. Ну, достаточно, я устала. – Она встала и потянулась. – К тому же твои нотации мне надоели. Ты сегодня ночуешь дома или опять поедешь к своей шлюшке? И когда, кстати, это кончится?
Никогда, мысленно пообещал себе Джон. Никогда!
Жить с этой холодной, бессердечной дрянью он не смог бы за все сокровища мира. Но вместе с тем он знал, что должен пробыть здесь хотя бы до возвращения Габриэлы. Жертвовать ради дочери всей своей жизнью Джон не собирался, но его пребывание дома способно на время успокоить Элоизу. И тогда, быть может, девочке хотя бы поначалу будет не так доставаться.
– Я еще немного посижу, – сказал он и, прищурившись на огонь в камине, налил себе новую порцию виски. Джон был очень рад тому, что теперь у них с Элоизой – раздельные спальни. Спать с ней в одной постели ему было по‑настоящему страшно – он всерьез начинал побаиваться, что Элоиза может без колебаний прикончить его. Он несколько раз говорил об этом и Барбаре, но та нисколько не испугалась, простодушно твердя про законы, про полицию. Что ж, возможно, ей с ее ограниченным умом просто не дано было постичь, насколько Элоиза жестока и опасна. Никто не мог этого понять, за исключением его самого и Габриэлы.
– Значит, ты собираешься спать в своей комнате, – констатировала Элоиза и вышла из библиотеки, слегка покачивая бедрами.
Джон взглядом проводил выползающий за дверь шелестящий шлейф ее вечернего платья и залпом проглотил содержимое бокала. Элоизе он ничего не ответил – он снова думал о Габриэле. Лишь дождавшись, когда наверху хлопнула дверь спальни, Джон поднялся с кушетки и отправился в кухню за новой бутылкой.
Когда поздним вечером Габриэла наконец очнулась, то не сразу поняла, где находится. В свете небольшого ночника, стоявшего на столике возле кровати, она разглядела белые стены, белый потолок и лицо незнакомой женщины в белой крахмальной шапочке, которая смотрела на нее и озабоченно хмурилась. Заметив, что девочка открыла глаза, женщина ласково улыбнулась, и Габриэла невольно вздрогнула. На нее еще никто никогда не смотрел с такой добротой и сочувствием.
– Я… в раю? – негромко спросила девочка. Она была уверена, что умерла, и значит, можно ничего не бояться.
– Нет, милая, ты в больнице Святой Анны, но с тобой уже все в порядке… почти в порядке. Сюда тебя привез папа – он только что уехал домой, но завтра утром он снова придет навестить тебя.
В мозгу Габриэлы зародилась безумная надежда, что если она никогда не поправится, то ей, возможно, разрешат остаться в больнице насовсем. Но она была еще слишком слаба, чтобы разговаривать, поэтому только кивнула и сразу же почувствовала боль во всем теле.
– Постарайся не двигаться, – наклонилась к ней молодая сиделка, заметив, как исказилось лицо девочки.
И немудрено, сотрясение мозга должно было давать острую головную боль, к тому же из уха Габриэлы все еще сочилась кровь.
– Твой папа сказал, что ты упала с лестницы, – продолжила она, приветливо улыбаясь. – Тебе повезло, что он сразу привез тебя к нам. Но теперь уже все позади.
Ты обязательно поправишься, но несколько деньков тебе придется полежать у нас. Но не волнуйся – тебе у нас понравится. Мы будем ухаживать за тобой не хуже, чем дома.
Габриэла снова кивнула, хотя боль сделалась почти нестерпимой. Она была искренне благодарна этой незнакомой женщине, которая разговаривала с ней так спокойно и ласково, как никогда не говорила родная мать.
Потом Габриэла заснула и плакала во сне. Сиделка несколько раз подходила к ней, чтобы пощупать лоб. Утром она ушла домой, а на дежурство заступила другая, более опытная женщина. Она пощупала девочке пульс, заглянула в зрачки, потом стала менять повязку на ноге.
Вид раны озадачил ее настолько, что она несколько мгновений просидела неподвижно, вглядываясь в лицо Габриэлы.
В глазах сиделки застыл вопрос, который вчера никто так и не осмелился задать отцу девочки. За свою жизнь она видела много похожих ран и ушибов у других детей и отлично знала, что это следы жестоких побоев.
Но сделать она ничего не могла. Избитые дети, вылежав в больнице сколько положено, неизбежно возвращались в свои семьи. И эта девочка тоже вскоре отправится домой. «Что с ней там будет?» – задумалась сиделка.
Дети бедняков рано или поздно попадали в больницу снова и по тому же поводу; что касалось Габриэлы, то тут дело было сложнее. Сиделка понадеялась, что родители девочки слишком напуганы делом своих рук. Возможно, Габриэла больше никогда не окажется в больничной палате. А может – наоборот. Сказать наверняка не мог никто.
Габриэла спала так крепко, что даже перевязка не смогла ее разбудить. Утром она плотно позавтракала, а после обхода снова уснула. Она была слишком слаба и на протяжении последующих нескольких дней в основном ела и спала, хотя дневной ее сон был неглубоким и тревожным. Дома ей никогда не разрешали валяться в постели, и подсознательно Габриэла боялась, что ее накажут, если застанут спящей. Дважды ее приезжал навестить отец.
Каждый раз ему приходилось объяснять, что мать Габриэлы не может приехать, потому что больна. Ему верили, и сочувствовали, и завидовали тому, какая у них славная, воспитанная дочурка. Действительно, Габриэла не капризничала, не жаловалась, никогда ничего не требовала и с благодарностью принимала все, что для нее делали. Она почти не заговаривала с сиделками и лишь внимательно наблюдала за тем, что и как они делают, и смущенно улыбалась, когда замечала, что на нее смотрят.
Джон приехал забирать ее первого января. Девочка выглядела очень бледной и худой. Когда, поблагодарив врачей и сиделок за все, что они для нее сделали, Габриэла вышла из дверей больницы, у нее все еще слегка кружилась голова, однако она нашла в себе силы, чтобы обернуться и помахать рукой сестрам и сиделкам, которые смотрели на нее из окон. Все они захотели проводить малышку, потому что успели полюбить Габриэлу.
«Второго такого милого и воспитанного ребенка просто не найти», – говорили они. Накануне вечером Габриэла призналась им, что ей не хочется возвращаться домой.
Все согласились, что такого в их практике, пожалуй, еще не было. За неполную неделю Габриэла успела сделаться любимицей всего педиатрического отделения.
Габриэла была в отчаянии. В больнице Святой Анны она впервые в жизни столкнулась с человеческим отношением, узнала, что такое жизнь без страха. И возвращение домой было для нее равносильно возвращению в ад.
Когда Габриэла и Джон приехали, Элоиза поджидала их внизу. Брови ее были сурово сдвинуты, а глаза смотрели обвиняюще и мрачно. Она так ни разу и не навестила дочь в больнице, да и Джону все время повторяла, что все эти глупые сантименты совершенно ни к чему.
Он с ней не спорил, но к дочери все равно ездил.
– Ну что, симулянтка, не надоело тебе валяться без дела? – спросила Элоиза, когда Джон поднялся в детскую, чтобы отнести туда вещи девочки и постелить ей постель. Врач сказал, что Габриэла все еще очень слаба и ей надо как можно больше лежать. К тому же девочка нуждалась в постоянном присмотре, так как после травмы барабанной перепонки чувство равновесия могло подвести ее в любой момент. «Вы же не хотите, чтобы Габриэла снова упала», – сказал он, и Джон мрачно кивнул. Он, конечно, не хотел, чтобы с его дочерью случилось то, что случилось, но ничего поделать здесь было нельзя. Габриэла возвращалась к Элоизе, и та могла снова сделать с ней все, что заблагорассудится.
– Мне очень жаль, мамочка, – пискнула Габриэла, не поднимая головы. – Я не хотела…
– То‑то же!.. – Элоиза удовлетворенно кивнула. – И запомни: здесь тебе не больница. Если там ты сумела разжалобить врачей, то здесь я никакого нытья не потерплю, понятно?
С этими словами она повернулась на каблуках и ушла.