---------------------------------------------
Яковлев Юрий
Юрий Яковлевич Яковлев
ЧЕТВЕРОНОГИЕ ДРУЗЬЯ
Вам когда-нибудь случалось скучать по собаке? По милому четвероногому существу, которое осталось далеко дома? Это чувство - горькое, но удивительно светлое - подстерегает меня в чужом городе, в неуютном гостиничном номере, когда я остаюсь один. Мне вдруг начинает недоставать холодного носа, который тычется в руку, длинного розового языка, который норовит лизнуть меня в щеку, преданных глаз, частого дыхания, запаха чистой собачьей шерсти.
Мне хотелось открыть окно и громко позвать:
- Доня! Донюша...
Я знаю, если бы мой зов долетел до собаки, она примчалась бы не раздумывая. По сугробам, по шпалам, вплавь, как угодно. Без отдыха, без сна, без вкусной похлебки.
Я звоню домой. В Москву, на Пушкинскую улицу. Едва успеваю поздороваться и сразу спрашиваю:
- Как Доня?
- Ничего.
- Скучает?
- Спит на твоем диване.
- Передай ей привет.
На том конце провода не смеются. Там все понимают и говорят:
- Хорошо. Передам. Когда ты приедешь?
Когда я приеду! Закончу дела и тут же - на вокзал. Если я скучаю по своей собаке, значит, мне не хватает целого мира - близких, рабочего стола, звонка над дверью, всего, что меня окружает дома.
Междугородный разговор кончился. Я кладу трубку и снова поднимаю ее. Я набираю номер своего здешнего друга.
- Слушай, своди меня в гости.
- Приходи ко мне.
- Да нет, своди меня в гости к собаке.
На другом конце провода покашливание.
- То есть как к собаке?
- Есть у тебя знакомые с собакой?
- Надо подумать.
Я кручу телефонный шнур.
- Может быть, кто-нибудь держит. Хотя бы дворняжку.
Друг дышит в трубку. Думает. И вдруг он восклицает:
- Слушай!
Вероятно, он вспомнил про какую-то добрую душу, которая держит собаку.
- Ну?!
- В нашем цирке сейчас работает Наташа Дурова. Знаешь ее?
- Знаю.
Перед глазами возникает моя старая знакомая: щеголеватая молодая женщина, рано поседевшая, с тонким покатым носом, с серыми глазами, расположенными близко к переносице. Энергичная, самостоятельная, вечно чем-то озабоченная...
Мой друг с подъемом кричит в трубку:
- У нее морские львы, моржи, еноты, индюки...
- Стой! Не нужны мне индюки. Мне нужна собака. Есть у нее собака?
Молчание. Потом мой друг нерешительно говорит:
- Наверное, есть... У нее все есть. Поезжай.
- Ладно, пусть морские львы. Поеду.
Я быстро собираюсь и еду, в надежде уехать от самого себя. Хотя бы к моржам.
И вот я попадаю в цирк. Не в праздничный бархатный амфитеатр, заполненный смеющейся публикой, а за кулисы. Иду по незнакомым каменным лабиринтам. Здесь полутемно. Холодно. Несет звериным духом. Здесь в неприглядных серых помещениях трудом и потом создаются удивительные живые картины, которые в свете прожекторов сменяют одна другую в круглой раме манежного барьера.
Я нахожу конюшни. Это одно только название - конюшни. Здесь не слышно ржания лошадей, а ревут львы, медведи, кричат птицы.
Совсем как в джунглях. И в самом деле я иду не просто по коридору, а по тропе, по которой ходят львы и тигры. На манеж, как на водопой.
И вдруг с тигриной тропы доносится Наташин голос:
- Простой рыбий жир не годится. Для Васи нужен витаминизированный. Вы понимаете?
Нет, второй - мужской - голос не понимает:
- Не все ли равно какой рыбий жир.
- Ваш не годится, он с осадком. А Вася маленькая, ей одиннадцать месяцев. И потом, она морж.
Морж - она, а зовут ее - Вася. Я пропускаю мимо ушей это несоответствие. Когда моя собака была маленькой, ей тоже давали витаминизированный. Мне сразу становится любопытно посмотреть на Васю, которой, как и моей Доне, не годится простой рыбий жир, с осадком. Я прибавляю шагу.
- Ладно, - примирительно говорит Наташа, - куплю на свои деньги.
И тут я подхожу и здороваюсь. И сразу меня окружает особое гостеприимство, которое, оказывают питомцы внучки дедушки Дурова.
- Вася! Васенька!
Передо мной огромное, беззащитное в своей неподвижности существо. Розовато-коричневая шкура с перламутровым отливом. Ласты плоские, словно вылепленные из теста, а потом раскатанные катком.
В светлой оправе темные круглые глаза. А вокруг рта усы, висят как макаронины. Это Вася, Василиса. Малютка весом в семьсот килограммов. Она вылезает из "моря" на "берег", и каждое движение стоит ей огромных усилий. Вася вздыхает. Она таращит свои добрые глазищи и вздыхает. Что с тобой? Может быть, у тебя чтонибудь болит, а может быть, прорезаются зубки?
Из-под усов видны небольшие клыки. Пройдет время, и они станут бивнями. Бивни похожи на соху. Ими моржи перепахивают дно моря, извлекают раковины, а потом несут их на усах к берегу. И раскалывают клыками, как грецкие орехи.
Вася разглядывает меня, а я - Васю. И мне кажется, что она страдает оттого, что не может говорить. Я всегда подмечал это чувство в собаках. Но собаку, которая днем и ночью рядом с тобой, легче понять. А как узнать, что за тонкие переживания скрыты под толстой кожей этой морской царевны?
Из-за плеча на моржиху смотрит Наташа:
- Что тебе, доченька?
Доченька вздыхает. Как человек - только сильней и глубже. Потом переворачивается на спину, ловко подхватывает ластом мячик и начинает перекатывать его по животу. И я угадываю в этом странном существе что-то наивно детское, что звери хранят дольше и бережнее, чем люди. Капля за каплей я вбираю в себя это доброе детское начало, и мне становится легче.
...А потом я подхожу к морскому льву. Он черный и гладкий, как бритый черт. Движения плавные, волнообразные. Ни одного острого угла. Кажется, что Лель не движется, а ласкается. Он топорщит белые капроновые усы и лает.
- Не скрипи! - командует Наташа. - Разговаривай мягче. А теперь накажи себя.
Лель все понимает. Он начинает легонько - хитрец! - похлопывать себя ластом по мягкому месту. Впрочем, у него все места мягкие.
Черные глазки. Крохотные уши. И весь он такой самостоятельный, умный, понимающий.
- Я думала, что он не выживет, - словно сама себе, говорит Наташа. - У него был авитаминоз. Все тело в нарывах. Совсем угасал.
Он жил тогда у меня дома, в ванной. А я бегала по рынкам, доставала ему свежую рыбу.
За спиной раздается тяжелый вздох. Это вздыхает Вася. Ревнует к Лелю. И косит в нашу сторону шарообразным глазом.
- Пойдем?
И вдруг я ловлю себя на том, что мне не хочется уходить от этих ласковых питомцев моря. Какое-то чувство проклюнулось во мне и уже дало робкий всход.
- Можно дать им сахара?
- Нет, дай лучше рыбы.
Рыбы у меня нет. Но Наташа сует мне в руку серебристые слитки салаки. Я. беру их и кормлю Леля, а потом Васю. Запах рыбы приближает море. Наташа улыбается. В волосах у нее застряла рыбья чешуйка.
Надо уходить, пока не привязался!
И снова каменные коридоры и двери с надписью: "Осторожно:
хищники!" Я иду, смотрю по сторонам, прислушиваюсь. Из-за железной двери доносится тихий стон.
- Что это?
- Медвежонок.
- Болен?
- Да, болен... Его избил дрессировщик.
- Разве это разрешается?
- Болевой способ дрессировки.
- Этого дрессировщика болевым бы способом!
- Идем сюда.
Мы идем молча. Не поднимая глаз. Нам стыдно перед медвежонком за человека.
Почти в каждом живом существе скрыты удивительные таланты.
Их можно вызвать к жизни трудом и терпением. И тогда сложные цирковые номера будут казаться самим четвероногим исполнителям игрой, состязанием. Но можно разбудить способности страхом, болью - болевым способом. Тогда исчезнет веселая непринужденность. Ее сменит чувство самосохранения. Это бумажные цветы.