Врач обвел взглядом две жалкие комнатушки, с которыми крайняя бедность вязалась гораздо больше, чем ароматы роскошных притирок.
– Это еще ни о чем не говорит, – бросил он пробный камень.
– Потому что вы не были дома у женщины, умершей два месяца назад. Там пахло точно так же. Вспомните, Данглар, вы же там были.
– Я ничего такого не заметил.
– А вы, Ромен?
– Ничего, извините.
– Это тот же запах. То есть и тут и там побывал один и тот же человек, незадолго до смерти стариков. Кто его медсестра, доктор?
– Очень компетентная женщина, я сам ее рекомендовал.
Врач в растерянности почесал плечо:
– Она уже на пенсии, поэтому ей платят вчерную. Благодаря чему многие пациенты могут вызывать ее ежедневно, не разоряясь. Когда кончаются деньги, приходится обходить закон.
– Как ее зовут?
– Клер Ланжевен. У нее за плечами сорок лет работы в больницах, она специалист по гериатрии.
– Данглар, свяжитесь с Конторой. Пусть они разыщут лечащего врача той старушки, позвонят ему и спросят, как звали ее медсестру.
Пока Данглар спускался к служебной машине, они болтали о работе. Врач вытащил из‑под кровати своего пациента бутылку дешевого вина.
– Он всегда наливал мне стаканчик, жуткое пойло.
Он расстроенно засунул бутылку обратно. Тут вернулся Данглар.
– Клер Ланжевен, – объявил он.
В наступившем молчании все взгляды обратились к комиссару.
– Медсестры‑убийцы, – сказал Адамберг. – Так называемые ангелы смерти. Они спускаются на землю и косят направо и налево. Если уж грянет, то грянет.
– Черт побери, – выдохнул врач.
– К кому еще она ходит? Кому вы ее рекомендовали?
– Черт побери.
Менее чем за месяц, переходя от больниц к клиникам, от квартир к диспансерам, они составили скорбный список из тридцати трех имен. Более полувека, скитаясь между Францией, Германией и Польшей, медсестра сеяла смерть, впрыскивая в вены пузырьки воздуха.
Как‑ то февральским утром Адамберг и четыре его помощника окружили ее домик в пригороде, с аллеей, посыпанной гравием, и безукоризненными грядками. Четверо видавших виды мужчин, бывалые полицейские, привыкшие иметь дело с убийцами крупного калибра, потели от неловкости и являли собой весьма жалкую картину. Если женщины выйдут из колеи, мир рухнет, подумал Адамберг. «В сущности, – доверительно сказал он Данглару, когда они шли по узкой аллее, – мужчины позволяют себе убивать друг друга только потому, что женщины этим не занимаются. Но если дамы перейдут черту, мир не устоит». – «Может быть», – ответил тогда Данглар, которому было так же не по себе, как и всем остальным.
Дверь им открыла опрятная женщина с прямой спиной и морщинистым лицом и попросила их быть поосторожнее с цветами и грядками. Адамберг посмотрел на нее, но ничего не увидел, ни блеска ненависти в глазах, ни ярости смерти, которую ему приходилось замечать у других. Перед ним стояла тощая невыразительная особа. Полицейские надели на нее наручники в гробовом молчании, нарушив его только для того, чтобы бесцветными голосами пробормотать ей ее права, а Данглар добавил тихо: «Не стоит за грехи дочь Евы поносить, / Ей ношу тяжкую приходится носить». [7]Адамберг кивнул, так и не уяснив, к чьей помощи взывал майор, пропев песню сумерек при свете дня.
– Конечно, помню, – сказал Данглар, и его аж передернуло. – Но она далеко, в тюрьме Фрейбурга. Оттуда она на вас свою тень точно не отбросит.
Адамберг встал. Опершись обеими руками о стену, он смотрел на дождь.
– Дело в том, что десять месяцев и пять дней тому назад она убила охранника и сбежала из тюрьмы.
– Черт возьми, – сказал Данглар, хрустнув стаканчиком. – Почему мы об этом ничего не знали?
– Немецкие коллеги забыли нас предупредить. Административные заморочки. Я узнал об этом, вернувшись с гор.
– Ее нашли?
Адамберг смутным жестом указал на улицу:
– Нет, капитан. Она бродит где‑то там.
Адамберг запнулся и мысленно послал подальше рыжие пряди Новичка.
– Думаю, Эсталер сам нашел эти камешки. Думаю, Ретанкур было наплевать, и она выпивала с Новичком. Пиво, скорее всего.
– Скорее всего.
– Я все еще ее раздражаю порой…
– Вы всех раздражаете, комиссар. Что, она исключение?
– Всех, кроме нее, – вот такой расклад меня бы устроил. До завтра, Данглар.
Адамберг вытянулся на своей новой кровати, положив себе на живот младенца, который вцепился в него, как обезьяний детеныш в отцовскую шерсть.