– Зачем я здесь? – повторил я свой вопрос.
– Вы первый из Смотрителей, путешествующих на Солитэр, – ответил он. Эти слова относились ко мне, но его взгляд по‑прежнему был обращен на Тремблея. Ощущение патологической зачарованности, не покидавшее меня, похоже, не оставляло и самого Рэндона.
– Трудно поверить, не правда ли? – продолжал он, его голос доносился вроде как бы издалека. – Уже семьдесят лет как открыт феномен «Пульт Мертвеца», и ни одного Смотрителя на борту.
Я поежился, по телу побежали мурашки. Какое тут «открытие»! На том первом корабле, которому удалось прорваться на Солитэр, все произошло благодаря какому‑то сверхвезению, не больше, если слово «везение» было бы здесь уместно. Научная экспедиция одного из университетов на протяжении нескольких дней носилась по краю Облака в бесплодной попытке понять и рассчитать, почему полеты по траектории Мьолнир невозможны на этом участке пространства, как вдруг ни с того, ни с сего корабль снова каким‑то фантастическим образом оказался на прежней траектории, что дало ему возможность совершить десятичасовой полёт внутри системы Солитэра. Они так были поглощены своими расчетами, подсчётами и возней с оборудованием, что никто на борту не смог понять, в чем было дело, пока не добрались до системы, и тогда только заметили, что человек, управлявший кораблем с места первого пилота, – не живой. Он скончался от апоплексического удара по странному совпадению именно тогда, когда они почти вплотную подошли к Облаку.
Позднее им удалось‑таки придти к правильному заключению, но для этого пришлось проторчать в этой системе почти два месяца. Всякого рода дружеские связи в таких условиях возникают быстро. Было очень интересно, как все это у них выглядело в ожидании, кто станет следующей кандидатурой на тот свет, чтобы остальные могли вернуться восвояси… По моему телу прошла волна озноба.
– Смотрители считают: «Пульт Мертвеца» – одна из форм человеческого самопожертвования, – сказал ему я.
Рэндон продолжал терпеливо разглядывать меня. Но за его самодовольной искушенностью скрывался внутренний протест, предложенный мной этический вариант явно не устраивал его.
– Вы здесь не для того, чтобы заниматься обсуждением проблем общественной морали, – ядовито заметил он. – А затем, чтобы ответить, представляет ли собой данное Облако нечто живое?
Я почувствовал себя так, будто разом обрушились все страхи, пережитые в детстве, окутывая меня полузабытыми призраками прошлого. Значит, моя задача – обнаружить присутствие некоего единства, способного хладнокровно осуществлять контроль над телом мертвого человека.
– Нет, – только и смог произнести я. Рэндон выпрямился.
– Что значит нет? Что, живое?
Руки Тремблея манипулировали, изменяя курс «Вожака» на некоторое количество градусов вдоль извилистой, постоянно меняющейся траектории Солитэра… Внезапная боль пронзила мое тело.
– Я хотел сказать, что не смогу это сделать…
Лоб Рэндона наморщился.
– Послушайте, Бенедар, поверьте, от вас не ждут никаких чудес…
– Я этого не сделаю, – пришла на ум первая попавшаяся фраза.
Головы всех присутствовавших в рубке повернулись ко мне. Даже Рэндон как‑то сник.
И, если мне предстоит опуститься в ущелье, темное, как сама смерть, я не побоюсь ее, поелику ты – рядом со мной.
Я набрал в легкие побольше воздуха и приказал себе быть хладнокровным и выдержанным.
– Мистер Келси‑Рамос, человек, сидящий там, – мёртв.
– Он – приговоренный к смерти преступник, – вставил Айкман. В его тоне чувствовалось злорадное наслаждение теперешним моим состоянием.
– Он отнял жизни у более чем двадцати жителей Майланда. Кому вы сострадаете?
Наши взгляды встретились, но я не собирался отвечать. Ему было не дано понять, а если бы он смог, то не счел бы нужным вникать, какой неосознанный суеверный страх вызывал у меня этот зомби. Чувствовать, быть свидетелем его смерти, и в то же время наблюдать какое‑то подобие жизни…
– Кто такая Конни? – поинтересовался Рэндон.
Айкман недоуменно повернулся к нему.
– Кто? – переспросил он.
– Тремблей назвал какую‑то Конни в тот момент, когда… Де Монт делал инъекцию, – пояснил Рэндон. Хотя он остался недоволен моим отказом выполнить его приказание, но, тем не менее, не мог допустить, чтобы какой‑то чужак сделал меня мишенью для своих стрел. – Одна из тех, кого он убил?
Айкман покачал головой.
– Она была его сообщницей. – Его глаза снова уставились на меня. – И казнена, между прочим, во время предыдущего полета на Солитэр.
Я сжал зубы.
– Мистер Келси‑Рамос… с вашего позволения, можно уйти?
Несколько мгновений он изучающе смотрел на меня, затем кивнул.
– Да, конечно. Может быть, на обратном пути сумеете заняться этой проблемой…
Я дал понять, что принимаю это предложение к сведению, хотя и не стал возражать сейчас…
– Я буду в каюте, если понадоблюсь, – промолвил я на прощанье.
– Могли бы заглянуть в камеру будущего зомби, – добавил Айкман, когда я повернулся, чтобы уйти.
Я, помедлив, обернулся. И снова эта ненависть… Но на сей раз не только она. Что‑то очень напоминающее злорадство.
– В самом деле? – спросил я.
– Как хотите, – с наигранным безразличием произнес он. – Целиком на ваше усмотрение. – Продолжая разыгрывать равнодушие, он демонстративно повернулся ко мне спиной, делая вид что поглощен созерцанием Тремблея.
Мельком взглянув на Рэндона, я увидел в его глазах мое собственное замешательство и без звука покинул рубку.
Айкман, разумеется, затеял какую‑то игру. К сожалению, он понимал, что я об этом догадываюсь, а это означало, что его цель – заставить меня посетить другого заключенного на борту «Вожака», или же окончательно убедиться, что я совершенно не желаю показаться в этой камере.
Я не собирался участвовать в этой игре, навязанной им… С другой стороны, мой отказ означал, что я впредь буду поступать так, как считаю нужным я, а не он. И в таком случае… Незачем смотреть второго заключенного. Не хотелось еще раз видеть того, кто совершил преступление, за которое полагается смертная казнь. Не стоит рассыпаться в чувствах перед тем, до кого мне не было никакого дела и которому суждено умереть через какие‑нибудь две недели.
Но самаритянин, пришедший к нему, был тронут состраданием к нему при виде его…
В моей жизни случались моменты, – с горечью вспомнил я, – когда религиозный долг доставлял мне больше хлопот, чем того стоил. Вздохнув, я изменил направление и отправился к камере узника.
Камера – всего лишь отдельная каюта, специально подготовленная для этой цели, лишенная всего, что могло каким‑то образом облегчить возможность побега – дверь была оборудована замком, отпиравшимся только снаружи. По инструкции подле нее должен был находиться охранник. Но, пройдя дальше по коридору, я убедился, что это было никому не нужно. Сам Миха Куцко, фаворит и главный хранитель лорда Келси‑Рамоса, исполнял роль стража у дверей. Один из немногих на борту этого корабля, он видел во мне человека, а не какого‑то фанатика не от мира сего, при виде которого следовало шарахаться и забиваться в свою скорлупу, да поглубже.
При моём появлении на его лице появилось выражение искреннего дружелюбия, которое не исчезло даже тогда, когда он инстинктивно потянулся к игломету, закрепленному на бедре.