О Моаве, Амалеке [3]и других символических врагах Израиля, коихдолжно предать огню и мечу, неумолчно твердит он в остережение врагам истинной,иначе говоря, его веры. А когда он ожесточенно поносит библейскую королевуИезавель [4] , слушатели ни минуты несомневаются в том, кто эта королева. Подобно тому как темные, величественныегрозовые облака заволакивают небо, и повергают душу в трепет неумолчнымигромами и зигзагами молний, так кальвинизм навис над Шотландией, готовыйежеминутно разразиться опустошительной грозой.
С таким непреклонным, неподкупным фанатиком, который только повелевает итребует беспрекословного подчинения, невозможно столковаться; любая попытка еговразумить или улестить лишь усиливает в нем жестокость, желчную насмешку инадменность. О каменную стену такого самодовольного упрямства разбиваетсявсякая попытка взаимопонимания. И всегда эти вестники господни – самыенеуживчивые люди на свете; уши их отверсты для божественного глагола, поэтомуони глухи к голосу человечности.
Мария Стюарт и недели не пробыла дома, а зловещее присутствие этого фанатикауже дает себя знать. Еще до того, как принять бразды правления, она не толькодаровала своим подданным свободу вероисповедания – что при терпимости ее натурыне представляло большой жертвы, – но и приняла к сведению закон, запрещающийоткрыто служить мессу в Шотландии, – мучительная уступка приверженцам ДжонаНокса, которому, по его словам, «легче было бы услышать, что в Шотландиивысадилось десятитысячное вражеское войско, чем знать, что где-то служиласьхотя бы одна-единственная месса». Но набожная католичка, племянница Гизов,разумеется, выговорила себе право совершать в своей домашней часовне все обрядыи службы, предписываемые ее религией, и парламент охотно внял этомусправедливому требованию. Тем не менее в первое же воскресенье, когда у неедома, в Холирудской часовне, шли приготовления к службе, разъяренная толпапроникла чуть ли не в самый дворец; у ризничего вырывают из рук освященныесвечи, которые он нес для алтаря, и ломают на куски. Толпа все громче ропщет,раздаются требования изгнать «попа-идолопоклонника», и даже предать его смерти,все явственнее слышны проклятия «сатанинской мессе», еще минута – и дворцоваячасовня будет разнесена в щепы. К счастью, лорд Меррей, хоть он и приверженец«кирки», бросается навстречу толпе и задерживает ее у входа. По окончаниислужбы, прошедшей в великом страхе, он уводит испуганного священника в егокомнату целым и невредимым: несчастье предотвращено, авторитет королевы кое-какудалось спасти. Но веселые празднества в честь ее возвращения, «Joyousities»,как иронически называет их Джон Нокс, сразу же, к величайшему его удовольствию,обриваются: впервые чувствует романтическая королева сопротивлениедействительности в своей стране.
Мария Стюарт не на шутку разгневана, слезами и яростными выкриками дает онаволю своему возмущению. И тут на ее все еще неясный характер снова проливаетсяболее яркий свет. Такая юная, с ранних лет избалованная счастьем, она, всущности, нежная и ласковая натура, покладистая и обходительная; окружающие, отпервых вельмож двора до камеристок и служанок, не могут нахвалиться еепростотой и сердечностью. Своей доступной манерой обращения, без тенинадменности, она покоряет всех, каждого заставляя забыть о своем высоком Сане.Однако за этой сердечностью и приветливостью скрыто горделивое сознаниесобственного избранничества, незаметное до тех пор, пока никто ее не задевает,но прорывающееся со всей страстностью, едва кто-либо осмелится оскорбить ееослушанием или прекословием. Эта необычайная женщина порой умела забыватьличные обиды, но никогда не прощала она ни малейшего посягательства на своикоролевские права.
Ни минуты не станет она терпеть это первое оскорбление. Такую дерзостьдолжно пресечь сразу же, подавить в корне.
Ни минуты не станет она терпеть это первое оскорбление. Такую дерзостьдолжно пресечь сразу же, подавить в корне. И она знает, к кому адресоваться,знает, что бородач из церкви еретиков натравливает народ на ее веру, это онподослал шайку богохульников к ней в дом. Отчитать его как следует – и сию жеминуту! Ибо Мария Стюарт, вскормленная французскими традициями неограниченногоабсолютизма, с детства привыкшая к безусловному повиновению, выросшая впонятиях неотъемлемой божественной благодати, и представить себе не можетослушания со стороны одного из своих подданных, какого-то простого горожанина.Она чего угодно ждет, но только не того, что кто-либо осмелится открыто, а темболее грубо ей перечить. А Джону Ноксу только этого и нужно, он рвется в бой!«Мне ли убояться смазливого личика высокородной аристократки, мне, который иперед многими гневными мужами не опускал глаз и постыдно не робел!» Своодушевлением спешит он во дворец, ибо спорить – во имя божие, как он считает,– самое милое дело для фанатика. Если господь дает королям корону, то своимпастырям и посланцам он дарует слово огненное. Для Джона Ноксасвященнослужитель «кирки» выше короля, ибо он заступник прав господних. Егодело – защищать царство божие на земле; без колебаний избивает он непокорныхувесистой дубинкой гнева своего, как во времена оны Самуил и судьи библейские
[7] , отрицающей право женщины на престол. Но тотже самый Нокс, который по поводу той же самой книги будет вымаливать прощение упротестантки Елизаветы, здесь, перед своей государыней «паписткой», упрямостоит на своем, приводя весьма двусмысленные доводы. Разгорается перепалка.Мария Стюарт в упор спрашивает Нокса: обязаны подданные повиноваться своемувластелину или нет? Но вместо того чтобы сказать: да, обязаны, на что ирассчитывает Мария Стюарт, сей искусный тактик ограничивает необходимостьповиновения некоей притчей: когда отец, утратив разум, хочет убить своих детей,то дети вправе, связав ему руки, вырвать у него меч. Когда князья преследуютдетей божиих, те вправе воспротивиться гонению. Королева сразу же чует за этойоговоркой восстание теократа против ее державных прав.
– Стало быть, мои подданные, – допытывается она, – должны повиноваться вам,а не мне? Стало быть, я подвластна вам, а не вы мне?
Собственно, именно таково мнение Джона Нокса. Но он остерегается вприсутствии Меррея высказать его ясно.
– Нет, – отвечает он уклончиво, – и князь и его подданные должныповиноваться господу. Королям надлежит быть кормильцами церкви, а королевам –ее мамками.
– Но я не вашу церковь хочу кормить, – возражает королева, возмущеннаядвусмысленностью его ответа. – Я хочу лелеять римско-католическую церковь, дляменя она единственная церковь божия.
Итак, противники схватились грудь с грудью. Спор зашел в тупик, ибо не можетбыть понимания между верующей католичкой и фанатичным протестантом.Нокс идетв своей неучтивости еще дальше, он называет римско-католическую церковьблудницей, недостойной быть невестой божией.