Посмотрелбыты,каконазанималастарика,как
старалась говорить погромче, потому что он туг на ухо,какрассказывалао
молодых и крепких людях,умершихневзначай,иопользеКарлсбада,как
одобряла его решение побывать там будущим летом, как уверяла, что он навид
много здоровее, много бодрее, чем в последний раз, когда она виделаего.Я
тем временем успел отрекомендоваться пасторше. Стариксовсемповеселел,и
так как я не преминул восхититься красотой ореховых деревьев,дающихтакую
приятную тень, он, хоть и не без труда, принялсярассказыватьихисторию.
"Кем посажено старое, мы толком не знаем, -сказалон.-Ктоговорит-
одним, кто - другим священником, а вон томумолодомудереву,чтопозади,
ровно столько лет, сколько моей жене, в октябре стукнет пятьдесят.Отецее
посадил деревцо утром, а в тот же день под вечер она родилась. Онбылмоим
предшественником в должности, и дочегоемубылолюбодерево,дажене
выразишь словами, да и мне, конечно, не меньше. Жена моя сидела поднимна
бревне и вязала, когда я двадцатьсемьлеттомуназадбеднымстудентом
впервые вошел сюда во двор". Лотта осведомилась о его дочери: оказалось, она
пошланалугкбатракамсгосподиномШмидтом,старикжепродолжал
вспоминать, как полюбил его старый священник, а за ним и дочь и как онстал
сперва его викарием, а потом преемником.
Рассказ близился к концу, когдаизсадапоявиласьпасторскаядочка
вместесвышеназваннымгосподиномШмидтом.Онасискреннимрадушием
приветствовала Лотту, и, должен признаться, мнеонапонравилась.Стакой
живой и статной брюнеткой неплохо скоротать время вдеревне.Еепоклонник
(ибо роль господина Шмидтасразужеопределилась),благовоспитанный,но
неразговорчивый человек, все время помалкивал, как Лотта ни пыталась вовлечь
его в беседу. Особенно было мне неприятно,что,судяповыражениюлица,
необщительность егообъясняласьскорееупрямствомидурнымхарактером,
нежелиограниченностьюума.Вдальнейшемэто,ксожалению,вполне
подтвердилось. Когда Фредерика во время прогулки пошларядомсЛоттой,а
следовательно, и со мной, лицо ее воздыхателя, ибезтогосмуглое,столь
явно потемнело, что Лотта как раз вовремядернуламенязарукавидала
понять, что я чересчур любезен сФредерикой.Амневсегдадокрайности
обидно, если люди докучают друг другу, тем более если молодежь во цветелет
вместо того, чтобы быть восприимчивой ко всяческим радостям, из-запустяков
портит друг другу недолгиесветлыедниислишкомпозднопонимает,что
растраченного не возместишь.Этомучиломеня,и,когдамывсумерках
вернулись на пасторскийдвори,усевшисьзастолпитьмолоко,завели
разговор о горестях и радостях жизни, я воспользовался предлогом ипроизнес
горячую речь против дурного расположения духа.
"Люди часто жалуются, что счастливыхднейвыпадаетмало,атяжелых
много, - так начал я, - но, по-моему, это неверно. Еслибымысоткрытым
сердцем шли навстречу тому хорошему, что уготовано нам богом на каждый день,
у нас хватило бы сил снести и беду, когда она приключится".
"Но мы не властны над своими чувствами, - возразила пасторша, - немалую
роль играет и тело! Когда человеку неможется, ему всюду не по себе". Вэтом
я согласился с ней. "Значит, надо считать это болезнью, - продолжал я,-и
надо искать подходящего лекарства". - "Дельно сказано, - заметилаЛотта.-
Мне, например, кажется, что многое зависит от нас самих. Я это по себе знаю:
когда что-нибудь огорчает меняивгоняетвтоску,явскочу,пробегусь
раз-другой по саду, напевая контрдансы, и тоски как не бывало". - "Вот это я
и хотел сказать, - подхватиля.-Дурноенастроениесроднилени,оно,
собственно, одна из ее разновидностей. От природы все мысленцой,однако
же, если у нас хватает силы встряхнуться, работа начинаетспориться,имы
находим в ней истинное удовольствие". Фредерика слушала очень внимательно, а
молодой человек возразил мне, что не в нашей власти управлять собой,атем
более своими ощущениями. "Здесь речь идет о неприятных ощущениях, -отвечал
я, - а от них всякий рад избавиться, и никто незнаетпределасвоихсил,
пока не испытает их. Кто болен, тот уже обойдет всех врачей,согласитсяна
любые жертвы, не откажется от самых горьких лекарств, лишь бывернутьсебе
желанное здоровье". Я заметил,чтостарикпасторнапрягаетслух,желая
принять участие в нашем споре; тогда я возвысил голос и обратил свою речьк
нему. "Церковные проповеди направлены против всяческих пороков, - говорил я,
- но мне еще не доводилось слышать, чтобы с кафедры громили угрюмый нрав" {У
нас имеется теперь превосходная проповедь Лафатера на эту тему, между прочим
и по поводу книги пророка Ионы. (Прим. автора.)}. - "Пустьэтимзанимаются
городские священники,-возразилон,-укрестьяннебываетплохого
расположения духа, впрочем, иногда такая проповедь не помешала бы, хотя бы в
назидание моей жене и господину амтману". Все общество рассмеялось, и сам он
смеялся от души, пока не закашлялся, что на время прервало наш диспут; затем
слово опять взял молодой человек. "Вы назвали угрюмый нрав пороком;намой
взгляд, это преувеличено". - "Ничуть, - отвечал я, - развето,чемпортят
жизнь себе и своим ближним, не заслуживает такого названия? Мало того что мы
не в силах сделать друг друга счастливыми: неужтомыдолжныещеотнимать
друг у друга ту радость, какая изредка выпадает на долю каждого? Иназовите
мнечеловека,дурнонастроенного,нодостаточномужественного,чтобы
скрыватьсвоенастроение,одномустрадатьотнего,неомрачаяжизни
окружающим. Притом же чаще всего дурное настроение происходит отвнутренней
досады на собственное несовершенство, от недовольства самим собой, неизбежно
связанного с завистью, которую, в свою очередь, разжигает нелепое тщеславие.
Видеть счастливыхлюдей,обязанныхсвоимсчастьемненам,-вотчто
несносно".