Его снедала тревога: с минуты на минуту малышка проснется, перепугается, и что с ней делать, как успокоить? Лучше бы она была мальчиком! С мальчиками проще… Три раза из пяти Коттон уносил мальчиков. А от девочек появлялись мысли – грустные, страшные… Хьюи почти не помнил сестру, но кое-какие воспоминания остались: в основном кашель, долгие мучительные приступы кашля, а в перерывах – хрипы и свист при каждом вдохе. Вспоминая те хрипы, великан вздрагивал. Маленьким он залезал в постельку Джо Эллен и пытался ее согреть, но сестренке почему-то не помогало. Мама и тот первый доктор все повторяли: это сильная простуда… А потом было слишком поздно. Когда, усадив в соседский пикап, ее привезли к городскому доктору, малышка была мертва. Словно фарфоровый ангел, она лежала на пассажирском сиденье, бледная и такая беззащитная! Наверное, поэтому Бог забрал ее к себе… Сестренке только-только четыре исполнилось! «Дифтерия», – сказал городской врач, и Хьюи всей душой возненавидел это слово. Однажды, много лет спустя, кто-то произнес его по телевизору – пришлось схватить мерзкий ящик и разбить вдребезги. А вот двоюродный брат Джо Эллен не знал: в то время он жил в Миссисипи.
Эбби застонала громче, и перепуганный Хьюи схватил Барби, которую в последнюю минуту сунул ему Джои.
– Мама! – с закрытыми глазами позвала малышка. – Мама!
– Эбби, мамы здесь нет. Я Хьюи!
Длинные ресницы задрожали, глаза распахнулись и тут же стали круглыми от страха и удивления: девочка увидела сидящего перед ней великана. В тусклом свете лампы заблестели слезы, нижняя губа мелко-мелко задрожала.
– Где моя мама? – тоненьким голоском спросила малышка.
– Ей пришлось уехать с твоим папой, и они попросили меня посидеть с тобой.
Эбби огляделась по сторонам: ветхая лачуга мало напоминала ее спаленку.
– Где мы? – густо краснея, спросила она.
– В маленькой лесной лачуге, недалеко от твоего дома. Мама скоро вернется.
– А где она? – Нижняя губа девочки задрожала еще сильнее.
– Вместе с папой.
Зажмурившись, Эбби начала хныкать. Понимая, что девочка вот-вот расплачется, Хьюи достал Барби и посадил на кровать перед малышкой. Полные слез глаза остановились на кукле, которая тоненькой ниточкой соединяла с домом.
– Вот, мама тебе оставила, – объявил великан.
Схватив куклу, девочка прижала ее к груди.
– Мне страшно.
– Мне тоже, – сочувственно кивнул Хьюи.
– Правда? – недоверчиво спросила малышка.
Великан кивнул, и в его глазах заблестели слезы.
Нервно сглотнув, Эбби пожала мизинец Хьюи, словно пытаясь его успокоить.
Если бы не шелковый шарф, в глазах его пленницы отразилось бы изумление.
* * *
В самом сердце Джексона, на окраине элитного жилого комплекса, белокаменный особняк с колоннами сверкал в лучах подсветки, установленной в ветвях величественных дубов.
Перед домом на круговой подъездной аллее застыл желтый «дюзенберг» 1932 года – последнее напоминание о некогда роскошной коллекции старых машин, которую ее хозяин распродавал большую часть прошлого года.
В столовой за широким обеденным столом сидел доктор Джеймс Макдилл, хозяин особняка и «дюзенберга», вместе с женой Маргарет. Боль и тревога читались в глазах доктора: за последние двенадцать месяцев его супруга похудела на девять килограммов, и это при том, что и раньше весила не больше шестидесяти. Доктор сам был не в лучшей форме, но после долгих сомнений и колебаний наконец решил поднять больную тему. Чем ближе конференция, тем крепче становилась его решимость. Каждый божий день Макдилла терзали страшные воспоминания, особенно одна фраза, походя оброненная похитителями.
– Маргарет, – отложив вилку, решительно начал он, – знаю, тебе больно об этом говорить, но молчать больше невозможно.
Серебряная ложечка застучала по тонкому фарфоровому блюдцу.
– Почему? – спросила супруга голосом, который мог разрезать оконное стекло не хуже алмаза. – Почему не можешь молчать?
Макдилл вздохнул. Известный кардиохирург, он ни перед одной операцией не волновался так, как перед разговором с женой.
– Может, из-за того, что все случилось ровно год назад. Может, из-за того, что они нам сказали. Сегодня утром в операционной я только об этом и думал. Те события изменили нашу жизнь, отравили ее страшным ядом.
– Не нашу, а твою, только твою!
– Боже, Маргарет! Сегодня в Билокси началась конференция, а мы на ней не присутствуем по одной-единственной причине: события прошлого года до сих пор над нами тяготеют.
– Так ты жалеешь, что не поехал?! – не веря своим ушам, воскликнула она. – Боже мой! Боже мой…
– Нет, тут другое! Мы еще в прошлом году должны были пойти в полицию. Девушка сказала: это далеко не первый случай, и я ей верю. Они и других врачей терроризировали, воспользовались конференцией и тем, что мы оказались врозь… Маргарет, а если это происходит снова? Прямо сейчас?
– Прекрати! – придушенно зашептала она. – Забыл, что они сказали? Они убьют Питера! Ты хочешь пойти в полицию? Через год после похищения? Не понимаешь, что за этим последует? Как можно быть таким наивным?
Макдилл положил руки на стол.
– Придется. Нельзя допустить, чтобы другая семья пережила тот же кошмар, что и мы.
– "Мы"? С тобой-то что случилось? Со шлюхой в шикарном люксе просидел! Ты хоть о ком-нибудь, кроме себя, думаешь? Питер через такое прошел…
– Конечно, я думаю о Питере! Просто не хочу, чтобы из-за нашей трусости страдал другой ребенок.
Обхватив себя руками, Маргарет стала раскачиваться на стуле, как шизофреники, которых Макдилл видел в медицинской школе во время практики.
– Если бы только ты не оставил нас одних, – пробормотала она. – Одни-одинешеньки… Маргарет и Питер… совершенно беззащитные.
Чувствуя себя виноватым, доктор поморщился:
– Дорогая, пожалуйста…
– Какая, к черту, медицинская конференция! – презрительно сощурилась Маргарет. – Ты на автосалон сорвался!
– Дорогая… – Джеймс не договорил, потому что в столовой появился их одиннадцатилетний сын Питер, худой бледный мальчик с беспокойно бегающими глазами.
– В чем дело? – робко спросил он. – Что вы кричите?
– Небольшое недоразумение, сынок. Мы с мамой говорили о проблемах с налогами, и я вспылил. Устал, утром сложная операция была. Так что не волнуйся… Когда уезжаешь к Джимми?
– Его папа с минуты на минуту подъедет.