Брет все не приходила, и без четверти шесть я спустился в бар и выпил коктейль “Джек Роз”
с барменом Жоржем. В баре Брет тоже не было, и я перед уходом еще раз заглянул наверх, потом взял такси и поехал в кафе “Селект”. Пересекая
Сену, я видел вереницу пустых барж на буксире; высоко сидя в воде, они шли по течению, и, когда они проплывали под мостом, матросы отталкивались
шестами. Река была красивая. В Париже всегда приятно ехать по мосту. Такси, объехав памятник создателю семафора, который изображен выполняющим
придуманный им маневр, свернуло на бульвар Распай, и я откинулся назад, чтобы не видеть этого куска пути. Ехать по бульвару Распай всегда было
скучно. На линии Париж - Лион между Фонтенбло и Монтеро есть такое место, где я всегда испытываю скуку, пустоту и усталость, пока не проеду его.
Вероятно, такие мертвые точки в пути возникают из-за каких-нибудь ассоциаций. В Париже есть улицы не менее уродливые, чем бульвар Распай. Пешком
я совершенно спокойно могу пройти ее. Но ездить по ней я не выношу. Может быть, я где-нибудь читал о ней. На Роберта Кона все в Париже так
действовало. Удивительно, откуда у Кона эта неприязнь к Парижу? Уж не от Менкена ли? Менкен, кажется, ненавидит Париж. Много на свете молодых
людей, которые любят и не любят по Менкену. Такси остановилось перед кафе “Ротонда”. Какое бы кафе на Монпарнасе вы ни назвали шоферу, садясь в
такси на правом берегу Сены, он все равно привезет вас в “Ротонду”. Через десять лет ее место, вероятно, займет кафе “Купол”. Но мне и так было
уже близко. Я прошел мимо унылых столиков “Ротонды” к кафе “Селект”. Внутри, у стойки, сидело несколько человек, а снаружи, в одиночестве, сидел
Харви Стоун. Перед ним стояла горка блюдец, и он был очень небрит.
- Садитесь, - сказал Харви, - я поджидал вас.
- А в чем дело?
- Ни в чем. Просто поджидал вас.
- На скачках были?
- Нет. С воскресенья не был.
- Что вам пишут из Америки?
- Ничего. Решительно ничего.
- А в чем дело?
- Не знаю. Я порвал с ними. Я решительно порвал с ними. - Он наклонился вперед и посмотрел мне в глаза. - Знаете, что я вам скажу, Джейк? -
Что?
- Я уже пять дней ничего не ел.
Я быстро подсчитал в уме. Три дня назад в “Нью-йоркском баре” Харви выиграл у меня двести франков в покерные кости. - А в чем дело?
- Денег нет. Деньги не пришли. - Он помолчал. - Знаете, Джейк, это очень странно. Когда я такой, я люблю быть один. Мне хочется сидеть в
свой комнате. Я как кошка.
Я порылся в кармане.
- Сотня устроит вас, Харви?
- Да.
- Вставайте. Пойдем обедать.
- Успеется. Выпейте со мной.
- Лучше бы вы поели.
- Нет. Когда я такой, мне все равно, есть или не есть.
Мы выпили. Харви прибавил мое блюдце к своей горке.
- Вы знаете Менкена, Харви?
- Да. А что?
- Какой он?
- Он ничего. Говорит очень смешные вещи. Я недавно обедал с ним, и мы заговорили о Гоффенхеймере. “Беда в том, - сказал Менкен, - что он
прикидывается святошей”.
“Беда в том, - сказал Менкен, - что он
прикидывается святошей”. Это недурно.
- Верно, недурно.
- А вообще он выдохся, - продолжал Харви. - Он уже написал обо всем, что знает, а теперь берется за все то, чего не знает. - Он, должно
быть, правда, ничего, - сказал я. - Только читать его я не могу.
- Ну, сейчас никто его не читает. Разве что те, кто когда-то читал труды Института Александра Гамильтона.
- Ну что ж, - сказал я. - И это было неплохо.
- Конечно, - поддакнул Харви.
Несколько минут мы сидели, погруженные в глубокомысленное молчание.
- Еще стаканчик?
- Давайте, - сказал Харви.
- А вот Кон идет, - сказал я:
Роберт Кон переходил улицу.
- Кретин, - сказал Харви.
Кон подошел к нашему столику.
- Привет, друзья, - сказал он.
- Привет, Роберт, - сказал Харви. - Я только что говорил Джейку, что вы кретин.
- Что это значит?
- Скажите сразу. Не думайте. Что бы вы сделали, если бы могли сделать все, что вам хочется?
Кон задумался.
- Не надо думать. Выкладывайте сразу.
- Не знаю, - сказал Кон. - А зачем это вообще? - Просто - что бы вы сделали? Первое, что придет в голову. Как бы глупо это ни было.
- Не знаю, - сказал Кон. - Пожалуй, я охотнее всего опять стал бы играть в футбол, теперь, когда у меня есть тренировка. - Я ошибся, -
сказал Харви. - Это не кретинизм. Это просто случай задержанного развития.
- Вы ужасно остроумны, Харви, - сказал Кон. - Вы дождетесь, что кто-нибудь съездит вам по физиономии.
Харви Стоун засмеялся.
- Вы так думаете? Не съездит, не беспокойтесь. Потому что мне на это наплевать. Я не боксер.
- Вряд ли вам было бы наплевать.
- Именно было бы. В этом ваша основная ошибка. Вы плохо соображаете.
- Хватит говорить обо мне.
- Как угодно, - сказал Харви. - Мне наплевать на вас. Вы для меня нуль.
- Довольно, Харви, - сказал я. - Выпейте еще портвейну.
- Нет, - сказал он. - Я пойду куда-нибудь и поем. Еще увидимся, Джейк. Он встал из-за стола и пошел по улице. Я смотрел, как он пересекает
мостовую, маленький, грузный, с неторопливой уверенностью пробираясь между машинами.
- Он всегда ужасно злит меня, - сказал Кон. - Не выношу его. - А мне он нравится, - сказал я. - Я даже люблю его. Не нужно на него злиться.
- Я знаю, - сказал Кон. - Просто он действует мне на нервы.
- Поработали сегодня?
- Нет. Сегодня не клеилось. Сейчас мне гораздо труднее, чем когда я писал первую книгу. Никак не могу наладиться. Бодрая уверенность, с
какой он ранней весной вернулся из Америки, уже исчезла. Тогда он не сомневался в своем литературном таланте, и его мучила только жажда
приключений. Теперь эта уверенность исчезла. Мне кажется, что я как-то не сумел отчетливо обрисовать Роберта Кона. Дело в том, что, пока он не
влюбился в Брет, он никогда не говорил ничего такого, что отличало бы его от других людей. Он красиво играл в теннис, был хорошо сложен, ловок,
недурно играл в бридж я чем-то неуловимо, напоминал студента.