Гроздья гнева - Стейнбек Джон 7 стр.


Кэйси несмело взглянул на него.

- Если тебе что не так покажется, ты уж не обижался, ладно?

- Я обижаюсь, только когда мне нос расквасят, - сказал Джоуд. Ну, что ты там надумал?

- Думал я про духа святого и про Иисуса: "Зачем нам нужно сваливать все на бога и на Иисуса? Может, это мы людей любим? Может, дух святой - это человеческая душа и есть? Может, все люди вкупе и составляют одну великую душу и частицу ее найдешь в каждом человеке?" Долго я сидел, думал и вдруг сразу все понял. Всем сердцем понял, и так это во мне и осталось.

Джоуд потупился, точно ему было не под силу вынести обнаженную правду в глазах проповедника.

- Да, с такими мыслями ни в какой церкви не удержишься, - сказал он. - За такие мысли тебя выгонят из наших мест. Людям что надо? Попрыгать да повыть. Это для них самое большое удовольствие. Наша бабка начнет выкрикивать на разные голоса, так никакого сладу с ней нет. Здоровенного причетника кулаком с ног сшибала.

Кэйси в раздумье смотрел на него.

- Хочется мне тебя спросить кое о чем, - сказал он. - Покоя мне это не дает.

- Давай спрашивай. Я люблю изредка поговорить.

- Так вот... - медленно начал проповедник. - Я тебя крестил. На меня в тот день благодать сошла. Вещал во славу господа. Ты, верно, ничего не помнишь, тебе не до того было, - девчонку за косы дергал.

- Нет, помню, - ответил Джоуд. - Это была Сузи Литл. Через год она мне палец вывихнула.

- Так вот... Пошло оно тебе на пользу, это крещение? Лучше ты стал - или нет?

Джоуд подумал и сказал:

- Н-нет, я даже ничего не почувствовал.

- Ну а может, тебе это вред принесло? Подумай хорошенько.

Джоуд взял бутылку и отпил из нес.

- Ничего я не почувствовал - ни пользы, ни вреда. Мне тогда весело было, только и всего. - Он протянул бутылку проповеднику.

Кэйси вздохнул, поднес ее ко рту, потом посмотрел на оставшееся на самом дне виски и сделал еще один маленький глоток.

- Это хорошо, - сказал он. - А то мне все думалось: а вдруг я причинил кому-нибудь вред.

Джоуд взглянул на свой пиджак и увидел, что черепаха выбралась на волю и уже ковыляет в том направлении, в каком ковыляла раньше, когда он подобрал ее. Минуту Джоуд следил за ней, потом медленно встал, поднял се с земли и снова закутал в пиджак.

- Никаких подарков ребятам не припас, - сказал он. - Хоть вот эту старую черепаху принесу.

- А смешно, - сказал проповедник, - ведь когда ты подошел, я как раз вспоминал старого Тома Джоуда. Думал, уж не зайти ли к нему? Старый Том был богохульник. Как он там поживает?

- Не знаю. Я уж четыре года дома не был.

- А разве он не писал тебе?

Джоуд смутился.

- Отец у нас писать не мастер, да и не любит он этим делом заниматься. Фамилию свою подмахнуть может и карандаш помусолит, все честь честью. А писем не пишет. Он всегда говорил: "Если мне что надо сказать, так я на словах скажу, а нет - значит, нечего и за карандаш браться".

- Бродил все это время? - спросил Кэйси.

Джоуд бросил на него недоверчивый взгляд.

- А ты разве ничего не знаешь? Обо мне писали во всех газетах.

- Ничего не знаю. А что? - Проповедник закинул ногу за ногу и, упершись спиной в ствол ивы, сел ниже. Время уже перешло за полдень, и солнце наливалось золотом.

Джоуд сказал добродушно:

- Говорить, так сразу, чтобы покончить с этим. Но будь ты настоящим проповедником, я бы остерегся рассказывать, чтобы тебе не вздумалось молиться надо мной. - Он допил остатки виски и швырнул плоскую темную бутылку в сторону; она легко скользнула по пыли. - Я четыре года просидел в Мак-Алестере.

Кэйси круто повернулся к нему и так насупил брови, что его высокий лоб стал еще выше.

- Тебе неохота об этом говорить? Я не буду расспрашивать, что ты такое сделал.

- Понадобится, опять то же самое сделаю, - сказал Джоуд. - Убил одного молодчика в драке.

- Убил одного молодчика в драке. Дело было на танцах, а мы подвыпили. Он пырнул меня ножом, а я схватил лопату и убил его. Размозжил ему голову.

Брови Кэйси заняли свое обычное положение.

- Значит, тебе стыдиться нечего?

- Нечего, - сказал Джоуд. - Я получил только семь лет, потому что он первый пырнул меня ножом. Через четыре года освободили - условно.

- Значит, родные тебе ничего не писали все четыре года?

- Ну как, писали! В позапрошлом году мать прислала открытку, а этим рождеством - бабка. И хохот же стоял у нас в камере! Открытка с картинкой. На картинке елка вся в блестках, будто на ней снег. Да еще стихи:

Вот пришло к нам рождество, И у деток торжество. Глянь под елку - дед-мороз Нам подарки всем принес.

Бабка, верно, и не видала, что там написано. Купила у разносчика да постаралась выбрать какую понаряднее. Ребята в камере чуть не умерли со смеху. С тех пор так и прозвали меня "деточкой". А бабка прислала не для смеха. Видит - нарядная, ну и ладно, зачем же еще читать. В тот год, когда меня посадили, она потеряла очки Может, и по сию пору их не нашла.

- А как там с вами обращались, в Мак-Алестере? - спросил Кэйси.

- Да ничего. Кормят по часам, одевают чисто, и помыться есть где. Грех жаловаться. Только без женщин трудно. - Он вдруг рассмеялся. Одного молодца тоже так освободили, условно. Не прошло и месяца, как он проштрафился и опять попал к нам. Кто-то его спросил, зачем он нарушил обязательство. А он говорит: "Да кой черт! У моего старика дома никаких удобств. Ни электричества, ни душа. Почитать тоже нечего. Еда невкусная. Вернулся, говорит, потому, что здесь как-никак и удобства, и кормят по часам. На воле, говорит, неуютно, приходится думать, что с собой дальше делать. Ну, увел машину и опять сел в тюрьму". - Джоуд достал из кармана табак, отделил один листок, дунув на книжечку папиросной бумаги, и свернул самокрутку. - Да и правильно, - сказал он. - Я вчера как подумал, где ночь буду спать, так меня даже страх взял. Вспомнил свою койку да одного слабоумного у нас в камере - что-то он сейчас поделывает... Я там играл в оркестре. Хороший был оркестр. Многие говорили, что нам надо выступать по радио. А сегодня утром проснулся и не знаю, вставать или еще рано? Лежу и дожидаюсь, когда дадут побудку.

Кэйси хмыкнул.

- К лесопилке и то привыкают. Не слышишь, как пилы визжат, и все будто недостает чего-то.

На пыльно-желтом свету земля отливала золотом. Кукуруза тоже казалась совсем золотой. Стайка ласточек пронеслась в небе, должно быть, к какому-нибудь ручейку поблизости. Черепаха предприняла еще одну попытку совершить побег. Джоуд перегнул посередине козырек кепки. Продольное ребро на козырьке напоминало теперь вороний клюв.

- Ну, надо двигаться, - сказал он. - По жаре идти не очень приятно, да сейчас не так уж печет.

Кэйси выпрямился.

- Я у старого Тома целый век не был, - сказал он. - Давно хочу с ним повидаться. Я ведь сколько времени к вам ходил со словом божьим. Денег никогда не брал, только кормили меня.

- Пошли, - сказал Джоуд. - Отец будет рад. Он всегда говорил: куда такому ернику проповедовать! - Джоуд поднял с земли пиджак и подоткнул его со всех сторон вокруг башмаков и черепахи.

Кэйси пододвинул к себе парусиновые туфли и сунул в них босые ноги.

- Я не такой смелый, как ты, - сказал он. - В пыли не разберешь, того и гляди, напорешься на колючую проволоку или на стекло. Ногу порезать - хуже ничего быть не может.

Они помедлили, прежде чем переступить линию тени, и потом подались вперед, под желтые солнечные лучи, точно два пловца, которые спешат переплыть реку. Сделав несколько быстрых шагов, они убавили ходу и пошли медленно, как бы в раздумье. Кукурузные стебли отбрасывали косые серые тени, в воздухе стоял душный запах нагретой пыли. Кукурузное поле кончилось, уступив место темно-зеленому хлопчатнику. Темно-зеленые листья, покрытые слоем пыли, маленькие, только начинающие формироваться коробочки.

Назад Дальше