Разыгрываешь перед ними какого-то уморительного шута, а Ланна тем временем приглашает тебя в Либвальде.
- Я разоблачен, - сказал Терра смущенно.
- Возможно. Со стороны Ланна это просто гениально. Шпион в тесном семейном кругу! Кстати, и при его личном секретаре, правда? Придется поостеречься. - Сквозь веселость прорывалось озлобление.
- Между нами, я действительно намерен вступиться за твоего начальника. А то, чем я здесь занимаюсь, - только предлог.
- Ах, вот что!
- Мне его очень жалко, особенно когда я вижу, в чьих он руках. Я, конечно, подразумеваю не тебя.
- Да, если бы он был в моих руках! - воскликнул Мангольф с глубокой искренностью.
- Я потерял из виду некоторых людей, - Терра таинственно улыбнулся, - и здесь нахожу их снова. Никто лучше тебя не осведомлен о том, что я состоял на службе в одном мошенническом агентстве. Директор там был человек большой воли и выдающихся способностей. Если бы все зависело от него одного, несомненно, те колоссальные барыши, за которые он без устали боролся со всем миром, были бы употреблены им на пользу доверителей, - это принесло бы выгоду и ему. К сожалению, он распоряжался не один.
- Он был в чьих-то руках?
- Вследствие особой структуры предприятия, он был в руках некоего Морхена, который вполне мог бы возглавлять мощный концерн представителей тяжелой индустрии. Морхен обладал той бесцеремонностью, в силу которой общественное благо отождествляется с личной выгодой, и владел искусством устраивать свои дела за счет общественного блага. Все ресурсы ума и воли директора, его дипломатические комбинации, неподражаемое умение воздействовать на людей, обольщать их, престиж, который он себе создал, - кто видел от этого ощутимую пользу? Деньги для организации и рекламы, которые его чудодейственная рука неустанно высекала из бесплодной скалы, - кто собирал их? Морхен, все тот же Морхен!
- Это было мошенническое агентство.
- Ты прав. Прощай!
Мангольф догнал его и зашептал ему на ухо:
- И ты не веришь в войну? Ты считаешь, что деятельность Кнака - Морхена способствует миру? Где твоя логика, которой ты так гордишься?
- Там, где безумие несет всем гибель, там я отказываюсь от логики.
Мангольф вторично догнал его.
- Я открою тебе тайну, - с натянутой веселостью объявил он. - Ты сам - ты сам, таков, каков ты есть, будешь способствовать войне. К чему привела твоя забота о директоре?
- Он кончил жизнь самоубийством, - сказал Терра и остановился с открытым ртом. Мангольф, смеясь, стал подыматься по лестнице. - Стой! - громко крикнул Терра и мигом взлетел по лестнице вслед за ним. - Леа приезжает, - сообщил он, следя за тем, как меняется в лице Мангольф. - Она играет в пьесе Гуммеля, которая произведет сенсацию. Ты, конечно, уже об этом знаешь?
Мангольф исчез наверху, не вымолвив ни слова. Терра, закрывая за собой садовую калитку, понял, что допустил большой промах.
ГЛАВА V
Либвальде
Все это привело к тому, что Терра совсем истосковался по Лее. "Сестра! одна ты можешь почувствовать, что чувствую я. Та, кого я люблю, для меня чужая женщина. Лишь то, что роднит ее с тобой, соединяет нас. Все, что увлекает меня, похоже на тебя. Глаза, в которые мне суждено смотреть дольше, чем во все другие, могут быть иного цвета, иной формы, чем твои, и все же они будут твои. Я буду бороться с той, кого люблю, за свое право на жизнь и счастье, так же как ты - с тем, кто предает тебя.
Я буду бороться с той, кого люблю, за свое право на жизнь и счастье, так же как ты - с тем, кто предает тебя. Нам не раз еще придется протягивать друг другу руку помощи. Где ты? Приди же!"
Он протелеграфировал ей во Франкфурт и лишь таким путем узнал, что она уже в Берлине. Что случилось, отчего она до сих пор не подала о себе вестей? По дороге к ней в гостиницу он позабыл все тревоги и горел одним желанием - говорить с ней о себе. Правила приличия не позволяли, чтобы он поднялся к даме в номер. Ее вызвали, и тут, внизу, при портье и лакеях, она рассеянно и нетерпеливо сказала только, что спешит в театр. Очень ли она занята, спросил он.
- О, здесь у меня будет много времени.
- При такой роли!
- Мне нужно сказать тебе что-то.
- А мне нужно сказать тебе даже очень многое. - И ни один не замечал, что другой занят исключительно собой. Когда Терра спохватился, кто идет с ним рядом, он сказал, остановившись, в испуге: - Я всецело к твоим услугам.
Она усмехнулась с грустью и затаенной горечью. Это означало: "Весь твой", и было одним из тех стыдливых и потому театральных порывов ее брата, за которыми никогда ничего не следовало. "Если бы он, как я, играл на сцене, быть может, в жизни он вел бы себя серьезнее", - мелькнуло у нее в голове. А он в это самое мгновение ощутил, как сестра и возлюбленная сливаются воедино, становятся одним существом, требующим от него полного самопожертвования. Если бы мог он говорить с ней так, как чувствовал!
Они вошли в пустую кондитерскую.
- Ты знаешь, что пьеса запрещена? - спросила Леа.
Он изменился в лице; ему не хотелось догадываться, кто виновник запрещения.
- Понятия не имею. Разве чего-нибудь добьешься от этого беспутного Гуммеля? Совершенно непонятно. Такая в сущности безобидная пьеса! - Тон у него был очень взволнованный.
- Виною, по-видимому, не пьеса, - сказала она равнодушно.
- Может быть, общество "Всемирный переворот" под подозрением или директор театра на дурном счету? - усердствовал он. - Бывают и личные причины...
- Да, бывают. - Она как будто собиралась сказать больше, но кельнерша, слушавшая разговор, помешала ей. Он поспешно расплатился, и они поехали в театр.
- Сегодня я узнаю, окончательное ли это решение.
- Члены "Всемирного переворота" - люди влиятельные, - заявил он уверенным тоном. - Нельзя ни с того ни с сего запрещать...
Она упорно молчала, пока не умолк и он.
В конторе театра, где запрещение было уже достоверно известно, Терра с жаром выступил на защиту договорных прав сестры. Когда ей было отказано во всем, кроме денег на проезд, он поднял шум, в ответ на что последовало холодное сожаление.
- Кавалеры наших дам не имеют по контракту никаких полномочий. Вашей... сестрице самой известно, как обстоит дело.
Внезапно успокоившись, он сказал:
- Вы совершенно правы. Это просто несчастный случай, - и последовал за ней.
Она повела его к себе в уборную.
- Я все объясню тебе. - Ослепительно нарядная, стояла она посреди унылой комнатушки, окнами во двор, с ободранными обоями, разбитыми зеркалами, остатками румян и жестяным тазом, полным грязной воды. Свет, отраженный от желтой стены противоположного дома, придавал свежим краскам Леи вялость и искусственность, подчеркивая гримировку губ и век. Так юны линии плеч и бедер, так созданы для успеха, - и все же минутами она напоминала ему другую.