Но сегодня, когда он услышал серебристый звон, словно слетевший с саней Санта-Клауса, он спросил себя, когда смотрел на руки, сжимающие желтого кролика: уж не собирается ли он тешить себя мучительными «если бы да кабы» — «что было бы, если бы он сдержал обещание»?
Однако звон исходил не из пролетевших много лет назад саней, а из короткого тряпичного хвоста кролика. А эти сжимающие руки?
Уж не принадлежат ли они духу?
Нет. Хотя эта женщина, сидевшая рядом, похожа на привидение — тонкое, неземное, мерцающее. Или она просто дрожит? Дрожит, испугавшись его?
Джейс умел скрывать свои мысли.
Но звенящий хвост кролика застал его врасплох в тот момент, когда он испытывал муку, гнев и боль.
Джейс поспешил отвернуться, чтобы его взгляд больше не пугал это трепещущее привидение.
Однако образ ее четко запечатлелся в его памяти.
Она была очень худа. Слишком худа. Результат болезни? Сумасшествие? Нет, решил доктор Коултон. Это не сумасшествие. Ее страх был вполне адекватной реакцией. Тогда результат болезни? Не страдала ли она от рака и не собиралась ли в качестве предсмертного желания посетить веселую старую Англию, чтобы насладиться ее рождественским великолепием?
Нет, решил он. Это решил доктор. Да, кожа у нее была бледной, поразительно бледной. И прозрачной, словно она всю свою жизнь провела под стеклом. Однако плоть была белой, а не землистой, на ней не было видно никаких следов болезни.
И ее черные волосы, хотя и короткие, имели здоровый блеск.
Она была бледной и худой, глянцевито-мерцающей и напуганной. Но здоровой. Тонкой, но сильной.
Бегунья на длинные дистанции, вероятно.
Или танцовщица. Балерина.
Ему пришел на память снежный шар, который он видел спустя много лет после своей жизни в Логанвилле. Сцена внутри стеклянного шара, гипнотизирующая и невероятная, и на ней среди снежных хлопьев вращается балерина, а зимняя луна освещает ее золотистым светом.
Да, гипнотизирующая и невероятная. Как и эта балерина, которая невероятным образом, но тем не менее основательно отвлекла Джейса Коултона от его рождественского путешествия, от его мучительных раздумий, одиночества и гнева.
. Откиньтесь назад, расслабьтесь, помните, что болтанка скоро пройдет, и наслаждайтесь полетом.
Прошло около пятидесяти минут, прежде чем самолет перестало трясти и обслуживающий персонал получил возможность предложить услуги элитной части своих пассажиров.
Подали меню, приглашая на роскошный завтрак, который будет подан в ближайшее время, а также на пятизвездочный обед, который начнется за девяносто минут до прибытия в Хитроу.
Затем были розданы журналы и газеты со всего мира, а также предложен внушительный ассортимент кассет с кинофильмами, которые можно было смотреть на мониторах, вмонтированных в удобные подлокотники уютных сидений.
Джейс и Джулия молча взяли меню и так же молча отказались от журналов, газет и кассет. Джейс Коултон продолжал смотреть на грозовые облака, а Джулия Хейли — на кролика, который все так же безмолвно лежал у нее на коленях.
Спустя некоторое время возникла необходимость диалога, по крайней мере со стюардессой. Ее имя было вытиснено золотом на лацкане, и звали ее Марго.
— Мисс Хейли? — спросила она, посмотрев на карточку, где от руки были указаны реквизиты пассажира. — Вы сделали свой выбор? Что вы предпочтете — омлет, бельгийские вафли или фруктовое блюдо на завтрак? Семгу или филе на обед?
— Ничего. Благодарю вас.
— Ничего? — с нескрываемым удивлением переспросила Марго.
— Ничего. Благодарю вас, — повторила Джулия.
— Может, что-то хотите выпить?
— Нет, благодарю вас, — пробормотала Джулия в третий раз.
Марго посмотрела на Джейса, которого оторвала от созерцания облаков беседа между стюардессой и мисс Хейли, занимающей место 2В.
— А что принести вам, доктор Коултон?
— Еды не надо никакой. Если вы принесете мне несколько маленьких бутылочек виски, вы можете забыть обо мне до конца полета.
Однако Марго вовсе не хотела забывать об этом сногсшибательном пассажире.
— Вы, кажется, пластический хирург?
— Нет. Травмохирург. А что?
— Я очень хотела бы выслушать ваше мнение.
Она явно говорила о себе. Джейс давно привык к подобным уловкам и лишь улыбнулся.
— Вы хотите лед для виски, доктор?
— Не обязательно.
— О'кей.
Принесли виски для Джейса — шесть маленьких бутылочек, в которых плескалась янтарная жидкость. Джулия уставилась на них так, как до этого он смотрел на ее пальцы, сжимавшие кролика. Уставилась с таким же, должно быть, сердитым выражением, как и он. Тогда.
Джейс заметил ее удивленный взгляд. Тем не менее она, похоже, не замечала его, сосредоточив внимание на поблескивающих бутылочках. В этом взгляде читалась такая тревога, что Джейс неожиданно почувствовал настоятельную потребность ее успокоить.
Он не был алкоголиком. Это была неоспоримая истина. Он пил только в самолетах, когда не нес ответственности ни за кого, кроме самого себя, и лишь тогда, когда перемещался из одного мира в другой, из Чикаго на войну или из снежного настоящего в трагическое прошлое.
Джейс не собирался выпивать все виски. Но даже если за время трансатлантического перелета он опорожнит все шесть бутылочек, его физиология — доктор Джейс Коултон знал — это позволит. При его росте, весе, мышечной массе он легко переработает все до единой молекулы к тому времени, когда самолет совершит посадку.
И сколько бы он ни выпил, этому бледному, трепещущему созданию на месте 2В не следует волноваться из-за того, что она сидит рядом с буйным, невоздержанным, болтливым пьянчугой.
Желание Джейса успокоить ее перебило неожиданно возникшее еще более сильное желание.
— Ответьте мне, о чем вы думаете?
Голос его прозвучал совсем тихо. Удивительно тихо. Мягко и тихо настолько, что она могла и не услышать.
Но она услышала. Она подняла голову, устремив на него встревоженные лавандовые глаза:
— Что вы сказали?
— Я спросил, — так же тихо повторил Джейс, — о чем вы думаете?
Джейс не был уверен, что она ему ответит. С какой стати ей это делать? Однако она ответила, эта неистовая балерина, причем с неожиданной поспешностью:
— Я думала о том, что вам не следует пить, когда вы подавлены. Ведь алкоголь — депрессант, правда же? Может им быть, во всяком случае.
— Да, верно. Может им быть. Но кто подавлен? Я? — В его темно-зеленых глазах блеснула искорка удивления. И быстро исчезла. Однако глаза продолжали смотреть на Джулию серьезно и пристально. — Или вы?
«Вы, — подумала Джулия. — Вы обижены, угнетены, подавлены». Правда, сейчас она не видела этих признаков. Но раньше-то она их видела, разве не так? Когда он оторвался от созерцания снежных хлопьев. Разве не боль в темно-зеленых глазах прочитала она тогда?
Да, именно так. Джулия хорошо понимала, что он делает сейчас — пытается скрыть горечь и боль за сверкающим фасадом. Все чудесно, утверждал его фасад. Он собирается всего лишь немного выпить, чтобы отпраздновать открытие сезона.
Фасад был великолепный и весьма убедительный, словно Джейс Коултон на самом деле задавался вопросом, уж не она ли чувствует себя подавленной. И беспокоился по этому поводу.
— Я не подавлен, — проговорил он. — И это означает, что скорее всего подавлены вы. Хотели бы вы поговорить об этом?
«Разговорите его», — попросила ее Алексис. И вот сейчас этот мужчина с ледяным взором, проморозившим ее до костей, давал ей такую возможность.
— Наверное, — пробормотала она. — Да. Спасибо.
— Вот и хорошо. Кстати, меня зовут Джейс. А вас?
— Джулия.
— Приветствую вас, Джулия. А это кто? — Джейс жестом указал на кролика.
— Это Флоппи, — прошептала она.
— Привет, Флоппи, — тихо произнес Джейс, почувствовав, как печальная улыбка Джулии резанула его по сердцу. По его сердцу, которое он готов был сжигать каждое Рождество и которое в промежутках между ними оставалось ледяным. Таково сердце Джейса Коултона, лед и пламя — две необитаемые крайности. Но сейчас появилось нечто другое, нечто новое, что заставило его снова задать вопрос:
— Может, вы расскажете мне, Джулия, почему вы подавлены?
Это было необыкновенное предложение. Как будто он и в самом деле хотел это знать, а у Джулии было ощущение, как будто она и в самом деле хочет ему рассказать, почему она когда-то совсем упала духом и алкоголь казался ей единственным средством сохранить рассудок.