При звездном свете смуглое лицо получеловека казалось серым, а губы – почти черными. Он был обескровлен, и кровь из раны на плече продолжала струиться.
Развияр отыскал и поднял остатки полотняной рубахи. Порвал на бинты, затянул рану.
– Вставай. Легкая дорога – вниз. Идем.
– Я хочу пить, – еле слышно попросил зверуин.
– Внизу вода. А у меня нет с собой.
Зверуин покачал головой. Бабочки все еще кружились над ним, Развияр отгонял их рукой.
– Я не дойду.
– Тогда подыхай, – сказал Развияр, обозлившись. – Прощай, я пошел.
Он бросил зверуина и прошел несколько шагов по склону вниз. Когда вернулся – тот пытался подняться, упираясь лапами в камень, выпустив когти. Лапы видимо дрожали.
Развияр молча подставил плечо. Зверуин был тяжелый, как два человека вместе. Полпути он держался, перебирал лапами, то и дело оступаясь. Затем потерял сознание, и Развияр напрасно кричал на него и ругался – получеловек не слышал. Сквозь приоткрытый рот блестели зубы, закатились глаза, по звериному телу, покрытому шерстью, пробегали судороги.
Развияр подлез под его передние лапы, встал на четвереньки и взвалил тяжеленное тело себе на плечи. Был день, когда он ездил на зверуине верхом – теперь тащил на себе. Голова зверуина беспомощно свесилась, задние лапы тянулись по земле, по склону, грозящему оползнями. Скатывались мелкие камушки и камни покрупнее, но уже слышался, все громче, шум воды. От зверуина пахло кровью; черные бабочки долго кружили над ним, потом отстали.
Развияр вышел на ровное место и понял, что силы его исчерпаны. Он оставил зверуина, сходил к потоку и набрал воды в половинки яичной скорлупы (со дня, когда он жарил яйца шлепуна, сохранились эти две «чашки», тонкие и прочные). Вернулся с водой, поднял зверуина за плечи, поднес скорлупу к губам. Вода поначалу пролилась, но потом получеловек начал пить, захлебываясь, и пришел в себя.
– В двух шагах, – сказал ему Развияр. – Водичка.
Зверуин пополз на животе, скрежеща когтями по камням. Он полз, неловко загребая лапами, помогая себе руками. Это было жуткое зрелище. Развияр сглотнул.
Зверуин добрался до воды и упал в нее лицом. Долго пил, вода стекала по его желто-серому лицу, рыжеватые волосы потемнели и прилипли к щекам. Повязка на плече намокла.
Над восточными горами поднималось солнце.
* * *
«Лекарством, останавливающим кровь, служит желтый трилистник – растение не особенно редкое, но и не так уж часто встречающееся в горах, на солнечных склонах, где почти не бывает тени. Листья трилистников похожи на птичьи лапы с когтями на скрюченных пальцах. Цветы, как следует из названия, желтые, мелкие, растут метелочками. Нагоры врачуют раны отваром из этих цветов, и преуспевают в лекарстве: мало кто из двуногих и четвероногих умирает от ран, чаще – в бою…»
* * *
Вечером Развияр потушил костер. Сухие ветки кустарника почти не дымили, и днем можно было рискнуть, но свет ночью в горах будет виден далеко. А Развияр не хотел, чтобы на этот огонек заглянули всадники.
Зверуин лежал на замшелом полу маленькой, с широким входом пещеры. Повязка, пропитанная отваром, стягивала его плечо. Он проспал весь день и только на закате открыл глаза.
– Будешь рыбу? – спросил его Развияр. – Печеную?
Зверуин опустил веки, будто кивнул. Приподнялся на локте, привалился плечом к стене, стал есть, сперва через силу, потом все более жадно. Развияр вышел из пещеры и уселся на камень на вершине горы.
Прошло чуть больше суток с того момента, как зверуин его отпустил. Чуть меньше суток назад Развияр нашел своего врага в кустарнике, облепленного кровниками. Имперская граница не приблизилась ни на шаг, а Развияр почему-то был уверен, что зверуины вернутся – забрать мертвое тело. А что они сделают, когда найдут перерезанные веревки? Пойдут по следу; след четкий, он ведет к потоку, и отыскать на берегу пещеру – дело нескольких минут…
Он спустился к воде и наполнил яичную скорлупу. Принес в пещеру. Зверуин выпил все до капли и поблагодарил кивком.
– Вот что, – сказал Развияр. – Надо уходить.
Зверуин сидел, сложив лапы, прислонившись плечом к скале. Все его лицо было в засохших царапинах, и все плечи в ранках и порезах от колючих кустов. Свалявшаяся шерсть стояла дыбом.
– Можешь идти? Тогда идем. Если нет, я оставлю тебе воды. Может быть, не найдут.
Зверуин молчал.
– Они будут искать, – сказал Развияр. – Наверное, у тебя убили брата, а ты не захотел разделить с ним могилу. Наверное, они очень злы на тебя…
Зверуин поднял голову. Сосульки волос падали на лоб, почти закрывая глаза.
– Это ты… убил моего брата, – сказал он очень тихо. – Твоя огненная… тварь. Тогда. А меня отпустил.
– Но ведь… это было давно, – беспомощно сказал Развияр и опустился на камень.
– Да. Больше года. Я ушел… стал жить в клане Зимы, у них… они меня приняли. Женщины не рожали детей… В клане было мало молодых… А во время штурма меня увидели… что брат мой ходит пешком на посмертной равнине… а они ведь думали, что я давно умер вместе с ним. Они прокляли меня… Клан Зимы отрекся от меня. А они выследили.
Совсем стемнело. Свет звезд едва просачивался в пещеру.
– Надо идти, – сказал Развияр.
Зверуин тяжело задышал. Рывком поднялся. Встал на лапы. Зашатался.
– Идем, – прошептал еле слышно.
* * *
Дорога теперь ощутимо шла под уклон, но путники брели очень медленно. Непростительно медленно; Развияр, зажмурившись, видел карту, видел крошечную точку – себя, и черточку – зверуина. Они почти не двигались. Влипли.
– Слушай. Мы далеко ушли от того места. Давай спрячем тебя где-то, и ты отдохнешь еще день. Тебя не найдут. Я оставлю воды.
Зверуин так обессилел, что не стал возражать. Рана его кровоточила. Когда Развияр нашел лужайку, прикрытую с трех сторон двумя камнями и кустарником, он лег на траву и сразу же задремал.
Развияр принес воды и поставил рядом. Зверуин спал, лежа на боку. Шкура его подсохла, и среди свежих царапин белел старый шрам. Развияр и раньше замечал его; на другом боку был такой же. Всадники носили на сапогах шпоры.
Он вышел на берег и быстрым шагом пустился вдоль потока. Приближался рассвет, и приближалась граница. Вдоль берега не то пели, не то охали шлепуны.
Больше года у зверуинов не родятся дети. На что рассчитывали нагоры, когда вели мага разрушать замок? Что с гибелью властелина действие проклятья прекратится? Но ведь проклятье наложил Утро-Без-Промаха, и труп его унесло водой вместе с бирюзовым кольцом на пальце…
Что за ненависть надо было питать к соплеменникам, чтобы мстить им так чудовищно? Племя, лишенное детей, умирало бы долго, старело, сходило с ума… Так оно и будет, если проклятие осталось в силе.
Развияр вспомнил ливень, обрушившийся с черного неба, и мага, воздевшего вверх ладони. «Они приползут на коленях», – говорил властелин и ошибался. Где теперь девушка, которую Развияр звал Крыламой? Что стало с сотником Браном, с интендантом Шлопом? С Кривулей и другими стражниками, со всеми обитателями замка? И что они говорят о Развияре?
Он шел, спотыкаясь, и всюду ему мерещились бабочки-кровники. Зверуин, у которого он убил брата, все равно был обречен – еще тогда. Он прожил дольше отпущенного срока. Что с того, что он младше Развияра; на этой земле такие законы. На этой проклятой земле.
Погасли звезды, и небо на востоке сделалось серым. Развияр шел все медленнее; Утро-Без-Промаха был жестокий человек, вернее, жестокий получеловек. Но разве он был хоть на волосок злее, чем племя зверуинов со своими обычаями?
Если бы тогда, давным-давно, Развияр исполнил приказ властелина и велел огневухе убить пленника, а тело сбросил в бурлящую воду… что было бы? Наверное, вспоминал бы ночами, как летит в поток изувеченное тело… А теперь будет вспоминать этих проклятых кровников, пьющих красную влагу из открытых ран.
Или не будет? Разве мало он видел на своем веку, чтобы просыпаться ночами из-за одного-единственного зверуина?
Из-за горизонта взмыли три точки – слишком большие для птиц, слишком быстрые для звезд. Он упал на землю и забрался в щель между камнями; три верховые крыламы прошли на большой высоте. К счастью, они не высматривали ничего и не искали. Они шли в глубину страны зверуинов – вероятно, затем, чтобы узнать о судьбе имперского мага.
* * *
Получеловек лежал, опираясь на левую руку, занеся в правой камень для удара. Развияр скользнул в сторону, спрятался за кустом.
– А, – сказал зверуин.
Выронил камень. Тяжело дыша, оперся на ладони. Трава на лужайке привяла, смятая тяжелым телом. Скорлупа из-под воды была пуста.
Развияр, помедлив, вышел на открытое место.
– Я думал, это они, – сказал зверуин шепотом. – Думал, ты не вернешься.
Он выглядел чуть лучше, чем вчера – по крайней мере, порезы и царапины затянулись, повязка прилипла к ране, и свежей крови на ней не было видно.
– Видел? – Развияр показал пальцем в небо.
– Видел, – зверуин облизнул пересохшие губы. – Я могу идти. Пойдем.
– Среди бела дня?
Зверуин замотал лохматой головой, сцепил ладони, весь подобрался от желания убедить:
– Надо идти. Я чувствую, они совсем близко. Они не станут ждать вечера… Почему ты вернулся?
Развияр уселся на камне, подальше от зверуина. Теперь, когда тот немного отлежался, в нем чувствовалась оживающая мощь. Такой протянет лапу, играючи – и собирай потом кости.
Почему вернулся… Да сдуру, если честно. Напуганный всадниками на крыламах, он долго прятался в щели между камнями, напряженно смотрел на восток и на запад, раздумывал. Дальше, в нижнем течении реки, берега лежат гладкие, как яичная скорлупа, и только кое-где из каменистой земли пробиваются редкие кустики. Человек, нарисовавший карту, отлично умел передавать характер местности; Развияр научился различать на карте горы, холмы, заросли, каменистые плато, и все это было на прежних местах, никуда не делось за прошедшие годы.
Может быть, он побоялся продолжать путь среди бела дня, по открытой местности. А может быть, подвело воображение – надоело видеть за каждым камнем обескровленное желтое тело, сухие глаза, вцепившиеся в землю руки… Он однажды пощадил этого зверуина и однажды спас. Достаточно, чтобы чувствовать беднягу почти что своей собственностью.
– Мне тоже надо отдохнуть, – сказал медленно. – Там дальше негде укрыться. Пойдем по ровному.
– Пойдем, – четвероногий кивнул. – По ровному легче идти. А эти, на птицах, не вернутся. Теперь им будет не до нас.
* * *
Его двуногого брата звали Короткий-Танцор, потому что он сражался, как танцевал, и танец был всегда коротким. А четвероногого раба звали Лунный-Кстати. И никакого особого смысла это имя не имело – просто старейшина, выдававший юношам имена в день посвящения, не любил Лукса за рассеянность, лень и строптивость. А может быть, даже подозревал в юноше склонность к предательству; как бы то ни было, старейшина оказался совершенно прав: Лунный-Кстати блестяще запятнал свое смешное имя трусостью и изменой.
– В чем трусость? – спросил Развияр. – Я поглядел бы на вашего старейшину, если напустить на него огневуху!
– Мои предки шли в огонь с веселой песней. А я не сумел даже достойно умереть.
– Я собираюсь выжить, – сухо заметил Развияр. – Если ты очень будешь жалеть, что не умер – лучше иди своей дорогой. Мне твои погребальные песни ни к чему!