– Я обожаю шоколадное печенье! Как можно сравнивать!
– Ха‑ха! Ну так ты его не получишь! – Она убежала в спальню и вскочила на постель, прыгая с ноги на ногу, смеясь, со сверкающими глазами и развевающимися волосами.
– Отдай мне печенье, дочь Евы! Я без него жить не могу!
– Наркоман!
– Да! – С загоревшимися глазами он тоже вскочил на постель, отобрал печенье и зашвырнул его на обтянутый пергаментом стул, а потом крепко прижал к себе Кизию.
– Ты не только безнадежный шоколадоголик, Марк Були, ты еще и эротоман. – Засмеявшись счастливым детским смехом, она поудобнее устроилась в его объятиях.
– А может, без тебя я тоже жить не могу…
– Сомневаюсь. – Он притянул ее к себе, и, смеясь, они занялись любовью.
– Что ты хочешь на ужин? – Она зевнула и свернувшись калачиком, подвинулась поближе к нему на большой, удобной кровати.
– Тебя.
– Это было на обед.
– Ну и что? Разве есть закон, запрещающий одно и то же блюдо на обед и ужин? – Он взъерошил ей волосы, и губы его потянулись к ее губам.
– Марк, я серьезно. Что будешь есть, кроме шоколадного печенья?
– Не знаю… Ну, как обычно… бифштекс… омар… икра. – Он и представления не имел, насколько это для нее обычно. – Правда, не знаю. Наверное, пиццу. Какую‑нибудь колбасу. Лазанию. Можно сейчас купить свежий базилик?
– Ты опоздал на четыре месяца. Сейчас не сезон для базилика. А как насчет соуса из моллюсков?
– Договорились.
– Я сейчас вернусь. – Она провела языком по его пояснице, еще раз потянулась и выскочила из постели так, что он не успел дотронуться до нее. – Хватит, Маркус. Потом. Иначе мы останемся без ужина.
Перевернувшись на спину, он стал наблюдать, как она одевается.
– Зануда ты, Кизия, но смотреть на тебя приятно.
– Возвращаю оба комплимента.
Он лениво растянулся на простынях, и ей пришло в голову, что трудно представить себе нечто более прекрасное, чем дерзкая нагота очень молодого и очень красивого мужчины.
Кизия вышла из спальни и вернулась с сеткой в руке, одна из его рубашек была завязана узлом под грудью, джинсы плотно облегали бедра, волосы перехвачены красной лентой.
– Я должен тебя вот так нарисовать.
– Ты должен перестать быть таким дурнем. Я могу от тебя заразиться. Есть какие‑нибудь особые пожелания? – Он улыбнулся, отрицательно покачал головой, и она ушла на рынок.
По соседству было несколько итальянских рынков, где она любила покупать для него еду. Это была настоящая пища: домашняя пицца, свежие овощи, огромные фрукты, налитые соком помидоры, великое множество колбас и сыров, к которым так и хотелось прикоснуться и вдохнуть их аромат. Все это казалось таким соблазнительным и сулило королевскую трапезу. Длинные батоны итальянского хлеба, которые удобно нести под мышкой, как она обычно делала в Европе. Бутылки вина, подвешенные на крюках к потолку.
Идти было недалеко, и наступило как раз то время дня, когда молодые художники начинали выползать из своих убежищ. Конец дня, когда те, кто работает по ночам, начинают оживать, а те, кто работает днем, испытывают желание потянуться и пройтись. Чуть позже на улицах станет полно народа: гуляют, болтают, курят травку, собираются группами, забредают в кафе по пути к друзьям или на выставку чьих‑нибудь скульптур. Все в Сохо были друзьями, и все много работали. Попутчики в странствиях души. Первооткрыватели в искусстве. Танцоры, писатели, поэты, художники, собранные в южной оконечности Нью‑Йорка между умирающим, полным грязи и непристойностей Гринвич‑Виллиджем и стеклом и бетоном Уолл‑стрита.
Насколько же приятнее здесь, в Сохо, в мире друзей.
Девушка в зеленной лавке хорошо ее знала.
– А, синьорина, как поживаете?
– Прекрасно, а вы?
– Так себе. Что вам угодно?
Побродив среди великолепных запахов, Кизия выбрала салями, сыр, хлеб, лук и помидоры. Фьорелла одобрила ее покупки. Сразу видно, продавщица понимает, что к чему. Она нашла прекрасное салями, все ингредиенты для соуса – это будет настоящий паэзский соус! Симпатичная девушка. Наверное, замужем за итальянцем. Впрочем, Кизия никогда об этом не спрашивала.
Заплатив, она вышла с полной сеткой. Зашла в соседнюю лавочку купить яиц, а потом пошла вниз по улице в сторону кондитерской – там продавалось столь любимое им шоколадное печенье. Над головой простиралось играющее всеми цветами вечернее небо, вокруг витали ароматы свежего хлеба, колбас, кофе «Эспрессо» – это из соседних кафе. Иногда к ним примешивался запах марихуаны. Стоял чудный сентябрь: было все еще тепло, но вечерняя прохлада уже начинала насыщать воздух свежестью, и розовые тона неба казались от нее еще нежнее – это напоминало ранние акварели Марка. Воркуя, голуби вперевалку разгуливали по улицам. У стен застыли велосипеды. То здесь, то там девочки прыгали через скакалку.
– Что ты принесла? – Марк лежал на полу и курил.
– То, что ты заказывал. Наше обычное меню: омар, икра, бифштекс. – Послав ему воздушный поцелуй, она поставила пакеты на узкий кухонный стол.
– Серьезно? Ты купила бифштекс? – В его голосе звучало скорее разочарование, чем предвкушение.
– Нет. Фьорелла сказала, что мы мало едим салями, ну я и купила целую тонну.
– Хорошо. Надо полагать, она разбирается.
До появления Кизии он жил на консервированных бобах и шоколадном печенье. Фьорелла была одним из многочисленных подарков Кизии, частью ее тайны.
– Конечно, разбирается. Еще как разбирается.
– И ты тоже отлично разбираешься.
Она стояла в дверях, глаза ее блестели в наполняющих комнату сумерках. Глядя на распростертого на полу Марка, она сказала:
– Знаешь, иногда мне кажется, что я и в самом деле люблю тебя, Марк.
– Мне тоже иногда кажется, что я люблю тебя.
Во взглядах, которыми они обменялись, звучало многое. В них не было места раздражению, напряженности, нервозности. Не было глубины чувства, но не было и кокетства. Одно лишь признание: я очень ценю, что я с тобой.
– Хочешь, пойдем погуляем, Кизия?
– Погуляем, – повторила она по‑итальянски, и он ласково рассмеялся. Она всегда называла прогулку по‑итальянски и объясняла это так: – Там, в Нью‑Йорке, люди ходят. Бегают. Они ненормальные. Здесь, в Сохо, пока еще понимают, что значит жить! В Европе тоже понимают это. Итальянцы каждый вечер выходят в сумерках на прогулку, а еще в полдень по воскресеньям – в этих забавных маленьких городках, где большинство женщин носят черное, а мужчины – шляпы, белые рубашки, мешковатые костюмы и не надевают галстуков. Гордые земледельцы, добродетельные люди. Они глазеют по сторонам, приветствуют знакомых. И делают это так, словно выполняют важный обряд. Это ритуал, многовековая традиция, и мне это очень нравится.
– Ну, пошли. – Он поднялся, потянулся и обнял ее за плечи. – Поедим, когда вернемся.
Кизия понимала, что имеется в виду. Одиннадцать, может, и двенадцать часов. Сначала они будут гулять, потом встретят друзей и остановятся на улице поболтать. Станет темно, и они зайдут к кому‑нибудь из друзей Марка, чтобы взглянуть, как продвигается работа, и в конце концов в студии соберется столько народу, что они решат пойти посидеть в «Партридж» и выпить там вина. А через несколько часов выяснится, что все умирают с голоду, и Кизии придется кормить девять человек.