Тюрьма Ее Величества, Рединг.
Дорогой Бози!
После долгого и бесплодного ожидания я решил написать тебе сам, иради
тебя, и ради меня: не хочу вспоминать, что за два долгих года, проведенных
в заключении, я не получил от тебя ни одной строчки, до менянедоходили
ни послания, ни вести о тебе, кроме тех, что причиняли мне боль.
Наша злополучная и несчастнаядружбакончиласьдляменягибельюи
позором, но все же вомнечастопробуждаетсяпамятьонашейпрежней
привязанности, и мне грустно даже подумать,чтокогда-нибудьненависть,
горечь и презрение займут вмоемсердцеместо,принадлежавшеенекогда
любви; да и сам ты, я думаю, сердцем поймешь, что лучше былобынаписать
мне сюда, в мое тюремное одиночество, чем без разрешенияпубликоватьмои
письма или без спросу посвящать мне стихи, хотя мирничегонеузнаето
том,вкакихвыражениях,полныхгоряилистрасти,раскаянияили
равнодушия, тебе вздумается отвечать мне или взывать ко мне.
Нет сомнения, что мое письмо, где мне придется писать отвоейимоей
жизни, о прошлом и будущем, о радостях,принесшихгоре,иогорестях,
которые, быть может, принесут отраду, -глубокоуязвиттвоетщеславие.
Если так, точитайиперечитывайэтописьмодотехпор,покаоно
окончательно не убьет в тебе это тщеславие.Еслижетынайдешьвнем
какие-нибудь упреки, на твой взгляд незаслуженные, товспомни,чтонадо
быть благодарным за то, чтоестьещепровинности,вкоторыхобвинить
человека несправедливо. И если хоть одна строка вызоветутебяслезы-
плачь, как плачем мы в тюрьме, где день предназначен для слезнеменьше,
чем ночь. Это единственное, чтоможетспаститебя.Ноеслитыснова
бросишься жаловаться ксвоейматери,какжаловалсянато,чтояс
презрением отозвался о тебе в письме к Робби,просить,чтобыонаснова
убаюкала тебя льстивыми утешениями и вернула тебя к прежнему высокомерию и
самовлюбленности, ты погибнешь окончательно. Стоиттебенайтидлясебя
хоть одно ложноеоправдание,кактысразуженайдешьещесотню,и
останешься вточноститакимже,какипрежде.Неужелитывсееще
утверждаешь, какписалвписьмекРобби,будтоя"приписываютебе
недостойные намерения!". Увы! Да разве у тебябылихотькогда-нибудьв
жизни какие-то намерения - у тебя были одни лишь прихоти. Намерение -это
сознательное стремление.Тыскажешь,что"былслишкоммолод",когда
началась наша дружба? Твой недостаток был не в том, чтотыслишкоммало
знал о жизни, а в том, что ты знал чересчур много. Ты давно оставил позади
утреннюю зарю отрочества, его нежное цветение, чистый ясный свет,радость
неведения и ожиданий. Быстрыми, торопливыми стопами бежал ты от Романтизма
к Реализму.
Тебя тянуло в сточную канаву, к обитающим тамтварям.Этои
стало источником тех неприятностей, из-за которых ты обратился запомощью
ко мне, а я так неразумно, поразумномумнениюсвета,изжалости,по
доброте взялся тебе помочь. Ты должен дочитать это письмо доконца,хотя
каждое слово может стать для тебя раскаленнымжелезомилискальпелемв
руках хирурга, от которого дымится или кровоточит живая плоть. Помни,что
всякого, кого люди считают глупцом,считаютглупцомибоги.Тот,кто
ничего не ведает ни о законах и откровениях Искусства,ниопричудахи
развитии Мысли, не знает ни величавости латинского стиха, ни сладкогласной
эллинской напевности, ни итальянской скульптуры или советов елизаветинцев,
можетобладатьсамойпросветленноймудростью.Истинныйглупец,кого
высмеивают и клеймят боги, это тот, кто не познал самого себя. Я был таким
слишком долго.Тыслишкомдолгобылиосталсятаким.Порасэтим
покончить. Не надо бояться. Самый большой порок - поверхностность. То, что
понято, - оправдано. Помни также, что если тебе мучительно это читать,то
мне еще мучительнее все это писать. Незримые Силы были очень добры к тебе.
Они позволили тебе следить за причудливыми итрагическимиликамижизни,
как следят за тенями в магическом кристалле. Голову Медузы,обращающуюв
камень живых людей, тебе было дано видеть лишь в зеркальной глади. Самты
разгуливаешь на свободе среди цветов. У меняжеотняливесьпрекрасный
мир, изменчивый и многоцветный.
Начну с того, что я жестоко виню себя. Сидя тут, в этой темнойкамере,
в одежде узника, обесчещенный и разоренный, я виню только себя. Втревоге
лихорадочных ночей, полных тоски, в бесконечном однообразиидней,полных
боли, я виню себя и только себя. Я виню себя в том, чтопозволилвсецело
овладеть моейжизньюнеразумнойдружбе-тойдружбе,чьимосновным
содержанием никогда не было стремление создавать и созерцать прекрасное. С
самогоначаламеждунамипролегаласлишкомглубокаяпропасть.Ты
бездельничал в школе ихуже,чембездельничалвуниверситете.Тыне
понимал, что художник, особенно такой художник, как я, - то есть тот,чей
успех в работе зависит от постоянного развития его индивидуальности, - что
такой художник требует для совершенствования своего искусствасозвучияв
мыслях,интеллектуальнойатмосферы,покоя,тишины,уединения.Ты
восхищался моими произведениями, когда они были закончены, тынаслаждался
блистательными успехами моих премьер и блистательными банкетами после них,
ты гордился, и вполне естественно, близкой дружбой стакимпрославленным
писателем, но ты совершенно не понимал, какие условия необходимы для того,
чтобысоздатьпроизведениеискусства.Янеприбегаюкриторическим
преувеличениям, я ни одним словом не грешу против истины, напоминаятебе,
что за все то время, чтомыпробыливместе,яненаписалниединой
строчки. В Торки, Горинге, в Лондоне или Флоренции - да где бы то ни было,
- моя жизнь была абсолютно бесплодной и нетворческой, пока ты был сомной
рядом.