– Что бы я без тебя делал, – сказал я, вылезая с его помощью из машины.
Мельком взглянув на меня, он подал костыли.
– Ты здорово водишь машину, – похвалил я.
Брэд был смущен и польщен одновременно. На его лице, разумеется, не было и тени улыбки, но на щеках определенно появилась характерная складка. Он отвернулся, избегая моего взгляда, и, как всегда, направился к своей матери.
Придя домой, я посетовал, что не могу позволить себе хорошую порцию виски. Поскольку после сандвича, принесенного мне на обед Джун, прошло уже порядочно времени, я подкрепился сардинами с тостом и мороженым на десерт, что свидетельствовало о моей нелюбви к готовке.
Потом, растянувшись на диване с обложенной льдом ногой, я позвонил в Ньюмаркет человеку, ухаживавшему за парой скаковых лошадей Гревила.
Он словно сидел возле телефона, потому что сразу взял трубку.
– Да? И что они предлагают? – спросил он.
– Понятия не имею, – ответил я. – Это Николас Лоудер?
– Что? Кто это? – Его тон был бесцеремонным и раздраженным. Затем, немного опомнившись, он заговорил уже более вежливо:
– Простите. Я ждал одного звонка. Да, я – Лоудер. С кем я разговариваю?
– Это брат Гревила Фрэнклина.
– Правда?
В ту минуту это не вызвало у него никаких ассоциаций. Не зная его лично, я представлял себе его таким, каким видел, – высоким, светловолосым, лет сорока с небольшим, с весьма эффектной внешностью и соответствующим самомнением. Не было сомнений в том, что он знал толк в лошадях, однако во время телеинтервью порой держался довольно высокомерно по отношению к корреспондентам и, как мне доводилось слышать, к своим клиентам. Гревил держал у него своих лошадей, потому что именно там оказалась первая приобретенная им лошадь, доставшаяся ему в качестве расплаты за долг. Лоудер купил Гревилу еще одну лошадь и хорошо следил за ними, и Гревил заверял меня, что тот весьма дружелюбен и с ним всегда приятно общаться по телефону.
Когда я сам в последний раз разговаривал с Гревилом, он поведал мне, что собирается купить еще одну двухгодовалую лошадку и что Лоудер обещал ему в октябре что-нибудь присмотреть.
Я рассказал Лоудеру о смерти Гревила, и после недолгого выражения сочувствия он отреагировал в полном соответствии с моими предположениями – не как человек, потерявший близкого друга, а чисто по-деловому.
– Это никоим образом не отразится на его лошадях, – сказал он. – Они полностью принадлежат компании “Саксони Фрэнклин”, а не лично Гревилу. Я могу содержать их по поручению компании, действовать на основании полученных мною полномочий. Здесь не может возникнуть никаких проблем.
– Боюсь, что может, – начал было я.
– Нет, нет, нет. Дазн Роузез в субботу участвует в состязаниях в Йорке. На него большие надежды. Я говорил об этом Гревилу всего несколько дней назад. Он всегда просил сообщать ему, хотя сам никогда не присутствовал на состязаниях.
– Проблема в том, – сказал я, – что я его брат. Он оставил компанию “Саксони Фрэнклин” мне. Проблема тут же невольно выросла в его глазах.
– Не может быть! Вы – Дерек Фрэнклин? Тот самый брат? Жокей?
– Да. Так что.., не могли бы вы выяснить у Уэзерби, могут ли лошади принимать участие в состязаниях до утверждения завещания судом?
– О Господи, – упавшим голосом отозвался он. Нам обоим было прекрасно известно, что профессиональным жокеям не разрешалось выставлять на соревнования своих собственных лошадей. Они могли иметь племенных кобыл, жеребят, жеребцов-производителей, лошадей для работы, для конной охоты – одним словом, любых лошадей с подковами. Можно было даже держать и скаковых, но нельзя было выставлять их на соревнования.
– Так вы выясните это? – вновь спросил я.
– Да. – В его голосе слышалось отчаяние.
– Дазн Роузез должен в субботу пробежаться.
Дазн Роузез на данный момент был лучшим из двух жеребцов Гревила, за достижениями которых я регулярно следил по газетам и телевидению. Трижды победитель в возрасте трех лет, Дазн Роузез несколько разочаровал в четыре года, но теперь, когда ему исполнилось пять, он вернулся в свою лучшую форму и уже трижды побеждал в течение последних трех недель. И на субботнюю “пробежку” справедливо возлагались немалые надежды.
– А если Уэзерби запретит лошади участвовать, – вновь раздался голос Лоудера, – вы ее продадите? К субботе я смогу найти покупателя среди своих клиентов – владельцев лошадей.
Я был удивлен его настойчивостью и подумал, что от Дазн Роузез он ждал чего-то большего, чем просто “пробежки”, которых из сезона в сезон у него было предостаточно. Лоудер был чрезмерно взбудоражен.
– Не знаю, могу ли я ее продать до утверждения завещания, – нерешительно сказал я. – Вам бы лучше это тоже выяснить.
– А если можно, продадите?
– Не знаю, – ответил я, оставаясь в замешательстве. – Давайте подождем, пока все не выяснится.
– Вы же понимаете, что нельзя держать его взаперти, – продолжал напирать он. – Ему предстоит очередной сезон. У него еще много возможностей. Однако если вы сами не откажетесь от скачек, вы не сможете выставлять его на состязания. А он не стоит таких жертв с вашей стороны. Он не является фаворитом на Дерби.
– Я решу это в течение недели.
– Но вы же не думаете оставлять скачки? Нет? – В его голосе звучала тревога. – Я ведь читал в газете о том, что у вас травма, но вы рассчитываете к Рождеству быть в форме, так?
– Да, вы правы, об этом было написано.
– Ну вот и хорошо.
Тревога в его голосе сменилась не менее явным облегчением. Я совсем не понимал причин такой эмоциональности. Ему ни к чему было так волноваться.
– Возможно, “Саксони Фрэнклин” может временно отдать эту лошадь в чью-то собственность, – предположил я.
– Э.., э... Кому? Мне? – Его голос прозвучал так, словно это было для Лоудера идеальным решением.
– Не знаю, – осторожно ответил я. – Нам надо все выяснить.
Я почувствовал, что не совсем доверяю ему, хотя до того, как позвонил, не имел никаких сомнений. Лоудер был в пятерке лучших инструкторов по скачкам в стране и, естественно, пользовался авторитетом благодаря своему стабильному успеху.
– Когда Гревил приезжал навещать лошадей, он был один? – спросил я. – Я пытаюсь разыскать его знакомых, чтобы сообщить им о смерти.
– Он никогда не приезжал сюда навещать лошадей. Я был едва знаком с ним, в основном мы разговаривали по телефону.
– Его похороны состоятся в пятницу в Ипсуиче, – сказал я. – Что, если я в этот же день заеду в Ньюмаркет, поскольку буду неподалеку, поговорю с вами, проведаю лошадей, разберусь при необходимости с какими-нибудь бумагами?
– Нет, – категорично отозвался он. Затем, уже несколько вежливее, продолжил:
– Я всегда отговариваю владельцев от посещений своих питомцев. Это лишь беспокоит лошадей. А я не позволяю делать никаких исключений. Если мне зачем-то понадобится ваша подпись, мы договоримся по-другому.
– Хорошо, – покладисто ответил я, не стремясь особо напирать на него. – Я буду ждать от вас известий относительно решения Уэзерби.
Он обещал позвонить и резко положил трубку, оставляя меня в раздумьях по поводу его поведения, показавшегося мне загадкой без ответа.
"Может быть, я все придумал?” – но я был уверен, что нет. Часто оттенки человеческого голоса лучше слышны по телефону, чем при встрече. Когда люди спокойны, в трубке хорошо доносятся обертоны их голоса; когда люди волнуются, голосовые связки напряжены и обертоны исчезают. После того как Лоудер узнал, что я унаследую Дазн Роузез, все обертоны его голоса пропали.
* * *
Оставив свои гадания