- А я? - загудела жена Пабло. - Прикажете мне сидеть и смотреть на вас? Что
же я, по-вашему, совсем бесчувственная, что ли? Нет, ошибаетесь. Хоть бы Пабло
вернулся, на худой конец и он сойдет.
Мария уже не обращала внимания ни на нее, ни на остальных, которые при свете
играли за столом в карты.
- Хочешь вина, Роберто? - спросила она.
- Да, - сказал он. - Почему не выпить?
- Вот и будет у тебя такой же пьянчуга, как и у меня, - сказала жена Пабло. -
И вино-то он пьет какое-то чудное. Слушай-ка, Ingles [англичанин (исп.)].
- Не Ingles. Американец.
- Хорошо. Слушай, американец. Где ты будешь спать?
- На воздухе. У меня спальный мешок.
- Ну что ж, - сказала она. - Ночь ясная.
- Да, будет холодно.
- Значит, на воздухе, - сказала она. - Ну, спи на воздухе. А твои тюки пусть
спят здесь, со мной.
- Хорошо, - сказал Роберт Джордан.
- Оставь нас на минуту, - сказал он девушке и положил ей руку на плечо.
- Зачем?
- Я хочу поговорить с Пилар.
- Мне непременно надо уйти?
- Да.
- Ну что? - спросила жена Пабло, когда девушка отошла в угол, где висел
бурдюк, и стала там, глядя на играющих в карты.
- Цыган сказал, что я должен был... - начал он.
- Нет, - перебила его женщина. - Он не прав.
- Если это нужно... - спокойно и все-таки с трудом проговорил Роберт Джордан.
- Ты бы это сделал, я знаю, - сказала женщина. - Нет, это не нужно. Я следила
за тобой. Ты рассудил правильно.
- Но если это понадобится...
- Нет, - сказала женщина. - Говорю тебе, это не понадобится. У цыгана мозги
набекрень.
- Но слабый человек - опасный человек.
- Нет. Ты не понимаешь. Он человек конченый, и никакой опасности от него быть
не может.
- Не понимаю.
- Ты еще очень молод, - сказала она. - Когда-нибудь поймешь. - Потом девушке:
- Иди сюда, Мария. Мы уже поговорили.
Девушка подошла к ним, и Роберт Джордан протянул руку и погладил ее по
волосам. Она повела головой, точно котенок. Потом ему показалось, что она сейчас
заплачет. Но она тотчас же подобрала губы и с улыбкой взглянула на него.
- Спать, спать тебе пора, - сказала женщина Роберту Джордану. - Ты проделал
большой путь за сегодняшний день.
- Хорошо, - сказал Роберт Джордан. - Пойду достану свой спальный мешок.
7
Он спал в мешке, и когда он проснулся, ему почудилось, что он спит уже очень
давно. Он разложил свой мешок недалеко от входа в пещеру, у подножия скалы,
защищавшей его от ветра; когда он лег, все мышцы у него сводило от усталости,
ноги болели, спину и плечи ломило так, что лесная земля показалась ему мягкой, и
томительно-сладко было вытянуться в теплом, подбитом фланелью мешке; но он
заворочался во сне и, ворочаясь, наткнулся на револьвер, который был привязан
шнуром к его руке и лежал рядом с ним. Проснувшись, он не сразу понял, где он,
потом вспомнил, вытащил револьвер из-под бока и, чтобы опять заснуть, устроился
поудобнее, обхватив рукой подушку, сооруженную из аккуратно свернутой одежды, в
которую были засунуты его сандалии на веревочной подошве.
Тут он почувствовал прикосновение к своему плечу и быстро обернулся, правой
рукой схватившись за револьвер.
- Это ты, - сказал он и, отпустив револьвер, выпростал обе руки из мешка и
притянул ее к себе.
Обнимая ее, он почувствовал, как она дрожит.
- Забирайся в мешок, - сказал он тихо. - Тебе же холодно там.
- Нет. Не надо.
- Забирайся, - сказал он. - Потом поговорим.
Она вся дрожала, и он одной рукой взял ее за руку, а другой опять легонько
обнял. Она отвернула голову.
- Иди сюда, зайчонок, - сказал он и поцеловал ее в затылок.
- Я боюсь.
- Нет. Не надо бояться. Иди сюда.
- А как?
- Просто влезай. Места хватит. Хочешь, я тебе помогу?
- Нет, - сказала она, и вот она уже в мешке, и он крепко прижал ее к себе и
хотел поцеловать в губы, но она спрятала лицо в его подушку и только крепко
обхватила руками его шею. Потом он почувствовал, что ее руки разжались и она
опять вся дрожит.
- Нет, - сказал он и засмеялся. - Не бойся. Это револьвер. - Он взял его и
переложил себе за спину.
- Мне стыдно, - сказала она, не поворачивая головы.
- Нет, тебе не должно быть стыдно. Ну? Ну что?
- Нет, не надо. Мне стыдно, и я боюсь.
- Нет. Зайчонок мой. Ну прошу тебя.
- Не надо. Раз ты меня не любишь.
- Я люблю тебя.
- Я люблю тебя. Я так люблю тебя. Положи мне руку на голову, - сказала она,
все еще пряча лицо в подушку. Он положил ей руку на голову и погладил, и вдруг
она подняла лицо с подушки и крепко прижалась к нему, и теперь ее лицо было
рядом с его лицом, и он обнимал ее, и она плакала.
Он держал ее крепко и бережно, ощущая всю длину ее молодого тела, и гладил ее
по голове, и целовал соленую влагу на ее глазах, и когда она всхлипывала, он
чувствовал, как вздрагивают под рубашкой ее маленькие круглые груди.
- Я не могу поцеловать тебя, - сказала она. - Я не умею.
- Совсем это и не нужно.
- Нет. Я хочу тебя поцеловать. Я все хочу делать.
- Совсем не нужно что-нибудь делать. Нам и так хорошо. Только на тебе слишком
много надето.
- Как же быть?
- Я помогу тебе.
- Теперь лучше?
- Да. Гораздо. А тебе разве не лучше?
- Да. Гораздо лучше. И я поеду с тобой, как сказала Пилар.
- Да.
- Только не в приют. Я хочу с тобой.
- Нет, в приют.
- Нет. Нет. Нет. С тобой, и я буду твоя жена.
Они лежали рядом, и все, что было защищено, теперь осталось без защиты. Где
раньше была шершавая ткань, все стало гладко чудесной гладкостью, и круглилось,
и льнуло, и вздрагивало, и вытягивалось, длинное и легкое, теплое и прохладное,
прохладное снаружи и теплое внутри, и крепко прижималось, и замирало, и томило
болью, и дарило радость, жалобное, молодое и любящее, и теперь уже все было
теплое и гладкое и полное щемящей, острой, жалобной тоски, такой тоски, что
Роберт Джордан не мог больше выносить это и спросил:
- Ты уже любила кого-нибудь?
- Никогда.
Потом вдруг сникнув, вся помертвев в его объятиях:
- Но со мной делали нехорошее.
- Кто?
- Разные люди.
Теперь она лежала неподвижно, застывшая, точно труп, отвернув голову.
- Теперь ты не захочешь меня любить.
- Я тебя люблю, - сказал он.
Но что-то произошло в нем, и она это знала.
- Нет, - сказала она, и голос у нее был тусклый и безжизненный. - Ты меня не
будешь любить. Но, может быть, ты отвезешь меня в приют.