— И… что же вы сделаете с этими людьми?
— Повесим Жерве, конечно! — вскричал Мартен. — А я возьму на себя роль палача.
— Возможно! Но сначала я намереваюсь заставить их говорить любым способом.
В словах Катрин звенела такая угроза, что присутствующие совершенно оглушенные смотрели на свою повелительницу. Она стояла перед ними, прямая и тонкая, как клинок меча, и такая же негнущаяся, и всем вдруг показалось, что они впервые увидели ее по-настоящему. Они никогда не замечали в ее обычно мягких глазах выражения непреклонности и гнева.
Она вынесла решение, исполнению которого ничто не могло помешать.
— Любым способом… — повторил аббат с едва заметным оттенком сомнения.
Она повернулась к нему внезапным резким движением, ее щеки пылали, линия рта стала жесткой:
— Да, любым! Включая пытку! Не смотрите так на меня, отец мой! Я знаю, о чем вы думаете. Я женщина, и жестокость не по мне. Я ненавижу ее. Но подумайте и о том, что есть две вещи, о которых мне необходимо знать любой ценой, потому что от этого зависит наша жизнь. Имя этой гадюки, прячущейся среди нас, и какая опасность угрожает моему мужу.
— Думаете ли вы, что вам удастся все это выведать у тех, кого вы возьмете в плен?
— Да. Речь идет о Жерве. Он посвящен в тайны Беро. И если он руководил захватом первого гонца, то почему бы ему не руководить захватом и второго? Я хочу заполучить этого человека, потому что он — главная причина всех наших несчастий. И на этот раз, ваше преподобие, знайте, что от меня он не дождется никакой пощады.
Настоящий взрыв восторга был ответом на это заявление. В твердом голосе своей повелительницы нотабли Монсальви уловили что-то от властного голоса Арно, и это их очень ободрило. Они опасались робости, нерешительности и чувствительности, присущей женской натуре, но раз она говорила как полководец, они были готовы следовать за ней хоть на край света.
В порыве благодарности Мартен Керу бросился к ее ногам. Со сведенным судорогой лицом, с глазами, блестящими и полными слез, он схватил подбитый горностаем край ее платья и поднес к своим губам.
— Госпожа! — вскричал он. — Когда мы возьмем этого мерзавца, вам не придется искать палача. Я сам им займусь, и клянусь памятью моего ребенка, он заговорит.
— Нет, Мартен, вы им не будете заниматься. Палач не может быть мстителем: он должен быть холодным, безразличным. В вас слишком много ненависти, и она в вас берет верх. Вы его убьете.
— Нет… Клянусь вам, нет!
— И потом, если он настолько трус, как я полагаю, у нас не будет надобности прибегать к крайности.
Мягко, но твердо она подняла его и посмотрела в его полные смятения глаза.
— Не настаивайте! Суд будет свершен, и на этот раз справедливо. Пусть вас удовлетворит, что он будет повешен… и что вы будете при этом присутствовать. Теперь, друзья, нам надо разработать план во всех деталях.
Продолжалось это долго, и было уже поздно, когда наконец нотабли города смогли присоединиться к приглашенным, столпившимся в большом зале замка вокруг связок колбас, копченой ветчины и сыров, Какое-то время Катрин и аббат оставались одни в пустом зале, слушая почти радостный шум.
Аббат Бернар издал глубокий вздох и, спустившись со своего места, спрятав руки в широкие рукава, медленно направился к владелице замка. Она ждала его, легко нахмурив лоб, с твердым убеждением держаться выбранного решения и зная заранее все, что он собирается сказать.
— Вы произнесли опасные слова, госпожа Катрин. Подумали ли вы о том, что грешно возбуждать в этих душах ненависть и насилие?
— Ненависть и насилие, отец мой, выбрала не я: их выбрали те, кто нас атакует.
А какое оружие, более угодное Христу, предложите вы в тот момент, когда предательство — в самом городе, когда враг узнает наши секреты, наши передвижения с того момента, когда мы принимаем наши решения? А если бы подземный ход не был так хорошо защищен и Беро д'Апшье уже оказался бы здесь, в самом центре города! Они что же, не будут применять насилие, а придут к нам с руками, полными лилий и оливковых ветвей?
— Я знаю, госпожа Катрин! Знаю, что вы правы, но эти ужасные орудия… виселица… пытка… вам ли, женщине, их применять?
Она встала во весь рост, показавшись аббату очень высокой благодаря стреле своего головного убора из фиолетового бархата, венчавшего ее золотые косы.
— В этот час, аббат, я не женщина. Я сеньор Монсальви, его защитник и его опора. Меня атакуют: я защищаюсь! Что бы, по-вашему, сделал монсеньор Арно, если бы оказался в нашей ситуации?
Наступило короткое молчание. Потом аббат невесело усмехнулся, пожал плечами и отвернулся.
— Гораздо худшее, я это хорошо знаю! Но он — это он… а вы — это вы!..
Нет, — ответила она, и в голосе ее дрожала страсть. — Мы с ним одно! И вы знаете это лучше, чем кто-либо другой. Итак, сеньор аббат, забудьте госпожу Катрин и дайте действовать Арно де Монсальви!..
Ее решительность, ее крик любви, который доказал со страстностью, близкой к отчаянию, слитность с любимым человеком, за которого, начиная со дня их встречи на фламандской дороге, она боролась, не задумываясь, отзывались теперь в самых глубинах ее души и продолжали отзываться еще тогда, когда вечером она с последней проверкой обходила галерею постов охраны, прежде чем подумать об отдыхе.
Она была совершенно без сил. Но еще больше на плечи давила ответственность за такое важное решение, принятое почти против воли аббата. И эту непосильную ношу ни с кем нельзя было разделить. Но Арно не любил дележа. Надо было, чтобы в его отсутствие воля сеньора Монсальви оставалась главной и решающей.
С наступлением вечера дождь наконец перестал, но на смену ему явился ледяной ветер. Он свистел в бойницах, прогоняя облака, как стадо перепуганных овец. Этой ночью, конечно, будут заморозки, и то, что не смогли смести бурные потоки ливней, довершит лед. В любом случае год будет тяжелым. Когда враг отойдет, надо будет срочно написать Жаку Керу в Бурж и попросить его прислать зерна, фуража, вина, сахара, всего, чего может не хватить на следующую зиму, прислать все это вместо тех ежегодных щедрых сумм, которые он выплачивал мадам де Монсальви под предлогом возмещения однажды оказанной ею помощи, Давшей тогда негоцианту возможность снова встать на ноги после почти полного разорения.
Жак, она была в этом уверена, поймет без труда, что она отказывается от золота, ценных пряностей и шелков, которые были бы ей совершенно бесполезны в голодной стране. Груднее окажется, без сомнения, найти эти злаки, это продовольствие в то время года, когда они были редкостью в стольких областях Франции…
Закутанная в широкую черную мантию, Катрин медленно обходила стены, переходя поочередно из освещенного огнями участка в покрытый густой тенью, где едва просматривались силуэты часовых.
Везде ее встречали с приветливостью и добродушием. Ей протягивали флягу с вином, от которой она с улыбкой сказывалась, прежде чем удалиться. Глубоко уйдя в свои мысли, она совершала свой одинокий путь по стенам, в поисках выхода из сложившегося положения.
Сойдя с башни, выходящей в сторону деревни Понс и углубившись в темный проход, соединяющий эту башню с центральной, она вдруг уловила рядом чье-то присутствие. Возле нее кто-то дышал. Решив, что солдат прячется здесь от ледяного ветра, она обернулась, чтобы пожелать ему доброй ночи, но внезапно чьи-то руки схватили ее за плечи и толкнули вперед.
Ее крик перешел в вопль ужаса, когда она заметила, что стена в этом месте имела небольшой пролом.