Он не умел брать себя в руки и с порога воскликнул:
- Кто тебя так?!
- Мороз, - ответил я.
- Не возражаете, если я принесу вазелин? У меня есть две баночки.
- Я лечу его более дефицитным средством, - ответила мама. - Гусиный жир! А вазелин подарите мне: все же косметика!
Шкварки она разделила поровну на две части и положила на хлеб.
- Я абсолютно... - начал Подкидыш.
- Только не делайте вид, что это постоянное меню военного времени!
- А вы сами?
- Мне жирное противопоказано с детства, - ответила мама. Смущенно покончив со шкварками. Подкидыш сказал мне:
- Тебе сейчас нельзя выходить на улицу. - Он с испугом разглядывал мои щеки. - Или надо закутываться. Если не возражаете, я принесу шерстяной шарф, который мне много лет назад... связала мама. В день бомбежки он чудом оказался на мне. Раз такое несчастье...
- Какое несчастье? - подбадривая меня, удивилась мама. - А шарф принесите... На всякий случай. Впрочем, а как же вы сами?
- У меня есть еще один. Спасибо, Катюша. Я буду рад этой возможности...
- Кстати, - сказала мама и погрузила руки в пакет, где хранились отцовские травы. - Здесь, на дне, я обнаружила немного грецких орехов. Когда-то люди ели орехи! Невозможно поверить.
Я достал молоток... Мы с Подкидышем кололи орехи, ядра которых напоминали маленькие полушария головного мозга с лабиринтами замысловатых извилин. Так по крайней мере их изображали в учебниках.
Я протянул первое ядро маме.
- Разве ты не знаешь, что орехи я никогда не ем? - категорично, тоном начальника стройконторы сказала она.
Потом Подкидыш и мама стали обсуждать то, что они называли "забавным вариантом".
Мама боялась высоких слов, и, если речь шла о чем-нибудь необычном и важном, она говорила:
- Это забавно!
Забавность в данном случае состояла в том, что они придумали, как сгружать тяжелое оборудование "более легким способом": с помощью тросов, лебедок, блоков и "других такелажных средств". Слушая их, я все торопливо и подробно записывал.
- Тише, Дима делает уроки, - предупредила Подкидыша мама.
Я не стал возражать. А после спросил:
- Можно об этом написать? В газете... Получится обмен опытом!
- Поднабрался ты всяких слов в журналистском семействе, - ответила мама.
- Если не возражаешь... прежде, чем писать, надо проверить, - сказал Николай Евдокимович.
Папа Кузя был того же мнения, что и Подкидыш:
- Надо проверить! А вообще, перспективно... Сгружать с платформ многотонные грузы - сплошное мучение. Если они облегчат, я за это! Но надо испытать, убедиться на практике.
- А та газета... с первой заметкой про маму и Николая Евдокимовича? спросил я.
Он "развел" одну свою руку в сторону:
- Не нашел. Даже из подшивки выдрали. На курево, надо полагать. Трудно с бумагой.
- Ас чем легко? - задумчиво произнес Олег.
12
В тот день прибыли платформы с "вращающимися печами".
- Как раз вовремя подоспели, - утром сказала мама. - Новый цех подвели под крышу. Так что квартира готова!
Она смазала мне лицо вазелином: гусиный жир кончился. Проследила, чтобы я съел котлету, которая только по старой привычке называлась мясной, и запил ее настоем из отцовских целебных трав.
- Тебе нельзя заболеть дистрофией, - настойчиво и спокойно повторила она. - Пойми: закладывается фундамент!
Потом она закутала меня в шарф, который когда-то связала для своего сына мать Николая Евдокимовича. Мама по-прежнему старалась, чтобы я не испытывал тягот военного времени. Или испытывал их поменьше... Она и валенки мне раздобыла, которые я должен был натягивать рано утром, пока она не ушла на работу.
- Хочу убедиться... Не хватает еще обморозить и ноги! - сказала она в тот день.
Мама оглядела меня напоследок, словно объект, подготовленный к сдаче. И побежала готовиться к встрече платформ с печами.
А я через полчаса отправился в школу.
Накануне где-то прорвало трубы, и мы занимались в шапках, в пальто. А я еще и в огромном шарфе, оставлявшем на виду только нос и глаза. Конечно, в классе я мог бы и снять этот шарф, но тогда бы меня наверняка вызвали отвечать. Учителя уже давно меня не тревожили: я находился как бы на излечении.
С последних уроков нас сняли и послали на расчистку подъездных путей. Для платформ с теми самыми печами, которые умели "вращаться".
Нас часто посылали на такие работы. И хотя орудовать на морозе лопатами и скребками было нелегко, мы радовались: во-первых, приобщались к важному делу, а во-вторых, срывались уроки. Мы одержимо стремились к взрослости, но оставались детьми.
Чтобы получить от Кузьмы Петровича очередное задание, мы пошли потом к Олегу домой.
Его мама только что проснулась после многосуточного дежурства.
Она была очень полной. "Последствия родов..." - объяснил мне Олег. Но делала все четко, без лишних движений, будто подавала инструменты хирургу во время операции.
Комната была завешана детскими рубашонками и трусиками. Пахло стиркой и чистотой.
Вера Дмитриевна встала, подсыпала в утюг горячих углей, деловито ощупала белье, сняла его с веревок. Затем дотронулась мокрым пальцем до металлического утюга, напоминавшего переднюю часть игрушечного корабля. Утюг зашипел, и она принялась гладить.
- Ты отдохнула? - спросил Олег.
- Чуть-чуть вздремнула. И хватит! - Она обратилась ко мне: - Чем сильней устаю, тем больше полнею. Главврач говорит: нарушен обмен. А что сейчас не нарушено?
Она говорила об этом бойко и весело. Должно быть, столько видела каждый день страданий, что ее личный обмен веществ и все домашние дела не казались столь уж серьезными.
- Я бы сам погладил, - сказал Олег.
- А мне что прикажешь, сидеть без дела? - Она взглянула на будильник так, будто он зазвонил. - До дежурства еще есть время. Отец вот запаздывает...
Выгладив все с фантастической быстротой, она отправилась за дощатый забор, то есть к своим дочерям.
- Отвыкли, - сказала Вера Дмитриевна. - Дети любят тех, кто с ними возится. Скорей бы кончалась война!
Она не заигрывала с ними, а по-деловому проверяла, все ли в порядке. Сестры молча терпели, будто явилась ответственная комиссия.
Дверь распахнулась, и вошел папа Кузя.
Он не поздоровался ни с женой, ни с нами. Стянул ушанку с высоких и жестких волос.
- Как раз сегодня мама и Николай Евдокимович испытывают новое приспособление. Очень забавное... - поспешил сообщить я. Потому что он просил меня вовремя об этом сказать.
- Знаю, - ответил лапа Кузя. И резким движением левого плеча сбросил шинель. - Платформы пришли.
- Мы пути расчищали, - сказал Олег.
- Молодцы, - машинально похвалил он.
- А что случилось? - спросила Вера Дмитриевна.
- Что случилось?!
Он стукнул правой рукой по столу. Все притихли. И даже сестры не посмели заплакать.
- Что, Кузьма? - повторила она.
- Трос не выдержал. Лопнул... И там, на платформе, инженера Елизарова...
- Ударило? - шепотом спросил я.
- Но со страшной силой. Со страшной!
- А что с ним сейчас? С Николаем Евдокимовичем?..
- Был жив.
- А... мама?
- Она стояла внизу.
Кузьма Петрович подошел и положил свою руку на мою.
- Стояла внизу. Ты веришь мне?
- Да.
- Ас Елизаровым плохо...
Он отошел.
- И куда же его отправили? - четко произнося слова, спросила Вера Дмитриевна.
- Советовались... Решили к вам в госпиталь. Поскольку недалеко... Я был за это.
- Ну, я пойду, - сказала Вера Дмитриевна.
И ужас, перехвативший горло, немного отпустил меня.
- Мне пора, - сказала она.
13
После операции Николая Евдокимовича положили не в общую палату, а в комнату старшей медсестры. Так устроила Вера Дмитриевна.
- Он смертельно ранен, - сказала она. - Но и смертельно раненные иногда выживают. Случаются чудеса.
Нас с мамой пустили к нему.