- На колени так на колени, - ответил высокий. - Не все ли равно?
- К земле ближе будет, - попробовал пошутить первый, но им всем было не до
шуток, и никто даже не улыбнулся.
- Ладно, станем на колени, - сказал первый civil, и все четверо неуклюже
опустились на колени, - руки по швам, лицом к стене. Пабло подошел к ним сзади и
перестрелял их всех по очереди - выстрелит одному в затылок и переходит к
следующему; так они один за другим и валились на землю. Я как сейчас слышу эти
выстрелы, громкие, хотя и приглушенные, и вижу, как дергается ствол револьвера и
человек падает. Первый не пошевелился, когда к его голове прикоснулось дуло.
Второй качнулся вперед и прижался лбом к каменной стене. Третий вздрогнул всем
телом, и голова у него затряслась. И только один, последний, закрыл глаза
руками. И когда у стены вповалку легли четыре трупа, Пабло отошел от них и
вернулся к нам, все еще с револьвером в руке.
- Подержи, Пилар, - сказал он. - Я не знаю как спустить собачку, - и протянул
мне револьвер, а сам все стоял и смотрел на четверых civiles, которые лежали у
казарменной стены. И все, кто тогда был с нами, тоже стояли и смотрели на них, и
никто ничего не говорил.
Так город стал нашим, а час был еще ранний, и никто не успел поесть или
выпить кофе, и мы посмотрели друг на друга и видим, что нас всех запорошило
пылью после взрыва казарм, все стоим серые от пыли, будто на молотьбе, и я все
еще держу револьвер, и он оттягивает мне руку, и когда я взглянула на мертвых
civiles, лежавших у стены, мне стало тошно; они тоже были серые от пыли, но
сухая земля под ними уже начинала пропитываться кровью. И пока мы стояли там,
солнце поднялось из-за далеких холмов и осветило улицу и белую казарменную
стену, и пыль в воздухе стала золотая в солнечных лучах, и крестьянин, который
стоял рядом со мной, посмотрел на казарменную стену и на то, что лежало под ней,
потом посмотрел на всех нас, на солнце и сказал: "Vaya [ну (исп.)], вот и день
начинается!" - "А теперь пойдемте пить кофе", - сказала я. "Правильно, Пилар,
правильно", - сказал тот крестьянин. И мы пошли на площадь, и после этих
четверых у нас в городе никого больше не расстреливали.
- А что же случилось с остальными? - спросил Роберт Джордан. - Разве у вас
больше не было фашистов?
- Que va, не было фашистов! Их было больше двадцати человек. Но никого из них
не расстреляли.
- А что стало с ними?
- Пабло сделал так, что их забили насмерть цепами и сбросили с обрыва в реку.
- Всех? Двадцать человек?
- Сейчас расскажу. Это все не так просто. И пусть мне никогда больше не
придется видеть, как людей бьют до смерти цепами на городской площади у обрыва.
Наш городок стоит на высоком берегу, и над самой рекой у нас площадь с
фонтаном, а кругом растут большие деревья, и под ними скамейки, в тени. Балконы
все смотрят на площадь, и на эту же площадь выходят шесть улиц, и вся площадь
опоясана аркадами, так что, когда солнце печет, можно ходить в тени. С трех
сторон площади аркады, а с четвертой, вдоль обрыва, идет аллея, а под-обрывом,
глубоко внизу, река. Обрыв высокий - триста футов.
Заправлял всем Пабло, так же как при осаде казарм. Сначала он велел
загородить все проходы на площадь повозками, будто подготовлял ее к капеа -
любительскому бою быков. Всех фашистов посадили в Ayuntamiento - городскую
ратушу, - самое большое здание на площади. В стену ратуши были вделаны часы, и
тут же под аркадой был фашистский клуб.
А на тротуаре перед клубом у них были
поставлены столики и стулья. Раньше, еще до войны, они пили там свои аперитивы.
Столики и стулья были плетеные. Похоже на кафе, только лучше, наряднее.
- Неужели они сдались без боя?
- Пабло взял их ночью, перед тем как начать осаду казарм. Но к этому времени
казармы были уже окружены. Их всех взяли по домам в тот самый час, когда
началась осада. Это было очень умно сделано. Пабло хороший организатор. Иначе во
время осады казарм guardia civil ему пришлось бы сдерживать натиск с обоих
флангов и с тыла.
Пабло умный, но очень жестокий. Он тогда все заранее обдумал и обо всем
распорядился. Слушай. Когда казармы были взяты, и последние четверо civiles
сдались, и их расстреляли у стены, и мы напились кофе в том кафе на углу, около
автобусной станции, которое открывается раньше всех, Пабло занялся подготовкой
площади. Он загородил все проходы повозками, совсем как перед капеа, и только
одну сторону оставил открытой - ту, которая выходила к реке. С этой стороны
проход не был загорожен. Потом Пабло велел священнику исповедать фашистов и дать
им последнее причастие.
- Где это все происходило?
- Я же говорю - в Ayuntamiento. Перед зданием собралась большая толпа, и пока
священник молился о фашистами, на площади кое-кто уже начал безобразничать и
сквернословить, хотя большинство держалось строго и пристойно. Безобразничали
те, кто уже успел отпраздновать взятие казарм и напиться по этому случаю, да еще
всякие бездельники, которым лишь бы выпить, а по случаю, и без случая.
Пока священник выполнял свой долг, Пабло выстроил в две шеренги тех, кто
собрался на площади.
Он выстроил их в две шеренги, как для состязания в силе, кто кого перетянет,
или как выстраиваются горожане у финиша велосипедного пробега, оставив только
узенькую дорожку для велосипедистов, или перед проходом церковной процессии.
Между шеренгами образовался проход в два метра шириной, а тянулись они от дверей
Ayuntamiento через всю площадь к обрыву. И всякий выходящий из Ayuntamiento
должен был увидеть на площади два плотных ряда людей, которые стояли и ждали.
В руках у людей были цепы, которыми молотят хлеб, и они стояли на расстоянии
длины цепа друг от друга. Цепы были не у всех, потому что на всех не хватило. Но
большинство все-таки запаслось ими в лавке дона Гильермо Мартина, фашиста,
торговавшего сельскохозяйственными орудиями. А у тех, кому цепов не хватило,
были тяжелые пастушьи дубинки и стрекала, а кое у кого - деревянные вилы,
которыми ворошат мякину и солому после молотьбы. Некоторые были с серпами, но
этих Пабло поставил в самом дальнем конце, у обрыва.
Все стояли тихо, и день был ясный, вот такой, как сегодня, высоко в небе шли
облака, вот так, как сейчас, и пыли на площади еще не было, потому что ночью
выпала сильная роса; деревья отбрасывали тень на людей в шеренгах, и было
слышно, как из львиной пасти бежит через медную трубку вода и падает в чашу
фонтана, к которому обычно сходятся с кувшинами все женщины города.
Только у самого Ayuntamiento, где священник молился с фашистами, слышалась
брань, и в этом были повинны те бездельники, которые, как я уже говорила, успели
напиться и теперь толпились под решетчатыми окнами, сквернословили и отпускали
непристойные шутки. Но в шеренгах люди ждали спокойно, и я слышала, как один
спросил другого: "А женщины тоже будут?"
- И тот ответил ему:
- Дай бог, чтобы не было!
Потом первый сказал:
- Вот жена Пабло.