашивала когда приеду я ни знаю нам тут говорят вербоватца Югославию говорят много денег заплатят я пока думаю наверна завербуюс На 5 лет. Или на 7 я ни знаю. Привет Насте и Коляну. Досвидания твой сын Саша».
Я отложила письмо.
Саша напряженно смотрел на меня.
— Как думаете, поверит?
— Не знаю. Может, лучше правду написать?
— Не-е, она старая, не выдержит.
— Ты хочешь сказать, что мать не будет волноваться, если сын в Югославии?
— Не знаю, — задумался Щукин. — Наверное, будет… Я еще подумаю, — решил он и, аккуратно сложив листок, упрятал его в карман. — Ну, я пошел? — вопросительно посмотрел он на меня. — Да. Пойду. А то из-за меня караульные два часа не могут посидеть. Мне-то че, я-то сижу.
Он встал и вышел за дверь — в объятия караульных.
«Ну вот, — подумала я. — Бери из прокуратуры данные и составляй отчет о преступном отношении руководства полка к задаче сохранности оружия и о запущенной воспитательной работе…»
До пяти часов вечера я просидела в кабинете начальника штаба батальона, того самого, в котором служили жертва и ее палач, — писала отчет. Мне привезли кипу документов, вплоть до медкарт. Щадить я никого не собиралась, и офицеры даже к комбату в соседний кабинет проходили печальным, похоронным шагом. Как рассказал комбат, в ту ночь, едва Щукин отлучился из каптерки «отлить», закрытый на ключ Быков, понимая, что «разговор» с ним продолжится, выбросился в окно и пополз к штабу полка. Дежурный по части нашел его на полпути. Вор и стукач Василий Быков отомстил, как мог: первое, что он поведал дежурному, — это о четырех когда-то украденных Щукиным гранатах.
А в 17.00 в дверь постучал хозяин кабинета — начальник штаба.
— Юлия Сергеевна, на ужин пойдемте, — просительно заглянул он мне в лицо.
Я озабоченно посмотрела на часы.
— Хотелось бы закончить. Ничего, если я подойду позже?
Капитан начал что-то обдумывать.
— Мне совсем немного осталось. Ключи кому оставить — дежурному?
Капитан растерянно кивнул и скрылся за дверью. У меня был свой расчет: насколько я знала, такой «ужин» просто не мог закончиться раньше полуночи, и если я приду, когда публика уже «разогреется», то получу солидную фору.
К половине восьмого я решила, что пора, и вышла «на пайку» вместе с батальоном. Кинула дневальному ключи от кабинета и деловито направилась прочь: задержись я перед строем хоть на пару минут, и от меня остались бы рожки да ножки — все остальное бойцы просто объели бы глазами.
Ужин накрыли в офицерской столовой — рядом с гостиницей. Еще в прошлый приезд факт существования такой гостиницы в гарнизоне меня здорово удивил. Это означало, что командированных на главный объект полка — оружейные склады — приезжает много.
Когда я появилась, веселье было в полном разгаре. Лица членов комиссии раскраснелись, глаза заблестели, и даже сухой и ядовитый клерк Юрий Иванович был исполнен энтузиазма и здорового боевого духа.
— Штрафну-ую! — закричал уже изрядно поддавший начальник штаба, и я охотно приняла доверху налитую рюмку.
— Офицеры! — Я торжественно оглядела столы. — Я делаю все, что в моих силах, чтобы матери не теряли сынов, а солдаты возвращались домой. Но это не значит, что я не вижу, какая доля выпала тем, кто сделал службу Родине своей судьбой. И в этом меня невозможно обмануть, потому что я сама — дочь офицера (пауза). Потому что я сама — офицер (пауза). Пусть даже запаса…
По залу прошел одобрительный ропот, а я, стремительно осмотрев столы, увидела то, что мне было нужно: офицеры уже «мои». Принятые «градусы» только усилили эффект.
— Я была в Калининграде, когда наши войска оставляли Прибалтику. — Офицеры превратились в слух. — И я помню, как оставалось все нажитое и отстроенное нами тем, кто никогда этого не оценит. Я хочу выпить за то, чтобы никогда больше российскому офицерству не довелось пережить подобный позор.