— Мужчина, — Джеймс искренне надеялся, что Азиз-бей не сочтет эту примету издевательством. — Телосложение среднее. Рост средний. В целом вроде меня. Возраст... Трудно сказать. Думаю, от тридцати до сорока. Вооружен шпагой.
— Лицо? Одежда? Волосы? Хоть что-то вы разглядели?!
— Увы, очень мало. Одет был в темное. Шляпа с узкими полями. Лицо... Нет, не запомнил. Возможно, при встрече узнал бы, но описать — не возьмусь. Волосы черные. Хотя я не уверен. И не очень длинные. Все.
— Да, не густо... Что ж, спасибо за сотрудничество. Отдыхайте.
«Я сказал ему правду. Почти правду. Во всяком случае, ни разу не соврал впрямую. Совесть моя чиста. — Молодой человек наблюдал, как закрывается дверь за ослепительным Азиз-беем. — И пусть они теперь попробуют найти рябого по этим «приметам»! Канцелярия Пресечения! Ха! Посмотрю я на них!...»
Он фыркнул и добавил вслух:
— Я сам себе Канцелярия Пресечения!
За дверью кто-то охнул и сразу замолчал, как если бы зажал рот ладонью.
«Должно быть, сквозняк», — подумал Джеймс.
* * *
Хабиб аль-Басани настоял, чтобы Джеймс задержался у него хотя бы до обеда.
— Разделите скромную трапезу с недостойным цирюльником! — кланялся он. — Окажите честь! Если вы уйдете прямо сейчас, мне останется лишь обрить бороду в знак скорби, а это позор, какому нет равных! Смилуйтесь! Умоляю!
После оплаты счета из казны пациент немедленно превратился в гостя, а закон гостеприимства свят. Это Джеймс успел понять по тем дням, которые провел в обществе львов пустыни. Отклонить мольбу лекаря означало нанести смертельное оскорбление. А врачи обид не прощают. Явишься с запором, унесут с заворотом кишок...
До обеда пришлось скучать в четырех стенах, глядя в окно и от нечего делать листая толстенный фолиант «Недуги: взаимовлияние сфер». Книга была написана по-реттийски, но молодой человек не понял в ней ни бельмеса. Честно говоря, он и не пытался особо вникнуть в мудреные трансформации желчи белой, черной, желтой и крапчатой, а также в их общую зависимость от астральных метаморфоз.
Разглядывая картинки, он не вовремя вспомнил о предстоящей трапезе. Часть иллюстраций вполне могла вызвать рвотные позывы или нервический срыв. Аккуратно вернув фолиант на место, Джеймс предался размышлениям, строя планы на ближайшее будущее.
В первую очередь планы эти сводились к отысканию и примерному наказанию рябого наглеца. Однако молодой человек прекрасно понимал, что он — не сыскарь. Он не сможет, подобно обер-квизитору д'Эгрэ из криминальных баллад мэтра Синегнома, сидя в харчевне и прихлебывая винцо, скрупулезно складывать в единую картину улики и вещественные доказательства. Не суметь ему и сделать блестящий вывод на основе одного-единственного третьестепенного факта, как легавый волхв Шарль ван-Хольм, герой головоломных моралитэ беллетриста Конана Дойча.
А попытайся он, к примеру, отыскать (каким образом?!) и расспросить свидетелей вчерашнего поединка, живущих на улице Малых Чеканщиков... Об этом мигом станет известно мушерифам из Канцелярии Пресечения. И вряд ли им понравится инициатива гостя.
Кто виноват? — рябой наглец.
Что делать? — искать и карать.
Как?! — Нижняя Мама его знает...
Впрочем, одна ниточка имелась. Возможно, «охотник» — завсегдатай оружейной лавки. Тогда хозяин знает рябого. Азиз-бей не в курсе их первой встречи, здесь у Джеймса есть преимущество перед мушерифами.
А если хозяин закроет рот на замок?
Что тогда?
Что он, Джеймс Ривердейл, умеет? В чем разбирается? Как приспособить его умения и знания к розыску конкретного человека?
Он — боец, фехтовальщик. Он умеет сражаться. Хорошо разбирается в оружии, в теории и практике ведения боя, знаком с различными методиками... Что это нам дает? Как владение рапирой или алебардой может пригодиться в наказании пойманного врага, Джеймс знал. Но — в поисках? Без хорошего нюха волку ни к чему клыки — добыча бегает в лесах...
Стоп!
Но ведь и рябой — фехтовальщик! Его манеру Джеймс хорошо запомнил. Боевой почерк человека, с которым дважды скрещивал клинки, ни с чем не спутаешь. Вот оно! Зацепка! Учитель или школа. Разумеется, у каждого сколько-нибудь стоящего бойца манера индивидуальная, но школа за ней все равно чувствуется. Сын часто похож на отца или деда.
Если «охотник» местный...
Если он учился здесь, в Бадандене...
Если к этому времени не покинул город...
Слишком много «если». Но шанс все же есть. Пройтись по фехтовальным залам, якобы желая скрасить часы безделья. Поупражняться в каждом день-другой, присмотреться — глядишь, и обнаружатся знакомые ухватки. На этом поприще Джеймсу...
Молодой человек сперва в запальчивости подумал: «... нет равных». Но скромность помешала закончить мысль этим приятным способом. Скажем иначе: на этом поприще он кое-что может. В крайнем случае, если поиск по школам не даст результатов, наймем частного сыскаря. Денег хватит — спасибо тирану Салиму, да продлятся его годы навсегда.
Итак, первым делом в оружейную лавку.
Если там не повезет — по фехтовальным залам.
Решено!
CAPUT IV,
в котором на пути следствия встают препоны и рогатки, выясняются обстоятельства, которые следовало бы выколоть иглами в уголках глаз для назидания потомкам, объявляется маниак, терроризирующий славный город Баданден, а также выясняется, что сколько ни говори «халва» — во рту слаще не станет
— ... Да-да! Ваши устрицы превосходны!
— Устрицы?
— Ах, хабиб, простите мою рассеянность! Ну конечно же, я имел в виду кальмаров!
— Вообще-то мы обсуждали особенности заточки хирургического ланцета в сравнении с заточкой кубачинского кинжала... Но мидии действительно неплохи, раз уж вы об этом упомянули. Извините, устриц давно не привозили — на Кафских отмелях бунтуют сборщики...
Обуреваемый жаждой действия, молодой человек с трудом дождался обеда, который подали на веранду во внутреннем дворике лекарского дома. Джеймсу стоило немалого труда поддерживать застольную беседу. Мысли его витали далеко. Он отыщет рябого, припрет наглеца к стенке... Нет, он не станет его убивать. Но пару шрамов «на память» оставит непременно.
Лучше всего — на лице. Чтоб знал!
— Вы уверены, что острый соус с анчоусами подходит к садовой землянике?
— О, хабиб! Благодарю вас!
— За что?
— За добрую рекомендацию!
К концу обеда взгляд лекаря, устремленный на Джеймса, сделался профессионально-внимательным. И молодой человек поспешил ретироваться, рассыпавшись в благодарностях.
— Простите, хабиб, но я вынужден вас покинуть. У меня образовались кое-какие дела. Будьте так любезны распорядиться, чтобы принесли мою одежду. Да, и пусть подадут лошадь. Я оставлю ее в конюшне пансионата.
Ехать в разодранной и окровавленной одежде по городу, особенно днем, не хотелось. Но второй камзол, черный с серебром, а также запасные чулки, туфли и прочее ждали в пансионате. Заказать их доставку на дом аль-Басани?
Не стоит. Мы и так злоупотребили гостеприимством лекаря.
— Слушаю и повинуюсь!
Аль-Басани хлопнул в ладоши. Через минуту Джеймс, до сих пор облаченный в голубой домашний халат, ахнул, не стесняясь открытого проявления чувств. Давешний скворец и еще двое слуг принесли на веранду, помимо перевязи с рапирой Ривердейла, просто все сокровища царя Шарлеманя. Дивный новый камзол в бирюзовых тонах, белоснежная рубашка с кружевными манжетами; тончайшие лосины, туфли с пряжками...
— Это не мое... — пробормотал Джеймс, в растерянности глядя на сияющего хабиба.
— Ваше, достопочтенный!
— Да нет же, не мое!
— Осмелюсь возразить, ваше. К сожалению, вещи, которые вы носили вчера, пришли в негодность. Мы раздали их нищим на паперти храма Мученика Гасана-оглы.
— Мои вещи? Нищим?!
— Такова традиция в моем доме.
— Мой любимый камзол! Цвета корицы! С золочеными крючками!
Жизнь хабиба висела на волоске. Но волосок оказался крепче стали.
— Взамен благородный Азиз-бей Фаглах ибн-Хасан аль-Шох, живи он вечно, прислал вам этот костюм. В подарок. Вам нравится?
Камзол цвета корицы затуманился, вытесняемый из памяти новым великолепием.
— О да! Передавайте мою глубочайшую признательность благородному Азиз-бею! Я и сам при встрече обязательно засвидетельствую ему...
— Примерьте, прошу вас. Лекарь деликатно удалился.
Одежда пришлась впору — словно на заказ шитая. Оглядев себя и едва не свернув шею — зеркала на веранде не было — молодой человек нашел свой вид крайне элегантным. Прощание с хабибом, огорченным разлукой, заняло минут двадцать. Лошадью Джеймс не воспользовался: надобность ехать в пансионат отпала, и он решил пройтись пешком.
Оказавшись на улице, он с удовольствием вздохнул полной грудью. Ф-фух, наконец-то мы свободны! И можем приступить к делу, близя сладостный час мести.
— Халва! — кричали неподалеку. — Халва-а-а!
* * *
— Ассалям-алейкум, уважаемый.
— Алейкум-ассалям, мой султан.
— Вы помните меня?
— Конечно! Вы были у меня два дня назад. Решили купить ту бретту? Я заметил, как вы кругами ходили вокруг нее! Старого Мустафу не проведешь!
Хозяин сидел за низким столиком, с аппетитом поглощая миндальную халву. Но едва завидев Джеймса, он вскочил навстречу с проворством лани, которого трудно было ожидать от обладателя внушительного брюха. Торопясь вытереть полотенцем жирные руки, он едва не опрокинул монументальную, запотевшую снаружи чашу с охлажденным щербетом.
Чаша качнулась, расплескав часть содержимого, но устояла.
— Клеймо видели? Сам Хуан Мартынец, не кто-нибудь...
— Не торопитесь, уважаемый. Талант Хуана Мартынеца всем известен, но сначала я хотел бы занять несколько минут вашего драгоценного времени. Не возражаете?
Пребывание в Бадандене успело наложить отпечаток на речь Джеймса, сделав ее более цветистой, чем обычно. «Если выведешь меня на рябого — куплю бретту», — мысленно пообещал он толстяку.
— Вы хотите получить консультацию? — догадливо заулыбался хозяин лавки.
Он колобком катался вокруг покупателя. Молодой человек едва успевал вертеть головой, отслеживая перемещения толстяка. Честное слово, окажись у оружейника в руках — кинжал, а в душе — коварный замысел, и Джеймсу пришлось бы туго.
— В некотором роде. Когда я зашел к вам в прошлый раз, в лавке был еще один посетитель. Присматривался к охотничьей шпаге. Помните?
— Ну да, ну да, — закивал хозяин, став похож на мэлиньского болвана.
— Вы его знаете?
— Кого?
Молодой человек медленно сосчитал до десяти. Очень медленно. Про себя.
— Посетителя, который интересовался охотничьей шпагой, — повторил он внятно и отчетливо, на тот случай, если реттийский Мустафы вдруг резко ухудшился. — С которым мы фехтовали. Знаете ли вы этого человека?
— Вот оно что! Извините дряхлого Мустафу, мой султан... Стариковская память дырявей решета! — честно говоря, в старики оружейник годился слабо. — Ну конечно, не один вы здесь были. Спорили с хорошим человеком, клинки скрестили... Вах! Как сейчас помню! Он вам камзол испортил...
— Так вы его знаете?
— Велите казнить дурака, мой султан! — в растерянности развел руками толстяк. — Вас хорошо помню, спор ваш... нет, спор помню не ахти... А хороший человек из головы выпал. Не человек, а мелкая денежка — раз, и в прореху вывалился!
Мустафа столь искренне сокрушался по поводу своей забывчивости, что заподозрить его в лицемерии мог лишь отъявленный проходимец, всех меряющий по собственному образу и подобию. Либо хозяин лавки являлся гениальным актером, достойным блистать в «Непревзойденном театре Стейнлессера» — труппе, поочередно дававшей представления для августейших особ семи сопредельных держав.
— Брезжит, как в тумане... Росту он, вроде, вашего? Статью тоже похож, проворный малый...
— Да! Залысины на висках; глаза как спелые вишни...
— Что-то вы путаете, мой султан. Волосы у него длинные, до плеч...
— Конечно, длинные! Он их в хвост собирает.
— Нет, хвоста не помню. Локоны, завитые на концах. И никаких залысин. А глаза... вишни?.. С прищуром у него глаза, вот!
Джеймс подумал, что голова у хозяина лавки и впрямь дырявая.
— Хорошо, будь по-вашему. Вы его знаете?!
— Первый раз в жизни увидел. Как и вас, мой султан. Проклятье! Надежды пошли прахом. Но, может, Мустафа опять все перепутал? Если заново описать ему «охотника» — вдруг вспомнит? Молодому человеку очень хотелось сорвать куш с первой попытки.