А она дома разведет огонь в очаге, проверит, удобно ли лежать матери, и присоединится ко мне.
Указанный ею кабак совсем не походил на просторную, изящно убранную кофейню, которую содержали Тильярды, или хотя бы на постоялый двор, какие теперь строились на трактах. Для путешествующих в каретах; нет, в этом приюте черни единственным достоинством был топящийся очаг. Хозяйничала там старуха, продававшая сваренный ею эль местным жителям, которые заходили погреться. Я был там один, и зальцу эту, совершенно очевидно, благородные люди своим присутствием никогда не украшали. Когда я открыл дверь и вошел, на меня поглядели с любопытством, в котором не было ничего дружеского. Тем не менее я сел у очага и подождал.
Сара пришла несколько минут спустя и поздоровалась со старой каргой, как с доброй знакомой, - в отличие от меня встретили ее приветливо.
- Она следовала за войсками, - сказала Сара.
Видимо, это считалось достаточным объяснением, и я не стал расспрашивать.
- Как ты? - осведомился я, ибо мне важно было узнать о воздействии переливания не только на получающего кровь, но и на дающего ее.
- Я все время устаю, - сказала она. - Но это более чем искупается тем, что моей матери стало лучше.
- Она беспокоится о тебе, - ответил я. - Это ей вредно. При ней ты должна быть веселой и бодрой.
- Я стараюсь, - сказала она. - Хотя иногда это нелегко. Ваша и доктора Лоуэра щедрость явилась величайшим благом.
- У тебя есть работа?
- Кое-какая. Почти каждый день я снова прислуживаю в доме Вудов, а вечерами мне иногда дает работу перчаточник. Я хорошо шью, да только сшивать кожу очень нелегко.
- Почему ты так расстроилась из-за доктора Грова?
И тут же я заметил, как насторожилось ее лицо, и испугался, что опять стану жертвой одной из ее вспышек. А потому предупреждающе поднял руку.
- Будь добра, не считай мои намерения дурными. У меня есть основание для этого вопроса. Должен сказать тебе, что его смерть вызвала некоторую озабоченность, и говорят, что тебя видели в колледже в тот вечер.
Она все еще смотрела на меня каменным взглядом, а потому я продолжал, немного недоумевая, почему я так утруждаюсь:
- Вполне может быть, что тебе задаст эти вопросы кто-нибудь другой.
- Но почему озабоченность? О чем вы?
- О том, что возникло большое сомнение, не был ли он отравлен.
При моих словах она побледнела, опустила глаза, на мгновение задумавшись, а потом недоуменно уставилась на меня.
- А это так?
- Насколько я понял, он недавно отказал тебе в месте?
- Да, и без всякой разумной причины.
- И ты была на него зла?
- Да, и очень. Само собой. А кто бы не озлился? Я работала на него усердно и хорошо, и меня не в чем было упрекнуть.
- И ты пришла к нему в кофейню? Зачем?
- Я думала, что у него достанет сердца помочь моей матери. Я хотела занять у него денег. - Она гневно посмотрела на меня, словно отвергая и жалость, и порицание.
- И он тебе отказал?
- Вы ведь сами видели.
- Ты приходила к нему в комнату в ночь его смерти?
- А кто-нибудь говорит, что приходила?
- Да.
- А кто?
- Не знаю. Будь добра, ответь на вопрос. Он очень важен. Где ты была в тот вечер?
- Это вас не касается.
Я понял, что мы зашли в тупик. Если я буду настаивать, она уйдет, однако она ничуть не утолила мое любопытство. И какие у нее могли быть причины для скрытности? Никаких, настолько важных, что ради них стоило бы разжигать подозрения, и уж к этому-то времени она должна была понимать, что я стараюсь ей помочь. И я попытался в последний раз, но она снова уклонилась от ответа.
- Была ли какая-нибудь толика правды в этих сплетнях?
- Ни про какие сплетни я не знаю. Скажите мне, доктор, кто-нибудь утверждает, что доктор Гров был убит?
Я покачал головой:
- Не думаю.
Пока нет причин так думать, и его должны похоронить нынче вечером. После этого вопрос будет закрыт. Бесспорно, смотритель, насколько я могу судить, искренне верит, что ничего подозрительного в его смерти нет.
- А вы? Во что верите вы?
Я снова пожал плечами.
- Мне часто доводилось слышать, как люди в возрасте Грова и ведшие сходный образ жизни внезапно умирали в том или ином припадке, да и вообще меня это мало касается. Моя главная забота - твоя мать и мой метод лечения, который я к ней применил. А стул у нее был?
Она покачала головой.
- Не забудь, что его надо сохранять, - продолжал я. - Они будут для меня весьма важны. Не позволяй ей вставать и не давай ей мыться. А главное, держи ее в тепле. И если в ее состоянии произойдет какая-то перемена, немедля дай мне знать.
Глава четырнадцатая
Заупокойная служба по Грову была торжественной и чинной. Она началась вскоре после того, как стемнело. Весь день, полагал я, велись приготовления к ней: садовник колледжа приготовил могилу в аркаде рядом с часовней, хор мальчиков поупражнялся, а Вудворд сочинил надгробную речь. Я решил присутствовать, едва услышал от Лоуэра, что, по его мнению, никто возражать не станет. Как-никак Гров был одним из немногих моих знакомых в Оксфорде. Но я настоял, чтобы и он пошел: что может быть хуже, чем присутствовать на погребальной церемонии и не знать, как себя вести?
Он долго ворчал, но наконец согласился. Насколько я понял, дух Нового колледжа был ему не по вкусу. Когда служба началась - часовня переполнена, служащие священники в облачениях, - мне стала ясна причина этого.
- Вы должны мне растолковать, - сказал я шепотом во время небольшой паузы, - в чем различие между вашей церковью и моей. Признаюсь, я не замечаю почти никакой разницы.
Лоуэр нахмурился.
- Здесь ее и нет никакой. Почему они не выйдут в открытую и не объявят о своей приверженности Блуднице Вавилонской - прошу прощения, Кола, - я, право же, не знаю. Они же все только этого и хотят, негодяи.
В часовне, пришел я к выводу, еще человек шесть разделяли взгляды Лоуэра, и не все они в отличие от него вели себя подобающе. Томас Кен, тот, кто вступил в спор с Гровом за обедом, подчеркнуто ни разу не встал во время службы и громко разговаривал, когда звучал реквием. Доктор Уоллис, который так грубо обошелся со мной, сидел, скрестив руки на груди, с безмолвным неодобрением искушенного в делах веры. А кое-кто даже смеялся в самые торжественные мгновения, и окружающие бросали на них возмущенные взгляды. И настала минута, когда я подумал, что нам выпадет большая удача, если заупокойная служба не перейдет в открытую драку.
Однако каким-то образом она завершилась тихо, и мне почудился вздох всеобщего облегчения, когда Вудворд произнес завершающее благословение, с белым жезлом в руке вышел из часовни во главе похоронной процессии и направился, огибая аркаду, к открытой могиле. Четыре члена факультета держали тело над зияющей ямой, Вудворд готовился прочесть заключительную молитву, как вдруг в задних рядах поднялся шум.
Я поглядел на Лоуэра: оба мы не сомневались, что страсти наконец вырвались наружу и последние минуты Грова на земле будут осквернены спором из-за доктрины. Некоторые члены факультета в возмущении обернулись; по толпе пронесся ропот, и, раздвигая ее, вперед с видом крайнего смущения вышел дородный мужчина с седой бородой, в толстом плаще.
- В чем дело? - вопросил Вудворд, отворачиваясь от могилы навстречу нарушителю благочиния.
- Это погребение должно быть прервано, - объявил тот. Я толкнул Лоуэра локтем и шепнул ему на ухо:
- Кто это? Что происходит?
Лоуэр на мгновение отвлекся от происходящего и зашептал:
- Сэр Джон Фулгров, мировой судья, - а затем попросил меня помолчать.