В одном углу железная перекладина от кровати, в другом - высокий женский башмак на пуговицах, с задранным кверху носком и с дырой на подъеме. Джоуд поднял его и осмотрел со всех сторон.
- Это я помню,- сказал он.- Мать сколько лет их носила. Ее любимые башмаки... Совсем развалились. Да, ясно - уехали и все с собой забрали.
Солнце садилось, и теперь его лучи падали прямо в окна и поблескивали на битом стекле. Джоуд повернулся и вышел из комнаты на крыльцо. Он сел, поставив босые ноги на широкую приступку. Вечернее солнце освещало поля, кусты хлопчатника отбрасывали на землю длинные тени, и около старой ивы тоже протянулась длинная тень.
Кэйси присел рядом с Джоудом.
- Неужели они тебе ничего не писали?- спросил он.
- Нет. Я же говорил, не мастера они писать. Отец умеет, да не любит. Письмо - это для него хуже нет, мурашки, говорит, по телу бегают. Заказ выписать по прейскуранту - выпишет, а письмо написать ни за что.
Они сидели, глядя вдаль, на поля. Джоуд положил пиджак рядом с собой. Его освободившиеся руки свернули самокрутку, разгладили ее; он закурил, глубоко затянулся и выпустил дым через нос.
- Тут что-то неладно,- сказал он.- А в чем дело, не пойму. Чудится мне, что неладно. Дом на боку, все уехали.
Кэйси сказал:
- Вон там подальше канава, в которой я вас крестил. Ты мальчишка неплохой был, только с норовом. Вцепился девчонке в косы, как бульдог. Мы вас крестить во имя духа святого, а ты косу держишь и не выпускаешь. Том говорит: "Окуни его с головой". Я толкаю тебя под воду, а ты разжал руки, когда уж пузыри начал пускать. Неплохой был, только с норовом. А из таких вот норовистых часто хорошие, смелые люди вырастают.
Тощая серая кошка, крадучись, вышла из сарая, пробралась сквозь кусты хлопчатника и подошла к дому. Она бесшумно вспрыгнула на крыльцо и на согнутых лапах подкралась к людям. Потом обошла их, села между ними, чуть позади, и вытянула вздрагивающий кончиком хвост. Кошка сидела, глядя вдаль, туда же, куда глядели и люди.
Джоуд обернулся.
- Смотри! Кто-то все-таки остался.- Он протянул руку, но кошка метнулась от него, села подальше и, подняв лапку, стала лизать подушечки. Джоуд удивленно смотрел на нее.- Теперь знаю, какая здесь беда приключилась!- вдруг крикнул он.- Это кошка меня надоумила.
- Приключилась беда, да не одна,- сказал Кэйси.
- Да! Значит, это не только у нас на ферме. Почему кошка не ушла к соседям - к Раисам? И почему обшивку с дома не содрали? Дом пустует месяца три-четыре, а все в целости. Сарай из хороших досок, на доме тес тоже неплохой, оконные рамы целы - и никто на это не позарился. Так не бывает. Вот над этим я и ломал голову, никак не мог понять, в чем тут дело.
- И что же ты надумал? - Кэйси нагнулся, снял туфли и пошевелил длинными босыми пальцами.
- Сам толком не знаю. Похоже, тут и соседей никого не осталось. Иначе бы доски не уцелели. Помню, как-то на рождество Альберт Рэнс уехал в Оклахому - собрался всем домом, с ребятишками, с собаками. Поехали погостить к его двоюродному брату. А соседи решили, что Альберт совсем удрал и никому не сказался,- может, от кредиторов или женщина какая его донимала. Через неделю приезжает он обратно, а в доме чисто: ни плиты, ни кроватей, ни оконных рам, обшивку и то ободрали с южной стороны, в комнату хоть со двора заглядывай - прореха в восемь футов. Он подъехал к дому, а Мьюли Грейвс в это время двери и колодезный насос вывозит. Альберт потом недели две ходил по соседям, собирал свое добро.
Кэйси с наслаждением почесывал босые ступни.
- И никто не стал спорить? Так все и отдали?
- Конечно, отдали. Воровать никто не хотел. Думали, он уехал совсем, ну и взяли, кому что надо. Он все получил, кроме диванной подушки - бархатной, на ней индеец был вышит. Альберт требовал ее с нашего деда. В нем, говорит, индейская кровь, вот подушка ему и приглянулась. Что верно, то верно, подушку забрал наш дед, но не потому, что там индеец.
Понравилась, и все тут. Везде ее таскал за собой, где сядет, под себя подсовывает. Так и не отдал Альберту. Говорил: "Если уж он без этой подушки не может жить, пусть приходит. Только без ружья чтобы не являлся, я стрелять буду, башку ему снесу, если он попробует сунуться ко мне за моей подушкой". В конце концов Альберт сдался и подарил деду подушку. А у деда из-за нее ум за разум зашел. Начал собирать куриные перья. Задумал целую перину себе сделать. Только ничего из этого не вышло. Завелась у нас под домом вонючка. Отец прихлопнул ее доской, а мать сожгла все перья, чтобы вонь отбить. Не то просто хоть беги из дому.- Джоуд рассмеялся.- Дед у нас крутой старикан. Сидит себе на подушке, пусть, говорит, Альберт приходит за ней. Я, говорит, этого болвана наизнанку выверну, как штаны.
Кошка снова подкралась поближе к людям. Она сидела, вытянув хвост, усы у нее вздрагивали. Солнце едва отделялось от линии горизонта, пыльный воздух казался золотисто-красным. Кошка протянула серую лапку и осторожно тронула сверток Джоуда. Джоуд оглянулся.
- Эх! Про черепаху-то я и забыл. Нечего ее больше держать.
Он раскутал черепаху и сунул ее под дом. Но она сейчас же вылезла оттуда и опять заковыляла все в том же, раз взятом ею направлении, на юго-запад. Кошка прыгнула и ударила лапкой по вытянутой черепашьей голове, царапнула когтями по ногам. Чешуйчатая голова спряталась, толстый хвост ушел вбок под панцирь, и когда кошка, наскучив ожиданием, отошла прочь, черепаха снова двинулась в путь, на юго-запад.
Том Джоуд и проповедник смотрели, как черепаха уходит все дальше и дальше, широко расставляя ноги, волоча в пыли тяжелый выпуклый панцирь. Кошка некоторое время кралась за ней, но потом выгнула тугим луком спину, зевнула и, осторожно ступая, вернулась к людям, сидевшим на крыльце.
- И куда ее понесло!- сказал Джоуд.- Сколько я этих черепах перевидал на своем веку. Всегда они куда-то ползут. Всегда им куда-то надо.
Серая кошка снова уселась между ними, чуть позади. Веки у нее слипались. Шкурка на спине дернулась к шее от блошиного укуса и медленно поползла назад. Кошка подняла лапу, обнюхала се, выпустила когти, потом спрятала их и лизнула подушечки розовым языком. Красное солнце коснулось горизонта и расползлось, как медуза, и небо над ним посветлело и точно ожило. Джоуд вынул из свертка новые желтые башмаки и, прежде чем надеть их, смахнул рукой пыль со ступней.
Проповедник, смотревший через поля вдаль, сказал:
- Кто-то идет. Погляди. Вон правее, по грядкам.
Джоуд повернул голову туда, куда показывал Кэйси.
- Да, кто-то идет,- сказал он.- Такую пылищу поднял, что не разглядишь. Кто бы это мог быть? -Они следили за человеком, приближавшимся к ним, и пыль, котомыслях,- ответил Кэйси.- А что тут у вас делается? Почему народ с земли гонят?
Мьюли так плотно сжал губы, что верхняя, выступающая вперед клювиком, опустилась на нижнюю. Он нахмурился и сказал:
- Мерзавцы! Сукины дети! Я отсюда с места не двинусь. От меня так просто не отделаешься. Прогонят опять вернусь, а если им думается, что меня только могила исправит, так я кое-кого из этих сволочей с собой прихвачу на тот свет за компанию.- Он похлопал рукой по оттопыренному карману куртки.- Никуда отсюда не уйду. Мой отец пятьдесят лет назад здесь поселился. Никуда не уйду.
Джоуд сказал:
- Да зачем это понадобилось - сгонять народ с места?
- Ха! Мы тут всяких речей наслушались. Ты ведь помнишь, как было последние годы. Пылью так все заносило, что от урожая оставалась самая малость - ослу задницу нечем заткнуть. Бакалейщику все задолжали. Сам знаешь. Тогда хозяева наши стали говорить: "Арендаторы нам больше не по средствам. Их доля лишает нас минимальных прибылей. Даже если мы не будем больше разбивать землю на мелкие участки, то и тогда она еле-еле себя окупит". И тракторами согнали отсюда всех арендаторов. Всех, кроме меня, а я нипочем не уйду. Ты меня знаешь, Томми.