— Ты предупреждала, что застрахована?
— Они мне такое ответили…
— Может, не городские. Да ладно, разберемся. Машины выехали за город к мусорной свалке. Здесь обоих залетных, не знавших городских слов-оберегов, вытащили наружу. Раздели начисто, догола, не оставив ни трусов, ни маек. Швырнули на кучи мусора и долго охаживали дубинками по спинам и задницам. Затем уже недвижимых — черт знает, живых или мертвых, — оставили лежать там, где те упали.
На обратном пути один из охранников высыпал на сиденье содержимое большого портфеля — добычу грабителей. Сказал Леночке:
— Что твое, выбери.
В куче блестящих украшений Леночка нашла свои три кольца, золотую цепочку, сережки. Потом её взгляд остановился на двух перстнях — с сапфиром и александритом. Она взяла их и небрежно бросила в сумочку: разве не было у неё права на часть добычи?
— Все.
Охранник собрал оставшиеся цацки в портфель.
— Окончен бал, погасли свечи.
***
Каждый гражданин общества процветающей демократии, желавший попасть на прием к губернатору, должен был миновать сперва милицейский пост у входа в здание администрации, затем пост у входа в лифт, который ходил только до третьего, губернаторского, этажа. В большом предбаннике, через который нужно проследовать, прежде чем достигнешь приемной, сидят четыре мужика. Двое в штатском с хорошей выправкой, двое — в сером камуфляже. Все четверо похожи один на другого — мышцы из-под одежды прут буграми, прямые затылки без изгибов переходят в шеи, толстые, крепкие. Это уже личная стража. И только в конце пути, похожем на чистилище пред вратами рая, человек попадает в светлую комнату, где за компьютерами сидят две милашки — брюнетка и блондинка.
Злые языки говорят, что у губернатора есть график, по которому он ласкает то Женечку — темненькую, то Валечку — беленькую. Впрочем, злые языки для того и нужны, чтобы злословить.
Объективно же система безопасности обеспечивает губернатору рабочее спокойствие на сто десять процентов.
Однажды в город приехал важный чин из Москвы из администрации президента. Его физиономия была всем хорошо известна, поскольку независимое столичное телевидение от этого господина зависело очень сильно. Так вот к губернатору он с ходу прорваться не мог. Сановного гостя проманежили у дверей более часа. Конечно, Носенко потом принес ему извинения, руку пожал. Объяснил убедительно, что к Москве все относятся с неимоверным почтением, но в охране состоят люди тупые, неумные, толщина шеи которых не свидетельствует о наличии извилин в мозгах, но он их все же научит разбираться в том, кто есть кто. Ну и так далее. Короче, сказано было все, что положено говорить в таких случаях. А когда москвич уехал, вся дежурная смена получила премию — по миллиону на рыло. И поняли ребята, что промахов не допустили.
Гулливер проходил к губернатору запросто, без задержек. Потому как был круче всех крутых, оберегавших сановное тело Носенко, и все знали — если идет, значит, так нужно.
Обеспокоенный кознями Муллы, Гулливер зашел к Носенко в неурочный час. Помахав ручкой, гость проследовал все посты, в приемной ласково тронул попочку Валечки, легонько ткнул пальцем в грудочку Женечки, бросил им на столы блестящие пакеты с колготками «Санпелегрино» и, сопровождаемый ласковыми улыбками секретарш, открыл тяжелую дверь губернаторского кабинета.
У Носенко сидел начальник управления железной дороги, но кто он против Гулливера? Потому Носенко сказал:
— Главное, Василий Егорович, мы обговорили. Зайди к помощнику, скажи, что я дал добро. Ко мне вот товарищ по очень важному делу.
Когда железнодорожник вышел, Гулливер вынул из внутреннего кармана пиджака плотный желтый конверт. Небрежно шлепнул его на стол.
— Это тебе, Игнат, на табак.
Носенко не курил, но не на чай же ему давать?
Впрочем, проделай подобное в этом кабинете кто-то другой, последствия могли быть самыми печальными: от возможности вылететь в дверь и скатиться по губернаторской лестнице до судебного дела за попытку всучить взятку должностному лицу. Губернатор не нуждался в крохах. Миллионные доходы ему давали акции ПАКТа. Он был достаточно обеспечен, чтобы не брать без разбору, и в то же время недостаточно богат, чтобы не брать вообще. Носенко брал с разбором, у тех, кому доверял, кого поддерживал.
Они обменялись рукопожатием.
— Садись, Алексей. Что скажешь?
— Пришел идею провентилировать.
— Крути.
— Сколько у тебя, Игнат, в городе казино?
— А хрен его знает. Задай вопрос полегче. У меня и без казино забот выше макушки.
— Плохо, Игнат. Не владеешь обстановкой. Спроси у меня.
— Сколько?
— Восемнадцать.
— И что?
— Нашему городу такого множества бардаков не требуется.
Носенко помял подбородок пальцами, стараясь понять, что имел в виду Гулливер. Понял. В смышлености губернатору отказать трудно: умен, хитер, изворотлив.
— Что предлагаешь?
— Двенадцать надо закрыть. Оставить шесть.
— Твои?
— Значит, понял.
— А как я их закрою? Сразу спросят: почему именно двенадцать, а не все сразу.
Гулливер знал, зачем шел к губернатору, и заранее все продумал.
— Как ты думаешь, Игнат, сколько казино в Баку содержат русские? А в Тбилиси?
Носенко сразу поймал нить логики.
— Так, так. Интересно. А что, все те двенадцать…
— Не все, но десять точно. Хозяин — Мулла. По паспорту Махмуд Салимов. Шнырь из Ленкорани. Анашист. Правда, у него все расписано на подставных лиц.
— На чем же его можно прищучить?
— Связи с террористами. Все эти казино давно превратились в малины. Ко всему налоги утаивают. Короче, тебе требуется упорядочить в городе игорный бизнес. И все.
— Мысль разумная. — Носенко уже проникся пониманием проблемы. Ликвидация мелких игорных заведений позволит увеличить доходы крупных, которые принадлежат Гулливеру. А это сулит немалые выгоды. Хотя на пути решения стоят досадные мелочи. Не учтешь их — провалишь дело.
— По-моему, насчет терроризма ты загнул. — Носенко постучал карандашом по столу. — Слава те господи, кроме разных психов, у нас этого племени нет.
— Это нетрудно поправить.
— Алексей, я понимаю, но ты смотри… Скоро выборы. Жертвы мне не нужны.
— Какие жертвы? Небольшой выбух и большой шум. Выбух делаю я, шум — твой.
— Забито. — Губернатор взглянул на часы. — Ты прости, но через минуту у меня начальник порта. И давай так, не торопись. Все должно быть сделано чисто.
— Все так и будет. Я расстараюсь.
***
Родион Шишкин, почетный бомж портового города по кличке Тюфяк, поднялся в троллейбус пятого маршрута с задней площадки. Огляделся. Прошел в салон, сел на предпоследнее сиденье справа. Обычно это место он недолюбливал: оно размещалось над колесом, и пассажир возвышался над остальными, будто сидел на скамье подсудимых. Это вызывало далеко не лучшие воспоминания.
Через переднюю дверь в салон вошли две женщины — седая толстая и молодая, габаритами ещё не догнавшая маму, но к этому упорно стремившаяся. Обе тащили огромные хозяйственные сумки, наполненные чем-то тяжелым. Не глядя на Тюфяка, они устроились на переднем сиденье, опустив на пол свой груз.
— Осторожно, двери закрываются! Следующая остановка Партизанская. Конечная.
Троллейбус тронулся, подпрыгивая колесами на выбоинах асфальта. В этом месте ещё весной вскрывали теплотрассу, однако положить асфальт до сих пор не удосужились — у мэрии не оказалось денег.
Взглянув под ноги, Тюфяк осторожно по кожуху колеса опустил сумку под сиденье, находившееся впереди.