Следующая дверь по коридору вела в еще одну ванную комнату. В ней горел ослепительный свет, отражаясь от зеркал, фарфора и желтой керамической плитки.
Однако, сузив глаза в щелочки, я все же заглянул в каждый уголок. И здесь меня никто не подкарауливал.
В тот момент, когда я протянул руку к выключателю на стене, позади меня – со стороны хозяйской спальни – послышался какой-то звук. Быстрый и тихий, словно крыса пробежала по деревянному полу. Краем глаза я успел заметить едва уловимое движение.
Я молниеносно развернулся, выставив «глок» перед собой и удерживая его двумя руками. Черт знает что я творил! Будто изображал из себя не то Сталлоне, не то Шварценеггера, не то Иствуда, не то Кейджа – в боевиках, где они только и делали, что прыгали и палили из пистолетов. Да они и сами-то не знали, что творят!
Наверное, я ожидал увидеть подкрадывающуюся фигуру, занесенную руку с кривым кинжалом, но не обнаружил ровным счетом никого.
Движение, которое мне удалось заметить, произвела дверь в спальню Анджелы. Кто-то плотно захлопнул ее изнутри. В светлом проеме между дверью и косяком мелькнула какая-то сгорбленная, скрючившаяся тень.
Дверь захлопнулась гулко, как тяжелый банковский сейф.
Когда я выходил из спальни, там никого не было, и никто не проходил мимо меня с тех пор, как я поднялся на второй этаж. Значит, это мог быть только убийца, и то лишь в том случае, если он вернулся через открытое окно в ванной, где я обнаружил тело Анджелы.
Однако если в спальне находился преступник, значит, чуть раньше мимо меня проскользнул кто-то другой, включивший затем свет в вестибюле второго этажа. Выходит, что злоумышленников двое, и я между ними словно в мышеловке.
Что делать: идти вперед или двигаться назад? Небогатый выбор. Куда бы я ни пошел, неизбежно окажусь в дерьме, а я как раз не прихватил резиновых сапог.
Они, видимо, ожидают, что я побегу вниз по лестнице, но для меня безопаснее делать как раз то, чего они от меня не ждут. Поэтому без малейших колебаний я кинулся к спальне Анджелы и, не обращая внимания на ручку, ударил ногой в то место, где располагался замок. Дверь с грохотом распахнулась, и я ворвался в комнату с пистолетом в вытянутой руке, готовый выпустить пулю в любого, кого увижу.
Никого.
По-прежнему горит ночник. На ковре – никаких кровавых отпечатков, значит, никто не проходил через комнату из залитой кровью ванной, чтобы закрыть дверь.
Тем не менее я снова заглянул в ванную. На сей раз я не стал доставать из кармана фонарик, понадеявшись на рассеянный свет от ночника. Мне не хотелось еще раз во всех деталях видеть жуткую картину. Окно оставалось открытым, запах – таким же тошнотворным, как минуту назад. На полу все так же было распростерто тело Анджелы. Несмотря на сумрак, я видел ее открытый рот и изумленно распахнутые глаза.
Нервно оглянувшись, я бросил взгляд в вестибюль.
Никого.
Сбитый с толку, я вышел на середину спальни.
Сквозняк из открытого окна был не настолько силен, чтобы от него захлопнулась дверь, и уж тем более он не мог создать ту жуткую тень, которую я успел заметить.
Возможно, под кроватью и мог бы спрятаться взрослый мужчина, но тогда он оказался бы зажатым между матрацем и полом. Кроме того, за то короткое время, которое понадобилось мне, чтобы ворваться в спальню, спрятаться под кроватью не успел бы даже самый проворный человек.
В стенном шкафу, дверца которого была также открыта, пришелец тоже не мог бы укрыться, но на всякий случай я заглянул и туда. Взглянув наверх, я увидел в свете фонарика люк, ведущий на чердак. Лестницы под ним не было, но даже если бы она там стояла, никто не успел бы с быстротой паука взобраться по ней на чердак и втянуть ее за собой. В распоряжении злоумышленника было не более трех секунд – явно недостаточно, чтобы спрятаться.
Рядом с кроватью располагались два задернутых шторами окна, и оба были надежно заперты изнутри.
Убийца никак не мог выбраться через них. Но, возможно, смогу я? Мне крайне не хотелось возвращаться в вестибюль.
Не выпуская из поля зрения входную дверь, я попытался открыть окно. Это мне не удалось. Оконные рамы были закрашены масляной краской и не поддавались.
Это были массивные окна, разделенные деревянными планками на несколько узких частей. Не приходилось и мечтать о том, чтобы просто выбить стекло и бежать.
Я стоял спиной к ванной. Внезапно мне показалось, что по моей шее забегали насекомые. Мне почудилось, что Анджела уже не лежит на полу, а поднялась и стоит сзади меня – залитая кровью, с глазами светлыми и пустыми, как серебряные монеты. Мне показалось, что я слышу, как она пытается говорить, но не может, и вместо речи раздается лишь бульканье из ее страшной раны.
Когда я, дрожа от ужаса, обернулся, позади меня никого не было. Я выдохнул, испытав неимоверное облегчение, и только тут понял, насколько напугало меня собственное воображение, нарисовав столь чудовищную картину.
Однако я все еще находился во власти этого жуткого видения. Мне казалось, что я вот-вот услышу, как несчастная поднимается в ванной на ноги. Горе, вызванное смертью Анджелы, мгновенно сменилось страхом за собственную жизнь. Я уже не воспринимал ее как личность. Она стала неодушевленным предметом, воплощением смерти, чудовищем, оглушительным напоминанием о том, что всем нам уготованы кончина, гниение и превращение в прах. Мне стыдно признаться, но в этот момент я даже испытал ненависть по отношению к ней. Я ненавидел ее из-за того, что чувствовал себя обязанным подняться сюда, на второй этаж, из-за того, что она втравила меня в этот ужас, и в то же время ненавидел себя за то, что ненавижу ее – обожавшую меня медсестру. Ненавидел ее за то, что из-за нее ненавижу себя. Наверняка в основе этой омерзительной психологической спирали лежал скорее страх, нежели ненависть, но, несомненно, присутствовала и она.
Иногда трудно найти более мрачное место, чем наши собственные мысли – эта безлунная полночь души.
От холодного пота мои ладони стали влажными и скользили на рукоятке пистолета.
Я перестал гоняться за призраками и с неохотой вернулся в коридор. Там меня ждала кукла.
Самая большая по размеру кукла с полки в рабочем кабинете Анджелы – более полуметра ростом – сидела на полу, раздвинув ноги и глядя на меня в свете, лившемся из открытой двери в единственную комнату, которую я еще не успел обследовать, – напротив еще одной ванной. Руки куклы были подняты, и на них что-то висело.
В этом было что-то нехорошее.
Я заметил это при первом же взгляде на куклу, но когда пригляделся, то понял, что это было нечто очень нехорошее.
Если бы дело происходило в голливудском фильме, то вслед за этой куклой на сцене должен был бы появиться человек с весьма дурными намерениями. Здоровенный парень в маске хоккейного вратаря. Или в капюшоне. В руках у него должна быть бензопила, или, на худой конец, пневматический пистолет, стреляющий гвоздями, или, если он находился в хорошем расположении духа, топор – достаточно большой, чтобы с легкостью расчленить тираннозавра.
Я заглянул в рабочий кабинет Анджелы, где все так же горела лампа на столе. Нет, ни один злоумышленник там не прятался.
Двигайся! Дальше – ванная комната, выходящая в коридор второго этажа. Никого. Мне хотелось по-маленькому. Не время! Двигайся!
Теперь – к кукле, одетой в черные кроссовки, черные джинсы и черную футболку. То, что она держала в руках, оказалось синей кепкой-бейсболкой с двумя вышитыми кроваво-красной нитью словами над козырьком: «ЗАГАДОЧНЫЙ ПОЕЗД».
Поначалу мне показалось, что эта кепка просто похожа на мою. В следующее мгновение я увидел, что это – моя кепка, которую я оставил внизу, на кухонном столе.
Бросив быстрые взгляды в сторону лестницы и комнаты, куда я еще не успел заглянуть, я выдернул бейсболку из маленьких фарфоровых рук и натянул ее себе на голову.
При определенном освещении и в определенных обстоятельствах любая кукла может показаться зловещей и даже внушить суеверный ужас. Здесь был другой случай, поскольку в чертах этой куклы не заключалось какого-либо зла, и все же при более пристальном взгляде на нее по моей шее пополз неприятный холодок, как во время вечеринки в Хэллоуин.
Действительно, меня напугало нечто странное в лице куклы. Приглядевшись, я понял, что именно: необъяснимое сходство со мной. Да что там сходство!
У куклы было мое лицо! Это была маленькая копия меня самого.
Я был одновременно тронут и напуган. Оказывается, я до такой степени был дорог Анджеле, что она с любовью увековечила мои черты в одной из своих кукол и посадила ее на полку, где стояли ее любимые творения. Внезапно меня, словно дикаря, обуял примитивный страх, что стоит мне прикоснуться к этому фетишу, как он похитит мою душу и разум. Как будто какой-то злой дух оставил здесь куклу специально для того, чтобы заманить меня в ловушку и переселиться в мое тело. Вселившись в меня, он с ликующим воплем вырвется в ночь, чтобы грызть черепа девственниц и пожирать сердца новорожденных младенцев.
В обычные времена, если таковые, конечно, бывают, мое бурное воображение в основном развлекает меня. Бобби Хэллоуэй насмешливо называет его «стометровой цирко-мозговой ареной». Это свойство я, без сомнения, унаследовал от своих родителей, которые были достаточно умны, чтобы понимать, насколько мало мы знаем, достаточно любопытны для того, чтобы стремиться к новым знаниям, и достаточно проницательны, чтобы отдавать себе отчет в том, что любая вещь и любое событие таят в себе бездну непознанного.
Когда я был маленьким, они читали мне не только стихи Артура Милна и Беатрисы Поттер, но, учитывая мое раннее развитие, еще и Дональда Джастиса и Уоллеса Стивенса. Образы, встречавшиеся в этих стихотворных строках, будоражили мое воображение: десять розовых пальцев на ноге Тимоти Тима, светлячки, мерцающие в крови… В необычные времена, как, например, нынешняя ночь похищенных трупов, воображение играет со мной злые шутки: сейчас на этой «стометровой цирко-мозговой арене» тигры приготовились сожрать своих дрессировщиков, а под мешковатой одеждой клоунов скрывались злобные сердца и ножи мясников.
Двигайся!
Еще одна комната. Заглянуть туда, не забывая об опасности сзади, а затем – вниз по лестнице.
Суеверно избегая куклы – моего второго «я» – и стараясь держаться от нее подальше, я подошел к от крытой двери в комнату, располагавшуюся напротив ванной. Это была незатейливо обставленная спальня для гостей.
Пониже пригнув голову и щурясь от света люстры, я заглянул внутрь, но никого не увидел. Кровать имела боковые поручни и подножку, которая не позволяла покрывалу спускаться до пола, так что все пространство под ней хорошо просматривалось.
Здесь не было стенного шкафа. Вместо него стояла мебельная стенка с рядами выдвижных ящиков и отделением для верхней одежды. Под его высокими дверцами располагалась еще пара ящиков. Платяной шкаф был достаточно вместительным для того, чтобы в нем мог спрятаться взрослый человек – с бензопилой или без оной.
В этой комнате меня поджидала еще одна кукла.
Она сидела посередине кровати, так же, как кукла Кристофер Сноу, вытянув руки по направлению ко мне. Однако свет здесь был таким ярким, что я не мог как следует разглядеть, что именно она держала в своих розовых ручках.
Я выключил верхний свет. Продолжала гореть лишь лампа на тумбочке.
Повернувшись спиной к порогу и готовый стрелять в любого, кто появится в коридоре, я, пятясь, вошел в комнату.
Краем глаза справа от себя я видел платяной шкаф.
Если бы его дверцы вдруг начали открываться, мне бы даже не понадобился лазерный прицел, чтобы наделать в них дырок диаметром в девять миллиметров каждая.
Я ткнулся задом в край постели и повернул голову в ее сторону – не до конца, но достаточно для того, чтобы рассмотреть куклу. В каждой из повернутых кверху ладошек она держала по одному глазу. Не стеклянные пуговичные глаза из набора кукольника. Не фарфоровые шарики, разрисованные рукой мастера; Настоящие человеческие глаза.
Двери шкафа оставались неподвижными на своих петлях.
Если в доме что-то и двигалось, то это было время.
Я тоже оставался неподвижным, как прах в урне, но жизнь внутри меня продолжалась: сердце обезумело и мчалось, словно угорелая белка в колесе из ребер.
Я снова посмотрел на глазные яблоки в протянутых фарфоровых ручках: затекшие кровью карие глаза со свисающими мелочно-белыми нитями, влажные, изумленно глядящие на меня и кажущиеся голыми в отсутствие век. Я не сомневался: последнее, что им довелось увидеть, был белый фургон, останавливающийся на поднятый вверх большой палец. А потом – человек с бритой головой и жемчужной серьгой в ухе.
И все же я был уверен, что сейчас, находясь в доме у Анджелы, имею дело не с тем, лысым. Подобная игра в «кошки-мышки» была не в его стиле. Он наверняка предпочитал действовать быстро, зло и жестоко.
Мне скорее казалось, что я очутился в детской психиатрической клинике, пациенты которой перебили врачей и санитаров, а теперь, наслаждаясь свободой, играют в свои безумные игры. Мне казалось, я слышу их тихий смех за порогом комнаты – зловещее серебристое хихиканье, которое они пытаются приглушить, прижимая ко рту маленькие холодные ладошки.
Я не смог заставить себя открыть дверцы платяного шкафа.
Я поднялся сюда для того, чтобы помочь Анджеле, но это уже было невозможно – ни сейчас, ни потом.
Теперь мне хотелось только одного: спуститься вниз, выбраться из дома, вскочить на велосипед и помчаться куда глаза глядят.
Стоило мне двинуться по направлению к двери, как погас свет. Видимо, кто-то выключил рубильник на распределительном щитке. Наступившая темнота была такой непроницаемой, что даже я не мог разглядеть ничего вокруг. Окна были плотно зашторены, и молочный свет луны не проникал в комнату. Воцарившаяся тьма была чернее самых черных чернил.
Шаря руками в пространстве перед собой, я продолжал слепо двигаться к двери, но затем шагнул в сторону. У меня возникло необъяснимое чувство, что в коридоре кто-то притаился и на пороге меня настигнет удар ножа.
Прижавшись спиной к стене спальни, я замер и стал прислушиваться. Я задержал дыхание, но был бессилен сделать что-либо с сердцем, которое стучало словно лошадиные копыта по брусчатке – целый кавалерийский эскадрон. Мне чудилось, что меня намеревается предать мое собственное тело.
Однако, несмотря на этот бешеный галоп, я услышал, как скрипнули петли. Дверцы платяного шкафа медленно открывались.
О боже!
Это была и молитва, и проклятие одновременно.
Вцепившись в рукоятку «глока» обеими руками, я вытянул его в том направлении, где, по моим расчетам, находился шкаф. Потом, подумав, переместил дуло на десять сантиметров левее и тут же вернул в прежнее положение.
В абсолютной темноте я был полностью дезориентирован. Я не сомневался, что сумею попасть в шкаф, но не был уверен, что попадание придется точно по центру. Стрелять надо было наверняка, поскольку первая вспышка от выстрела сразу же выдаст мое местоположение. Не мог я также и устроить канонаду, паля вслепую по сторонам. Каскад пуль наверняка разорвал бы ублюдка на части, но лишь при том условии, что все они попадут в цель. Однако в такой темноте я мог только ранить его или, еще вероятнее, просто бы промахнулся.
А что будет, когда обойма опустеет?
Что тогда?
Я выскользнул в коридор, в любую секунду ожидая нападения, но его не последовало. Притворившись, будто не слышал скрипа петель, я переступил порог комнаты и закрыл за собой дверь, отгородившись таким образом от того, кто вылезал из шкафа, – кем бы он ни был.
Из лестничного проема в конце длинного темного коридора лился неяркий свет. Видимо, лампы на первом этаже питались от другой электрической цепи.
Не дожидаясь, пока из гостевой комнаты кто-то появится, я кинулся к лестнице и услышал, как дверь за моей спиной открылась.
Задыхаясь и перескакивая сразу через две ступени, я почти успел добежать до лестничной площадки между первым и вторым этажами, как вдруг мимо моего виска пролетела моя же фарфоровая голова в миниатюре и вдребезги разлетелась, ударившись о стену передо мной. Я поднял руку, чтобы защитить глаза. В лицо мне брызнул град фарфоровых осколков.