Но это еще ничего не доказывало.
– Но если он не джентльмен…
– То что это такое? Это ужас.
– Ужас?
– Это… господи, помоги мне, но я не знаю, кто он такой!
Миссис Гроуз еще раз оглянулась вокруг: она остановила взгляд на темнеющей дали, затем, собравшись с духом, снова повернулась ко мне с неожиданной непоследовательностью:
– Нам бы пора в церковь.
– Я не в состоянии идти в церковь.
– Разве вам это не поможет?
– Вот им не поможет!… – Я кивком головы указала на дом.
– Детям?
– Я не могу сейчас их оставить.
– Вы боитесь?…
Я решительно ответила:
– Да. Боюсь его.
При этом на широком лице миссис Гроуз впервые показался далекий и слабый проблеск ясного понимания. Я различила на нем запоздалый свет какой‑то мысли, которую не я ей внушила и которая была еще темна мне самой. Мне вспоминается, как я почувствовала, будто что‑то передалось мне от миссис Гроуз и что это связано с только что проявленным ею желанием узнать больше.
– Когда это было… на башне?
– В середине месяца. В этот самый час.
– Почти в темноте? – спросила миссис Гроуз.
– О, нет, было совсем светло. Я его видела, вот как вижу вас.
– Так как же он вошел туда?
– И как он вышел? – улыбнулась я. – У меня не было возможности спросить его! Вы же видите, нынче вечером ему не удалось войти, – продолжала я.
– Он только заглядывал в окно?
– Надеюсь, дело этим и кончится!
Тут она выпустила мою руку и слегка отвернулась. Я подождала с минуту, потом решительно сказала:
– Идите в церковь. Всего вам хорошего. А мне надо их стеречь.
Она снова медленно повернулась ко мне.
– Вы боитесь за них?
Мы обменялись еще одним долгим взглядом.
– А вы?
Вместо ответа она подошла ближе к окну и на минуту прижалась лицом к стеклу.
– Вы видите то, что и он видел, – тем временем продолжала я.
Она не шевельнулась.
– Сколько он здесь пробыл?
– Пока я не вышла. Я бросилась ему навстречу.
Миссис Гроуз наконец обернулась, и ее лицо выразило все остальное.
– Я бы не могла так!
– Я тоже не могла бы, – опять улыбнулась я. – Но все‑таки вышла. Я знаю свой долг.
– И я свой знаю, – возразила она, после чего прибавила: – На кого он похож?
– Мне до смерти хотелось бы ответить вам на ваш вопрос, но он ни на кого не похож.
– Ни на кого? – эхом отозвалась она.
– Он был без шляпы.
И, заметив по ее лицу, что она уже в этом одном увидела начало портрета и встревожилась еще сильнее, я стала быстро добавлять черту за чертой.
– У него рыжие волосы, ярко‑рыжие, мелко вьющиеся, и бледное длинное лицо с правильными, красивыми чертами и маленькими, непривычной формы бакенами, такими же рыжими, как волосы. Брови у него, однако, темнее, сильно изогнуты и кажутся очень подвижными. Глаза зоркие, странные – очень странные; я помню ясно только одно, что они довольно маленькие и с очень пристальным взглядом. Рот большой, губы тонкие, и, кроме коротких бакенов, все лицо чисто выбрито. У меня такое впечатление, что в нем было что‑то актерское.
– Актерское?
Невозможно было походить на актрису меньше, чем миссис Гроуз в эту минуту.
– Я никогда актеров не видела, но именно так их себе представляю. Он высокий, подвижный, держится прямо, но ни в коем – нет, ни в коем случае не джентльмен! – продолжала я.
Он высокий, подвижный, держится прямо, но ни в коем – нет, ни в коем случае не джентльмен! – продолжала я.
Лицо моей товарки побелело при этих словах, круглые глаза остановились и мягкий рот раскрылся.
– Джентльмен? – ахнула она растерянно и смятенно. – Это он‑то джентльмен?
– Так вы его знаете?
Она, видимо, старалась держать себя в руках.
– А он красивый?
Я поняла, как ей помочь.
– Замечательно красивый!
– И одет?…
– В платье с чужого плеча. Оно щегольское, но не его собственное.
У нее вырвался сдавленный, подтверждающий стон.
– Оно хозяйское!
Я подхватила:
– Так вы знаете его?
– Квинт
Я слушала, но на минутку приостановила ее.
– Один?
– Один, с нами. – Потом, словно из глубочайших глубин, добавила: – Для надзора.
– И что же с ним стало?
Она медлила так долго, что я озадачилась еще больше.
– Он тоже… – наконец произнесла она.
– Уехал куда‑нибудь?
Тут ее лицо стало крайне странным.
– Бог его знает, где он! Он умер.
– Умер? – чуть не вскрикнула я.
Казалось, она нравственно выпрямилась, нравственно окрепла, чтобы выразить словами то, что было в этом сверхъестественного:
– Да. Мистер Квинт умер.
VI
Разумеется, понадобилось гораздо больше времени, чем эти несколько минут, для того, чтобы мы обе столкнулись с тем, что нам приходилось теперь переживать вместе – с моей ужасной восприимчивостью, слишком явно подтвердившейся в данном эпизоде; следовательно, и моя подруга тоже узнала теперь об этой моей восприимчивости – узнала, смущаясь и сочувствуя. Так как мое открытие на целый час ввергло меня в прострацию, обеим нам так и не довелось в тот день послушать церковную службу, кроме тех молений и обетов, тех слез и клятв, которые дошли до высшей точки в обоюдных просьбах и обещаниях. Все это кончилось тем, что мы с ней удалились в классную и заперлись там на ключ, чтобы объясниться. В результате наших объяснений мы просто подвели итоги. Сама миссис Гроуз ровно ничего не видела, – не видела даже тени чего‑нибудь такого, и никто из прислуги больше не попадал в беду, кроме той самой гувернантки; однако же миссис Гроуз поняла, что все рассказанное мною – правда, и нисколько не усомнилась, по‑видимому, в моих умственных способностях; а под конец проявила даже проникнутую благоговейным страхом нежность ко мне и уважение к моим более чем сомнительным привилегиям, – дыхание этой нежности до сих пор остается со мной, как самое теплое из проявлений людского милосердия.
В этот‑то вечер мы с нею и решили, что вдвоем, пожалуй, справимся и выдержим, и я отнюдь не уверена, что на долю миссис Гроуз пришлась более легкая часть ноши, несмотря на то что в ее обязанности это вовсе не входило. Думаю, что и тогда, как и впоследствии, я понимала, с чем готова сразиться, защищая своих питомцев, но мне потребовалось некоторое время, чтобы убедиться в том, что и моя честная союзница тоже согласна соблюдать условия столь ненадежного и невыгодного договора. Я была для нее довольно странной компаньонкой – ничуть не менее странной, однако, чем и она для меня; но, когда я пытаюсь проследить весь наш путь, все, что мы пережили вместе с нею, я понимаю, как много общего нашли мы обе в том единственном решении, которое могло поддержать нас обеих на наше счастье.