Другая ее рука скользнула вверх по моей спине, к волосам. Но я, наверное, не очень поняла, что значит «ревнива». Почти все мои силы уходили на то, чтобы не напрячься под этим обвивающим меня телом, вплотную, совсем вплотную, как обвивает любовник, как в сексе.
Груди у нее были маленькие и тугие, а лифчика на ней не было. Буээ! Я стояла, как дура, опустив руки вдоль тела, и не хотела ее поощрять, но… получилось так, что я ее вроде как обняла, чтобы удержать равновесие на этих гадских каблуках.
Она придвинулась губами ко мне и шепнула:
– Я на самом деле хочу, чтобы ты поняла, что я выше, но это только половина причины.
У меня пульс чуть‑чуть участился при этих словах, я хотела повернуться заглянуть ей в лицо, но она захватила горсть моих волос и отвернула меня от себя. Я оказалась лицом к тому мужчине, который краснел. Он сейчас уставился на меня, и его лицо показалось мне более молодой версией Сэмюэла. Как я этого раньше не заметила? Он сказал беззвучно, одними губами: «Прошу прощения».
Пульс бился в горле так, что мешал говорить, потому что какое‑то чувство мне подсказывало: что‑то вот‑вот произойдет. Что‑то такое, что удовольствия мне не доставит.
– А какова другая половина? – спросила я с придыханием, сдерживая нервозность, в которой был небольшой привкус страха.
– Я хочу понять, кто ты, Анита, – прошептала она, и дыхание ее стало теплее, чем было. И руки стали теплыми, будто вдруг ее охватила лихорадка. Очень похоже на ощущение от некоторых оборотней, когда близится полнолуние.
– Что это? – спросила я, но оказалась способна только на шепот.
Ее пальцы переплелись с моими волосами так, что я головой не могла шевельнуть, и жар от этих пальцев ощущался сквозь волосы. Жена Сэмюэла оторвалась от моей шеи и уставилась на меня сверху. Держала крепко, будто для поцелуя.
– Ты и правда то, что о тебе говорят?
Я постаралась проглотить ком в горле и прошептала:
– А что обо мне говорят?
– Что ты суккуб, – шепнула она, наклоняясь ко мне лицом. Я уже знала, что она хочет меня поцеловать. – Я ищу кого‑нибудь одной со мной породы, Анита. Ты – не та, которую я ищу?
И с последним словом ее губы сомкнулись на моих.
Рот у нее был невероятно теплым, теплым, как горячий шоколад, такой, что хотелось раскрыть губы и пить из него. Но это не моя была мысль – раскрыть губы, а ее. Каким‑то образом мне в голову попала ее мысль. И это мне не понравилось, ну никак не понравилось, настолько, что помогло закрыть рот плотно. Она отодвинулась, шепнула:
– Не сопротивляйся.
Я услышала шум спора вокруг – близилась помощь, мне только надо продержаться. Просто держать щиты на месте и не дать ей сделать то, что она пытается. Держаться, только и всего. Я держалась, когда подмога была за много миль, сейчас до нее дюймы. Продержусь.
Она попробовала мягкое убеждение, ментальные игры – не помогло. Она попробовала силу – поцеловала меня так, что мне надо было либо открыть для нее рот, либо прорезать губу собственными зубами. Будь она мужчиной, я бы позволила ей себя целовать… неужто я действительно такая гомофобка? Если бы она не шепнула мне мысленно, что хочет, просит меня открыть рот – я бы открыла, может быть, но она слишком сильно этого хотела. Отчасти я упиралась из упрямства, а отчасти – насторожилась: зачем это ей так вдруг сильно надо? Я знала, что она – сирена, нечто вроде сверх‑русалки, знала, что частично ее магия связана с соблазном и сексом. Знала, что она может подчинять себе других русалок. Все это я знала из разговоров с Жан‑Клодом, а вот чего я не знала – зачем ей так нужно, чтобы я открыла рот.
Ее поцелуй придавил мне губы, и я почувствовала вкус крови, сладкий, металлический леденцовый вкус.
Ее поцелуй придавил мне губы, и я почувствовала вкус крови, сладкий, металлический леденцовый вкус. И тут же стало больно. Она порезала мне губу изнутри о мои же зубы.
Отодвинулась.
– Зачем так упорно отбиваться вместо того, чтобы просто ответить на поцелуй? Ты настолько терпеть не можешь женщин?
Я попыталась покачать головой, но она все так же держала меня неподвижно.
– А зачем тебе, чтобы я открыла рот? Какая тебе разница?
– Ты сильна, Анита, очень сильна. Стены твоей внутренней крепости высоки и крепки, но они не непреодолимы.
Я начинала злиться, и не знала, как это скажется на моей внутренней крепости и ее стенах. Мне не хотелось, чтобы зверь проснулся, пока мы все еще представляемся друг другу. Медленно вдохнув, я так же медленно выдохнула, но сказала именно то, что подсказывала мне злость:
– Либо отпусти меня, либо пробей эти стены, но эта сцена кончится в любом случае.
– Почему так?
– Я выполнила все требования этикета вампиров, так что либо ты меня отпустишь, либо я позову своих стражей, и они тебя заставят.
– Тебе нужна помощь, чтобы от меня освободиться? – спросила она снова тем же певучим голосом.
– Если я не собираюсь в тебя стрелять, то да.
Подошедший сзади Грэхем сказал тихо:
– Анита, скажи одно слово, и мы ее уберем.
В его голосе слышалась большая охота это сделать, или же просто злость. Его можно понять – Теа перешла от рисовки к явной и вульгарной грубости.
– Теа, – сказал подошедший с другой стороны Сэмюэл, – не надо так.
Она обернулась и посмотрела на него:
– А как надо?
– Наверное, можно было просто попросить.
По ее лицу пробежало такое выражение, будто бы это ей просто в голову не приходило, а потом она засмеялась – резко, пронзительно, будто я слышала смех чаек.
– Вот так просто, милый мой Сэмюэл, вот так просто! – Она ослабила хватку на моих волосах, что уже было хорошо, но еще оплетала меня, хотя и не так сильно. Все равно слишком близко, чтобы мне не напрягаться, но уже не так враждебно. – Мои глубочайшие извинения, Анита. Настолько давно я не встречала никого, кто мог бы противостоять моим желаниям, что продолжала действовать силой по инерции. Прости меня.
– Отпусти меня, и я тебя прощу.
Она снова рассмеялась тем же смехом – нет, мне не показалось. Это были крики чаек и шелест прибоя. Она отпустила меня, отступила на шаг. В тот же момент уровень напряжения в комнате буквально рухнул. Все телохранители всех сторон решили, что дальше будет торжественное провозглашение мира. Я тоже так решила.
Она поклонилась:
– Мои глубочайшие извинения. Я недооценила тебя, и мне стыдно за мои действия.
– Я принимаю твои извинения.
Она распрямилась, глядя на меня черными глазами с бело‑золотистого лица – будто хрупкой фарфоровой кукле приделали глаза киношного демона.
– Тебе известно, что мы предлагаем тебе своих сыновей для выбора pomme de sang.
Я кивнула:
– Жан‑Клод мне говорил, и это для меня честь.
На самом деле это была для меня жуть, но я понимала, что это должно считаться честью.
– Но известно ли тебе, почему?
Тут я запнулась, потому что ответ был такой:
– Жан‑Клод сказал, что вы хотите более тесного альянса между нашими поцелуями.
– Хотим, – присоединился к жене Сэмюэл, – но есть причина, по которой моя жена столь непреклонно настаивала, чтобы к твоему столу мы привели всех трех сыновей.
– И эта причина?… – спросила я.
Мне не хотелось поднимать эту тему, пока на моей стороне не будет побольше вампиров, но, похоже, выбора не было.