— Меркулов, возьми трех матросов и пяток чекистов, проводите гражданина, чтобы никто его не обидел. Ну, и проверьте, что это за коммуналка, где нет ни одной детской карточки, одни рабочие…
Повалился человек на асфальт, типа, в обморок упал. Нет, родной, нас на такой приемчик не возьмешь, кивнул старшине второй статьи, тот задержанного тимуровца штыком слегка в икру ткнул. Тот сразу и очнулся. Плавали, знаем…
Начал в ногах кататься, землю жрать, что не он убивал.
— Трупы где? — спрашиваю.
В этот момент третий человечек начинает сложный пируэт. В правой руке у него нож выкидной, вещь козырная, ручка наборная, сталь инструментальная, остроты бритвенной, Рембо бы сдох от зависти увидев такое перо. А сам задержанный низким перекатом уходит с линии прицела конвоя и тянется к забору.
— Меркулов! Живьем брать!
А вот и нет. У гражданина было свое собственное мнение о нашей встрече. Сильно он не хотел с нами разговаривать. Замер на долю секунды, и вогнал себе лезвие в глаз.
— Уважаю. Красиво ушел. Учитесь, парни, умирать с достоинством, ни у кого в ногах не валяясь, легкой смерти прося. Эх, яблочко, на подоконнике, а в Ленинграде появилися покойники.
Вытащил я нож знатный, вытер о фуфайку мертвеца, в карман сунул. Денег ворох, пять колец обручальных, карточек пачка. Наш клиент, однозначно. Жаль, но упустили.
Типчик уже пообещал четыре трупа показать, и квартиру, где их компания залегла.
— Товарищи чекисты, это ваша территория, вам и карты в руки. Идите на адрес, работайте, — предлагаю сотрудникам отличиться.
Человек десять толпой вдаль побрели. Мы с морпехами поржали от души, а потом я самого смешливого к себе пальцем поманил.
— Напомни, кто ты у нас? — спрашиваю.
— Гальванер Васечкин, — отвечает.
— Возьми еще двоих, подстрахуй этих писарей штабных. И на обратном пути займись с ними строевой подготовкой, — говорю. — А то смотреть противно, как ходят.
И начали мы рвать и метать, причинять добро и нести справедливость. Вздрогнули Васильевский остров, и Нарвская застава. Мародеров и взятых с поличным грабителей расстреливали на месте. На Сенном рынке одного карманника закололи прямо на чужом кармане, и сутенера взяли. И сразу за нами стайка его девиц увязалась. Из четырех лиц. И тел. Три были стандартные особи — женщины русские, вислозадые. А четвертая была лапочка. Стройненькая, волосы черные до плеч, шаг пластичный.
— Чего надо? — спрашиваю.
Выдвинулась вперед одна из девиц и стала высказывать жалобы на жизнь их тяжкую, перемежая стоны матом.
— Сплю я, с кем придется, ем я, что найдется, прохудилось платье, где ж новое возьмешь? Я пою «Разлуку» по дворам-колодцам, граждане-товарищи мне киньте медный грош. Знакома мне это песня, не надо меня жалобить, — говорю. — У чекиста должны быть цепкие руки, зоркий глаз и каменное сердце. Нам так завещал Железный дровосек, Феликс Эдмундович, фотоаппарат и тепловоз. По делу говорите, — предлагаю.
— Отпустите его, с нами никто рассчитываться не будет. Сдохнем ведь, — поделилась перспективами на будущее стройная брюнетка.
И небрежно привела юбку в художественный беспорядок, чтобы я смог увидеть, что лишнего белья на ней нет. А интимные стрижки уже в ходу.… А у меня девушки не было с начала третьего тысячелетия. Давно, короче, не было. А ведь я живой.
— Эй, иди сюда. Тут за тебя рабочий коллектив бригады хочет поручиться. Вот тебе условие — услышишь, что банда появилась, убивают людей за карточки или на мясо, сразу бежишь на Литейный, — делаю сутенеру предложение, от которого нельзя отказаться.
Он и не думал даже. Сразу на все согласился. А девушка губки облизывает, гнется во все стороны, как тростинка на ветру. Волнуют меня ее движения, но отсутствие антибиотиков для лечения триппера сдерживает мои животные порывы.
— Есть другой вариант. Наши буксиры завтра вернутся, и мы вас в эвакуацию отправим. Приходите, если надумаете.
Кивнул девушке элегантно, и вернулся к своим орлам.
— Это не Феликс — Железный дровосек, это ты — Чугунный Эдмундович, — высказался Капкан. — Да я бы ее на твоем месте в каждом парадном по всему проспекту…
— И неоднократно, — вздыхаю сам. — И завтра бы в госпиталь бы залег, до самой победы. Вы тут будете ордена получать, а я на больничной пайке брюшко растить. Не дождетесь!
И пошли мы на Литейный итоги совместной операции подводить. Получилось красиво. Уничтожено три банды, сорок один человек расстрелян на месте, две сотни задержанных, изъято более тысячи карточек на сентябрь, взято два людоеда. Один всех соседей по коммуналке закоптил, второго Васечкин вычислил. В соседнем дворе три ребенка пропали, наш гальванер подумал и решил — нужен ему мужчина с хроническим заболеванием, тщедушный, раз боится с взрослой женщиной связываться, живущий неподалеку. И пошел Васечкин по спирали, стуча вежливо в двери прикладом, помогите детям. И нашел туберкулезника, любителя холодца из человечины.
Вещественные доказательства — горстки золота, мясо копченное, мы прямо напротив приемной на столах разложили. Пусть все чувствуют результат работы. Это проще, чем отчеты писать.
Внесудебная тройка быстро всех задержанных признала козлищами. Не нашлось среди них агнцев. Тройке виднее. Вывели мы местных товарищей, разбили на десятки, и стали приговоренных выводить.
Девушка, младший сержант НКВД, говорит:
— Я ведь просто машинистка. Разве мне можно людей расстреливать?
— Можно, — говорим мы все втроем хором. — Расстреливай, понравится — мы тебе будем каждый день новых ловить.
Ну, она так и не уходила с огневого рубежа. Остальные сотрудник менялись, а простая машинистка — нет. Выводили новую партию на расстрел, ставили на колени в трех метрах от цепи исполнителей, те по команде делали два шага вперед и стреляли. Кто в спину, кто в затылок. Наша девочка не пижонила, садила три пули между лопаток, надежно работала. Личико раскраснелось, движения стали резче, уверенней.
Золото спецчасть убрала в свою кладовую, потом оно пойдет на фабрику, отольют из него очередной слиток, наподобие тех, что добыли мы из сейфа. В местном управлении был собственный крематорий, там останки жертв людоедов и утилизовали. А потом приступили к сожжению тел ликвидированных врагов народа. Ну, это дела административно-хозяйственного отдела, нас не волнующие.
Мы, пограничники, народ хитрый. Вначале было слово, и слово было — лесть.
— Хочется высоко оценить работу территориального управления по Ленинградской области, — говорю громко, о том, что вся область уже занята врагом, один город и два района от нее остались, не вспоминая. — Вы — настоящие чекисты, наследники Дзержинского. Этот тост — за вас и нас, за цепкие пальцы на спусковых курках и добрые, прищуренные от постоянного прицеливания глаза. За боевое братство, — говорю.
Меркулов под стол залез, типа вилку на пол уронил, стол ходуном ходит, Капкан смотрит на пулемет, оценивает, сколько он новых братьев одной очередью в упор положит, но тут замначальника управления встает с ответным словом.
Типа, он тоже очень рад нашему сотрудничеству. Плодотворному. И привинчивает мне и Михееву нагрудные знаки «Всю жизнь в строю, ни дня в бою». Какая-то местная питерская фигня. Но выглядит красиво. Начинают нашего третьего искать, а я-то знаю, что он под столом сидит.
Забираю коробочку, прячу в карман.
— Мы проведем торжественное награждение на общем построении группы ГКО.
Убедительно, надо поддерживать конкуренцию среди сослуживцев, дразнить их чужими заслугами и наградами. Это любой руководитель знает. А стол уже не ходуном ходит, а скачет, как бешеный конь. Народ стаканы с остатками водки в руках держит.
Я скатерть приподнял одновременно с замначальника. Меркулов там под столом не один сидел, в смысле — лежал. Он туда вместе с машинисткой забрался. И перешли они все границы приличий и советской морали.
— Ну, за новую семью! — говорю я, и тянусь стаканом к заместителю. — Мы ее к себе заберем — в цитадель.
И заговорили мы с ним почти как люди, о королях и капусте. Об идиотизме генералов, которые, имея двадцать тысяч советских танков против четырех тысяч немецких, полстраны за три месяца врагу отдали. О нашей службе тяжкой и трудной.
— Да, кстати, напоминаю всем — завтра у немцев плановая бомбежка Кронштадта, давайте все усилия сосредоточим на эвакуации. Скоро наша спокойная жизнь закончится. Развернет вермахт гаубичные батареи и начнет постоянный обстрел. И из города уже ничего и никого не отправишь, все придется через порт на западном берегу вытаскивать.
Банкет закончился, началось планирование завтрашнего дня. У ленинградцев тоже был резерв — два буксира и сторожевой бронекатер. Вот как! Наша дружба сразу стала прочной, как броня нашего общего кораблика. А барж у нас и так вдоль каналов хватает.
Пообещал я заместителю начальника управления НКВД по городу и области бочку варенья и коробку печенья, ящик коньяка и мешок махорки. Разрешил он мне брать катер. И сразу цитадель стала ближе и доступней.
Настала пора расставаться, все мы люди, всем спать надо. Забрали мы нашу новую сотрудницу, сразу с личным делом и пошли на квартиру Машеньки.
Давно, кстати, людьми замечено — если ты устал, как собака, непременно надо будет еще что-то делать. Хотя бы носки постирать. А ведь так не хочется. Сил нет даже лениться, не то что шевелиться.
Однако гостью дорогую никуда не денешь. Свой человечек.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться! — здорово их там, на курсах выдрессировали, одно слово — флот.
— Лена, — говорю, — давай хоть дома будем жить не по уставу. Иди, мой руки, сейчас будем ужинать, на ночь глядя мы тебя одну не отпустим, завтра тебе требование оформим на сутки. Поищи у Марии в шкафу одежду, а то ты в этой форме прямо стойкий оловянный солдатик, в смысле — матросик.
Наша пара соединившихся сердец уже забилась в самую дальнюю комнату, но слышали их не только мы, но и весь дом, а, пожалуй, и соседний тоже.
Мы с Капканом пошли на кухню картошку чистить, но в дверном проеме возникла совсем голая девушка.
— Мне, — заявляет, — помощь нужна. Шкаф не могу открыть. Пойдемте со мной, товарищ капитан.
Только я рот раскрыл, чтобы объяснить деве юной, что уловка эта использовалась еще неандертальцами в каменном веке, как инициативу проявил Михеев. Взял он меня за ворот, и аккуратно выставил за порог. И дверь за нами закрыл. Он на кухне, а мы с девушкой в коридоре. С совершенно обнаженной, напоминаю. Эх!
Вся в мелких брызгах, белее мела, она шагнула вперед так смело. Душа, как трава, развевалась ветрами, и волосы бились ее, как сети. И я раздевался, не ведая грани, меж человеком нагим и одетым. И мы играли, не зная правил, мы падали вверх, разбиваясь о небо, ведь мы не искали волшебного края, мы были там, где никто больше не был…
Хлопнула входная дверь. Я «Кольт» на стул положил, кителем накрыл. Елена наш трофейный пистолет в руках держит. Гости в кухню убежали. Непонятно, но разбираться не пойдем. Или пойдем, но позже.
Утром нас разбудил требовательный стук в дверь.