Страдания юного Вертера - Гете Иоганн Вольфганг 14 стр.


Я неразбывалпьян,встрастяхсвоихвсегда

доходил до грани безумия и не раскаиваюсь ни в том, ни в другом, ибо вмеру

своего разумения я постиг, почему всех выдающихся людей,совершившихнечто

великое, нечто с виду недостижимое, издавна объявляют пьяными и помешанными.

Но и в обыденной жизни несносно слышать, как вслед всякому, кто отважился на

мало-мальскисмелый,честный,непредусмотрительныйпоступок,непременно

кричат:"Даонпьян!Даонрехнулся!"Стыдитесь,вы,трезвыелюди,

стыдитесь, мудрецы!"

"Очередная твоя блажь, - сказалАльберт.-Вечнотыперехватываешь

через край, а тут уж ты кругом не

49

прав, - речь ведь идет о самоубийстве, и ты сравниваешь его свеликими

деяниями, когда на самом деле это несомненная слабость: куда легчеумереть,

чем стойко сносить мученическую жизнь".

Я готов был оборвать разговор, потому что мне несноснеевсегослушать

ничтожные прописные истины, когда сам я говорю от полноты сердца.Однакоя

сдержался, ибо не раз уж слышал их и возмущался ими, и сживостьювозразил

ему: "Ты это именуешьслабостью?Сделайодолжение,несудиповнешним

обстоятельствам. Если народ, стонущий под нестерпимым игомтирана,наконец

взбунтуется и разорвет свои цепи - неужто ты назовешь его слабым? Аеслиу

человека пожар в доме и онподвлияниемиспуганапряжетвсесилыис

легкостью будет таскать тяжести, которые в обычном состоянии и с места бы не

сдвинул; и если другой, возмущенный обидой, схватится с шестерыми иодолеет

их-что ж, по-твоему, оба они слабые люди? А раз напряжение- сила, почему же,

добрейший друг, перенапряжение должно быть еепротивоположностью?"Альберт

посмотрел на меня и сказал:

"Не сердись, но твои примеры, по-моему, тут ни при чем".

"Допустим, - согласился я. - Мне уж не разставилинавид,чтомои

рассуждениячастограничатснелепицей.Попробуемкак-нибудьиначе

представить себе, каково должно быть на душеучеловека,которыйрешился

сбросить обычно столь приятное бремя жизни; ибо мы имеемправопосовести

судить лишь о том, что прочувствовалисами.Человеческойприродеположен

определенный предел, - продолжал я. - Человек может сноситьрадость,горе,

боль лишь до известной степени, а когда эта степеньпревышена,онгибнет.

Значит, вопрос не в том, силен ли он или слаб, а может ли он претерпеть меру

своих страданий, все равно душевных или физических, и, по-моему, так же дико

говорить: тот трус, кто лишает себя жизни, - как называтьтрусомчеловека,

умирающего от злокачественной лихорадки".

"Это парадоксально. До крайности парадоксально!"-вскричалАльберт.

"Не в такой мере, как тебе кажется, - возразил я. - Ведь ты согласен, что мы

считаемсмертельнойболезньютакоесостояние,когдасилычеловеческой

природы отчасти истощены, отчасти настолькоподорваны,чтоподнятьихи

какой-нибудь благодетельной встряской восстановить нормальное течениежизни

нет возможности.

- Ведь ты согласен, что мы

считаемсмертельнойболезньютакоесостояние,когдасилычеловеческой

природы отчасти истощены, отчасти настолькоподорваны,чтоподнятьихи

какой-нибудь благодетельной встряской восстановить нормальное течениежизни

нет возможности. Атеперь,мойдруг,перенесемэтовдуховнуюсферу.

Посмотри на человека с его замкнутым внутренним миром: как действуют на него

впечатления, как навязчивые мысли пускают в немкорни,покавсерастущая

страсть не лишит его всякого самообладания и не доведет до погибели.

Тщетно будет хладнокровный, разумный приятельанализироватьсостояние

несчастного, тщетно будет увещевать его! Такчеловекздоровый,стоящийу

постели больного, не вольет в него ни капли своих сил".

Для Альберта это были слишком отвлеченные разговоры. Тогдаянапомнил

ему о девушке, которую недавно вытащили мертвой из воды, ивновьрассказал

ее историю:

"Милое юное создание, выросшее в тесномкругудомашнихобязанностей,

повседневных будничных трудов, не знавшеедругихразвлечений,кактолько

надеть исподволь приобретенный воскресный наряд и пойти погулять по городу с

подругами, да еще вбольшойпраздникпоплясатьнемножко,аглавное,с

живейшим интересом посудачить часок-другой с соседкой окакой-нибудьссоре

или сплетне; но вот в пылкой душе ее пробуждаются иные, затаенные желания, а

лесть мужчин только поощряет их, прежние радости становятся для неепресны,

и,наконец,онавстречаетчеловека,ккоторомуеенеудержимовлечет

неизведанное чувство; все еенадеждыустремляютсякнему,оназабывает

окружающий мир, ничего не слышит, не видит,нечувствует,кроменего,и

рветсякнему,единственному.Неискушеннаяпустымиутехамисуетного

тщеславия, она прямо стремится к цели: принадлежать ему, внерушимомсоюзе

обрести то счастье, которого ей недостает, вкуситьсразувсерадости,по

которым она томилась. Многократные обещания подкрепляют ее надежды,дерзкие

ласки разжигают ее страсть,подчиняютеедушу;онаходиткаквчаду,

предвкушая все земныерадости,онавозбужденадопредела,наконецона

раскрывает объятия навстречу своим желаниям, и... возлюбленный бросает ее. В

оцепенении, в беспамятстве стоит она над пропастью; вокруг сплошной мрак; ни

надежды, ни утешения, ни проблеска! Ведь она покинута любимым, а в нембыла

вся ее жизнь. Она не видитнибожьегомиравокруг,нитех,ктоможет

заменить ей утрату, она чувствует себя одинокой,покинутойвсеммироми,

задыхаясь в ужасной сердечной муке,очертяголовубросаетсявниз,чтобы

потопить свои страдания в обступившей ее со всех сторон смерти.Видишьли,

Альберт, это история многих людей. И скажи,развенетвнейсходствас

болезнью?Природанеможетнайтивыходиззапутанноголабиринта

противоречивых сил, и человек умирает. Горе тому, кто будет смотреть навсе

это и скажет: "Глупая! Стоило ей выждать, чтобы время оказало свое действие,

и отчаяние бы улеглось, нашелся бы другой, который бы ееутешил".

Назад Дальше