– И ты меня больше не любишь?
– Я даже слова этого не могу слышать.
– Хорошо, – сказал он и вдруг с силой ударил ее по лицу.
Она заплакала, теперь уже не от гнева, а от боли, уронив голову на стол.
– Этого не нужно было, – сказала она.
– Нет, нужно было, – сказал он. – Ты все на свете знаешь, но ты не знаешь, как мне это нужно было.
* * *
{Сегодня вечером, когда отворилась дверь, она его не видела. Она видела только белый потолок с лепными купидонами, голубками и завитушками, которые вдруг рельефно выступили в свете от отворившейся двери.
Ричард Гордон повернул голову и увидел его, массивного и бородатого, в дверном проеме.
– Не отвлекайся, – сказала тогда Helиne Брэдли. – Прошу тебя, не отвлекайся. – Ее блестящие волосы рассыпались по подушке.
Но Ричард Гордон повернул голову и замер, глядя на дверь.
– Не думай о нем. Ни о чем не думай, слышишь! Нельзя сейчас думать ни о чем, – говорила женщина с исступленной настойчивостью.
Бородатый человек бесшумно затворил дверь. Он улыбался.
– Ну что же ты, милый? – спросила Helиne Брэдли в наступившей опять темноте.
– Я должен уйти.
– Ты не можешь уйти сейчас, как ты не понимаешь?.
– Этот человек...
– Да это же только Томми, – сказала Helиne. – Он все это давно знает. Не думай о нем. Ну же, милый. Я жду.
– Я не могу.
– Ты должен, – сказала Helиne. Он чувствовал, как она дрожит всем телом. – Господи, неужели ты ничего не понимаешь? Надо же считаться с женщиной.
– Мне нужно идти, – сказал Ричард Гордон. В темноте он почувствовал удар по лицу, от которого в глазах у него блеснули вспышки. Потом еще удар. На этот раз по губам.
– Так вот что вы такое, – сказала она. – А я-то воображала, что имею дело с мужчиной. Убирайтесь вон.
Вот что сегодня произошло. Вот чем кончился вечер у Брэдли.}
Теперь его жена сидела, опустив голову на руки, и оба они не говорили ни слова. Ричард Гордон слышал тиканье часов, и внутри у него было так же пусто, как тихо было в комнате. Немного спустя его жена сказала, не глядя на него:
– Мне очень жаль, что так случилось. Но все кончено, разве ты не видишь?
– Да, если это так, как ты говоришь.
– Это не всегда так было, но уже давно это так.
– Я жалею, что ударил тебя.
– Ах, это не важно. Не в этом ведь дело. Это была просто форма прощания.
– Перестань.
– Мне нужно собираться, – сказала она очень устало. – Боюсь, мне придется взять большой чемодан.
– Утром соберешься, – сказал он. – Все можно сделать утром.
– Лучше я это сделаю сейчас, Дик, так будет легче. Но я очень устала. Я ужасно устала от всего этого, и у меня разболелась голова.
– Ну, как хочешь.
– Господи, – сказала она. – Как бы я хотела, чтоб этого не случилось. Но оно случилось. Я постараюсь тебе все тут устроить. Нужно будет взять кого-нибудь для услуг. Если б еще я не наговорила столько всего или если б ты меня не ударил, может, и можно было еще все уладить.
– Нет, все было кончено еще до этого.
– Мне так тебя жаль. Дик.
– Не смей жалеть меня, или я опять тебя ударю.
– Пожалуй, мне будет легче, если ты меня ударишь, – сказала она. – Мне очень жаль тебя. Очень.
– Иди к черту.
– Мне жаль, что я сказала, будто ты плохой любовник. Я в этом ничего не понимаю. Ты, наверно, замечательный.
– Думаешь, ты – совершенство? – ответил он. Она опять заплакала.
– Это хуже пощечины, – сказала она.
– А что ты про меня сказала?
– Не знаю. Не помню. Я была так зла, и ты мне сделал так больно.
– Так ведь все уже кончено, зачем же сердиться?
– А я не хочу, чтобы все было кончено. Но теперь ничего уже не поделаешь.
– Тебе остается твой пьяница-профессор.
– Перестань, – сказала она. – Давай кончим разговор и замолчим.
– Давай.
– Хорошо?
– Да.
– Я буду спать здесь.
– Нет. Можешь лечь на постели. Можешь. Я сейчас ухожу ненадолго.
– Не уходи.
– Мне нужно, – сказал он.
– До свиданья, – сказала она, и он увидел ее лицо, которое он всегда так любил и которое никогда не портили слезы, ее черные локоны, ее крепкие маленькие груди под свитером, касающиеся края стола; стол скрывал от него остальное, все, что он так любил, и, казалось ему, умел радовать, но, как видно, это ничего не спасло, и когда он выходил, она смотрела через стол ему вслед, опустив подбородок на сложенные руки, и плакала.
Глава двадцать вторая
Он не взял велосипеда и пошел пешком. Луна уже взошла, и деревья темнели на фоне неба, и он шел мимо деревянных домов с узкими двориками и запертыми ставнями, сквозь которые пробивался свет; немощеными переулками с двойным рядом домов; кварталами кончей, где все было чинно, надежно упрятано от посторонних взоров – добродетель, неудачи, недоедание, овсяная каша и вареная рыба, предрассудки, порядочность, кровосмесительство, утешения религии; мимо ярко освещенных, с распахнутыми дверьми, кубинских «болито», деревянных лачуг, в которых только и было романтического, что их имена: Чича, Красный домик; мимо церкви из каменных блоков, с треугольными остриями шпилей, безобразно торчавшими в лунном небе; мимо живописной в лунном свете громады монастыря с черным куполом и обширным садом; мимо заправочной станции и ярко освещенной закусочной возле пустыря, где когда-то была миниатюрная площадка для гольфа; по залитой светом главной улице с тремя аптеками, магазином музыкальных инструментов, пятью еврейскими лавками, тремя биллиардными, двумя парикмахерскими, пятью пивными, тремя павильонами с мороженым, пятью скверными и одним хорошим рестораном, двумя газетными киосками, четырьмя лавками подержанных вещей (в одной из них также изготовлялись ключи), фотографией, одним большим домом с конторами внизу и четырьмя зубоврачебными кабинетами в верхних этажах, магазином стандартных цен, отелем на углу и стоянкой такси перед ним; и, обогнув отель, улицей, ведущей к «джунглям», мимо большого некрашеного деревянного дома, из окон которого доносились звуки пианолы и в дверях стояли девушки, а рядом на тротуаре сидел матрос; и потом задворками, мимо кирпичного здания суда с освещенным циферблатом часов, показывавших половину одиннадцатого, мимо тюрьмы, выбеленные стены которой блестели в лунном свете, к подъезду «Поры сирени» в глубине переулка, запруженного автомобилями.
«Пора сирени» была ярко освещена и полна народу, и когда Ричард Гордон вошел, он увидел, что игорный зал переполнен; рулетка вертелась, и маленький шарик звонко пощелкивал о металлические перегородки, рулетка вертелась медленно, шарик жужжал, потом, щелкнув, подпрыгивал и останавливался, и тогда ничего не было слышно, кроме скрипа рулетки и стука фишек. В баре сам хозяин стоял у стойки вместе с двумя барменами и сказал ему:
– Привет, мистер Гордон. Что будете пить?
– Не знаю, – сказал Ричард Гордон.
– Вы плохо выглядите. Что такое? Вы нездоровы?
– Нет.
– Я знаю, что вам приготовить. Такое, что прямо – ух. Пили когда-нибудь испанский абсент – ojen?
– Давайте, – сказал Гордон.
– Выпьете, сразу станет хорошо. Захочется всех кругом поколотить, – сказал хозяин. – Ojen экстра для мистера Гордона.
Не отходя от стойки, Ричард Гордон выпил три экстра, но лучше ему не стало; мутный, сладковатый, отдающий лакрицей напиток никак на него не подействовал.
– Дайте мне что-нибудь другое, – сказал он бармену.
– Что такое? Вам не нравится ojen экстра? – спросил хозяин. – Вам не стало хорошо?
– Нет.
– После ojen экстра надо пить с разбором.
– Дайте мне чистого виски.
Виски согрел его язык и небо, но ничего не изменил в его настроении, и вдруг, глядя на себя в зеркало позади стойки, он понял, что теперь ему никогда не будет легче от вина. То, что произошло, – произошло, и всегда теперь будет с ним, и если он напьется до потери сознания, проснувшись, он все равно почувствует это опять.
Высокий, очень худой молодой человек с редкой порослью светлых волос на подбородке, стоявший у стойки рядом с ним, спросил:
– Скажите, вы не мистер Гордон?
– Да.
– Я Гарольд Спелмэн. Мы, кажется, познакомились на одном вечере в Бруклине.
– Возможно, – сказал Ричард Гордон. – Очень может быть.
– Мне очень понравилась ваша последняя книга, – сказал Спелмэн. – Мне все ваши книги нравятся.
– Очень рад слышать, – сказал Ричард Гордон. – Выпьете чего-нибудь?
– Вместе с вами, – сказал Спелмэн. – Вы пробовали этот ojen?
– Мне он не помог.
– А что с вами?
– Настроение скверное.
– Попробуйте еще.
– Нет. Я возьму чистого виски.
– Знаете, для меня целое событие, что я вас увидел, – сказал Спелмэн.
– Вы, наверное, не помните нашу встречу на том вечере?
– Нет. Но, может быть, это был удачный вечер. Удачные вечера обычно не запоминаются, верно ведь?
– Пожалуй, вы правы, – сказал Спелмэн. – Это было у Маргарет Ван-Брунт. Вспоминаете? – спросил он с надеждой в голосе.
– Стараюсь.
– Это я тогда поджег дом, – сказал Спелмэн.
– Не может быть, – сказал Гордон.
– Да, – радостно сказал Спелмэн. – Именно я. Это был самый замечательный вечер из всех, какие я помню.
– Что вы теперь делаете? – спросил Гордон.
– Ничего особенного, – сказал Спелмэн. – Так, живу понемножку. Я уже привык к этому. А вы пишете новую книгу?
– Да. Половину уже написал.
– Превосходно, – сказал Спелмэн. – а о чем?
– Забастовка на текстильной фабрике.
– Великолепно, – сказал Спелмэн. – Ужасно, знаете, люблю социальные темы.
– Что?
– Просто обожаю, – сказал Спелмэн. – Для меня нет ничего лучше. Вы, бесспорно, на голову выше всей писательской братии. Скажите, есть у вас там прекрасная еврейка-агитатор?
– А что? – спросил Ричард Гордон подозрительно.
– Это роль для Сильвии Сидней. Я в нее влюблен. Хотите посмотреть ее фотографию?
– Я видел, – сказал Ричард Гордон.
– Давайте выпьем еще, – радостно сказал Спелмэн. – Подумать только, как это мы с вами встретились. Вы знаете, я ведь счастливчик. Настоящий счастливчик.
– А что? – спросил Ричард Гордон.
– Я сумасшедший, – сказал Спелмэн. – Это просто замечательно. Все равно, что быть влюбленным, только все всегда кончается хорошо.
Ричард Гордон слегка отодвинулся.
– Это вы напрасно, – сказал Спелмэн. – Я не буйный. То есть я очень редко бываю буйный. Давайте выпьем еще.
– Давно это с вами?
– По-моему, всю жизнь, – сказал Спелмэн. – Уверяю вас, это единственная возможность быть счастливым в наше время. Какое мне дело до того, как стоят акции «Дуглас Эйркрафт»? Или Телеграфно-телефонной компании? Меня все это не касается. Я читаю какую-нибудь из ваших книг, или пью, или смотрю на фотографию Сильвии, и я счастлив. Я – как птица. Я даже лучше птицы. Я... – он помедлил, подыскивая слова, потом сразу заторопился. – Я хорошенький маленький аист, – выпалил он и покраснел. Он пристально глядел на Ричарда Гордона, шевеля губами, и тут рослый молодой блондин отделился от группы, сидевшей в другом конце бара, подошел к нему и положил ему руку на плечо.
– Пойдем, Гарольд, – сказал он. – Нам пора домой.
Спелмэн свирепо посмотрел на Ричарда Гордона.
– Он смеется над аистом, – сказал он. – Он сторонится аиста. Аиста, который кружит в свободном полете...
– Пойдем, Гарольд, – сказал высокий молодой человек.
Спелмэн протянул руку Ричарду Гордону.
– Я не обижаюсь, – сказал он. – Вы хороший писатель. Продолжайте и дальше писать так. Помните, я всегда счастлив. Не давайте сбить себя с толку. До скорого свидания.
Рослый молодой человек обнял его за плечи, и оба они, протиснувшись через толпу, пошли к выходу. Спелмэн оглянулся и подмигнул Ричарду Гордону.
– Славный малый, – сказал хозяин. Он постучал себя по лбу. – Очень образованный. Заучился, должно быть. Любит бить посуду. Но он это не со зла. Платит за все, что разобьет.
– Он часто бывает здесь?
– Каждый вечер. Как он вам сказал, кто он? Лебедь?
– Аист.
– Вчера он был лошадь. С крыльями. Как та лошадь, что на бутылках «Белого коня», только с крыльями. А все-таки малый славный. Денег много. У него в голове неладно. Родные и держат его здесь под присмотром. Он мне все хвалил ваши книги, мистер Гордон. Чего вам налить? За счет заведения.
– Виски, – сказал Ричард Гордон. Он увидел, что к нему подходит шериф. Шериф был необыкновенно высокий, похожий на мертвеца и очень любезный человек. Ричард Гордон уже видел его сегодня, на вечере у Брэдли, и разговаривал с ним об ограблении банка.
– Мистер Гордон, – сказал шериф, – если вы ничем не заняты, поедемте потом со мной. Береговая охрана ведет из пролива лодку Гарри Моргана. Его заметил танкер недалеко от Матакумбе. Захватили всю банду.
– Что вы говорите? – сказал Ричард Гордон. – Всех захватили?
– В телеграмме говорится, что все они убиты, только один жив еще.
– Неизвестно, кто?
– Нет, об этом ничего не сказано. Что там произошло, один бог знает.
– Деньги при них?
– Никто не знает. Но, должно быть, все там, на лодке, раз они не добрались до Кубы.
– Когда они будут здесь?
– О, часа через два-три, не раньше.
– Куда приведут лодку?
– Вероятно, в Военный порт. На причал береговой охраны.
– Где мы с вами встретимся?
– Я заеду за вами сюда.
– Лучше к Фредди. Я здесь столько не высижу.
– У Фредди сегодня не особенно приятно. Там полно ветеранов войны с общественных работ на островах. Они всегда страшно буянят.
– Пойду взгляну, что там делается, – сказал Ричард Гордон. – У меня сегодня настроение неважное.
– Что ж, только держитесь в стороне, – сказал шериф. – Хотите, я вас туда подвезу?
– Спасибо.
Они протолкались через толпу, и Ричард Гордон сел в машину рядом с шерифом.
– Как вы думаете, что произошло на лодке Моргана? – спросил он.
– Один бог знает, – ответил шериф. – Во всяком случае, что-то страшное.
– Точнее ничего не известно?
– Ровно ничего, – сказал шериф. – Ну, вот, пожалуйста, полюбуйтесь.
Они поравнялись с ярко освещенной витриной, Фредди сразу увидели, что бар битком набит. Люди, одетые в дунгари [дунгари – матросская одежда из грубой бумажной ткани], одни с непокрытой головой, другие в кепках, старых военных фуражках или картонных шлемах, в три ряда толпились у стойки, патефон с усилителем играл «Остров Капри». В ту минуту, как шериф затормозил, из открытой двери с грохотом вылетел человек, а за ним другой. Они упали и, сцепившись, катались по тротуару, и тот, который был сверху, держал нижнего обеими руками за волосы и с глухим отвратительным стуком ударял его головой об асфальт. В баре никто даже не обернулся.
Шериф вышел из машины и схватил за плечи того, который был сверху.
– Брось сейчас же, – сказал он. – Вставай.
Тот выпрямился и посмотрел на шерифа.
– Какого черта вы лезете не в свое дело?
Второй, – волосы у него были в крови, кровь лилась из уха и размазывалась по веснушчатой щеке, тоже накинулся на шерифа.
– Что вы пристали к моему приятелю? – сказал он хрипло. – Чего вам надо? Думаете, я не могу вытерпеть?
– Ты все можешь вытерпеть, Джой, – сказал тот, который колотил его. Затем шерифу: – Слушайте, не найдется у вас доллара взаймы?
– Нет, – сказал шериф.
– Ну так убирайтесь к черту. – Он повернулся к Ричарду Гордону. – А вы что скажете, приятель?
– Могу угостить вас, – сказал Гордон.
– Пошли, – сказал ветеран и подхватил Гордона под руку.
– Я скоро заеду, – сказал шериф.
– Хорошо. Я буду ждать вас.
Когда они стали протискиваться к стойке, первый ветеран, рыжий, веснушчатый человек с окровавленным ухом и щекой, схватил Гордона за локоть.
– А, старый друг.
– Он молодчина, – сказал второй ветеран. – Он все может вытерпеть.
– Я все могу вытерпеть, – сказал окровавленный. – Этим-то я им и утер нос.