По голубой, хорошо сохранившейся обливке ниже горла шли замысловатые белые узоры, а пониже, опять же на голубом поле, нацарапано какое-то слово. Короткое, всего из нескольких знаков, но знаки он разобрать не сумел: чужие буквы, чужое письмо.
- Это я покажу Борису Васильевичу, - сказал он, складывая черепки с аккуратностью завзятого археолога.
- Покажи, он любит такие дела. Сейчас же целую поэму присочинит.
Спать улегся Саша не в хате, где показалось душно, а на топчане, в открытых сенях. Рядом, у порога, как обычно, разлегся Самур, загораживая вход и выход. Рыжему, чтобы попасть в дом, приходилось прыгать сбоку через деревянную загородку. Он это проделывал раз десять за вечер, все высматривал, где ему лучше пристроиться - в хате со старым хозяином или на топчане с молодым. Самур косил на Рыжего одним глазом - видно, раздражал он его своей неуемной подвижностью. В конце концов кот остался в доме, потому что под недреманным взглядом собаки уснуть в сенях покойным сном Рыжий, конечно, все равно не смог бы.
6
Саша лежал, прислушиваясь к звукам леса. Снизу, из-за кустов ольховника, доносился ровный грохот реки. Вот уж кто не знал ни сна ни отдыха! Иногда по верхушкам каштанов на горе проносился ветер, лес глубоко вздыхал, как сонный человек, и тут же затихал. С перевала вдруг прилетел короткий, басовитый гром: это падали маленькие лавины. Где-то очень далеко ныла, выворачивая душу, чернявая желна, неспокойная птица, страдающая бессонницей, потом пролаял шакал, и все стихло.
Сколько годов, даже столетий пронеслось над этими горами! Многое, конечно, изменилось, но человеческая жизнь слишком коротка, чтобы заметить эти медленные перемены. И потому кажется, что в природе все накрепко утвердилось и никогда ничего не происходит. Разве великие события какие. Но они не в счет.
Тут снова Саше вспомнился печальный каштановый лес, и он вдруг представил себе, как все больше и больше падают старые деревья и как зарастает Темплеуха, а за ней и все другие горы бестолковой осиной. Кавказ становится однообразно серым и некрасивым, отсюда уходят дикие звери, которым не по вкусу такая унылая пища, как белесая осиновая кора. Страшно! Он широко открыл глаза, чтобы спугнуть неприятное видение, и так глубоко вздохнул, что Самур поднял голову и зевнул. Словно спросил: "В чем дело, хозяин?"
- Спи, Самур, - прошептал Саша и повернулся на другой бок.
* * *
- Вставай, Александр! Смотри, где солнце.
Егор Иванович шлепал по ватному одеялу, а Саша с трудом приходил в себя.
Наконец он сел на топчане, почувствовал холодок свежего утра и, сладко потянувшись, зевнул во весь рот. Рыжий прошелся по одеялу и потерся боком о Сашину майку; его хвост стоял как палка, усы распушились, он музыкально мурлыкал. Утреннее приветствие.
- Сегодня идем домой, - сказал отец. - Твои лесные университеты кончились. Поживешь с матерью, съездишь в город, а там опять школа. Смотри, как время бежит! Еще год - и ты совсем взрослый, Александр.
Егор Иванович был в то утро оживлен, в приподнятом настроении. Чистенький карабин уже стоял у порога, набитый, ладно увязанный мешок лежал рядом. Молчанов возился с удочками и проверял крючки.
Заметив приготовления, Саша вскочил, в одно мгновение оделся и подскочил к отцу:
- Порыбалим?
- Иначе нечего есть. Все под метелку. Хоть рыбку пожуем.
- Это можно.
Саше страшно хотелось первому вытащить форель и еще раз доказать отцу, что неудача на озере Кардывач никоим образом не зависела от его личного мастерства.
Он нашел прекрасную ямку, стал в тени за камнем и закинул удочку. Он увидел, как две форели, стоявшие в прозрачной воде головами навстречу потоку, тотчас бросились на червя, стараясь опередить друг друга, и та, что побольше, схватила наживку.
Он подсек и, уже больше не таясь, выхватил серебряную полоску из воды и затанцевал от радости. Егор Иванович стоял невдалеке и усмехался в черные усы.
Рыжий подлетел к добыче, плотоядно облизываясь, но получил щелчка и недовольно отступил. Самур, как существо более положительное, спокойно лежал на прибрежных камнях. В эту минуту выхватил свою первую добычу Егор Иванович. Коротко глянув на сына, он нарочно медленно снял рыбу с крючка и положил около себя. Саша подбежал посмотреть.
- У меня больше, - сказал он.
И умчался к своей яме. Время - деньги.
Минут двадцать потребовалось им, чтобы выудить полтора десятка рыбок. Серебряная, с двумя рядами красноватых и черных пятен на боках, горная форель не отличается особой величиной. Так, с карандаш или чуть больше. Но вкус!..
У нее совсем нет того запаха тины или стоячей воды, который сопутствует речной и озерной рыбе. Чисто-белое мясо без костей легонько припахивает свежим снегом. Аромат этот просто непревзойденный. Корочка зажаренной форели похрустывает. После трапезы остается один только тонкий позвоночник.
Завтракали так: лесник делился с Рыжим, Саша - с Самуром. Молодой Молчанов съел больше, поэтому больше досталось и Самуру. Кот тоже вроде бы наелся, он даже бегал куда-то с рыбьими головками, прятал на тот случай, если придется остаться одному.
Рыжий провожал хозяев, наверное, за целый километр. Бежал сбоку, поставив хвост вертикально, мяукал, терся об ноги и даже на Самура смотрел как-то очень по-дружески. Прощались, какие уж тут могут быть счеты. Когда теперь увидятся...
Устав от беготни, кот смирился, потоптался на месте и отправился сторожить опустевший дом.
7
Вернувшись после этого путешествия в Камышки, Саша еще раз почувствовал на себе всю силу материнской любви. Даже час разлуки с сыном казался для Елены Кузьминичны бесконечно мучительным, она ходила за ним тенью, караулила у калитки и немедленно тащила домой, мыла, чистила и кормила, кормила, кормила, вздыхая от жалости, когда сын плохо, как ей казалось, ел. Или вскакивала среди ночи и стояла над его постелью, если он вдруг ворочался, а еще хуже - стонал, увидев во сне что-нибудь сказочное и страшное.
Не будем к ней строги: Саша один у Елены Кузьминичны, да и то не рядом, а по воле отца за горами, и видела она сына слишком уж редко.
Прошел и этот счастливый, ужасно быстрый последний месяц в родительском доме. Саша раздался в плечах, побелел, лицо у него округлилось, то есть сделался он таким, каким и хотела видеть его мать: здоровым и счастливым. И тогда наступил день отъезда.
Самур вертелся около Саши, преданно засматривал ему в глаза и откровенно грустил. Он подбегал, терся о новые брюки юноши и после этого демонстративно отходил к калитке. Намек был настолько прозрачный, а морда Шестипалого настолько зовущей, что Саша не вытерпел и, улучив минуту, бросился на улицу, а оттуда к реке, через кладки - и в лес. Самуру только этого и хотелось. Ну с кем еще побегаешь? Не с Егором Ивановичем же!
Последняя прогулка перед расставанием была недолгой. Они только успели добежать до лесной возвышенности, где между камней в тайнике у Саши лежал отличный вязовый лук и стрелы с наконечниками из пулевых оболочек. Лук этот он сделал, еще когда ходил в шестой или в седьмой класс, пользовался им и в восьмом, и в девятом, но уже не на виду у всех, а в глубокой тайне, потому что ему по возрасту скорее пристала бы ныне шестнадцатикалиберная "тулка", а не эта детская забава. И все-таки он не выдержал, достал из тайника свое детское оружие и на глазах у Самура врезал в белый круг на скале одну за другой четыре стрелы. Чокнувшись о камень, они со звоном гнулись и падали, Самур подхватывал их и галопом относил Саше.