Посвящаю моей жене
...Воспомня прежних лет романы,
Воспомня прежнюю любовь...
Пушкин
I
-- ЛевГлево...ЛевГлебович? Ну и имя у вас, батенька,
язык вывихнуть можно...
-- Можно,-- довольно холодноподтвердилГанин,стараясь
разглядетьвнеожиданнойтемноте лицо своего собеседника. Он
был раздражен дурацким положеньем, в которое они оба попали,и
этим вынужденным разговором с чужим человеком,
-- Янеспростаосведомилсяовашем имени,-- беззаботно
продолжал голос,-- По моему мнению, всякое имя...
-- Давайте, я опять нажму кнопку,-- прервал его Ганин.
-- Нажимайте. Боюсь,непоможет.Таквот:всякоеимя
обязывает. Лев и Глеб -- сложное, редкое соединение. Оно от вас
требуетсухости,твердости,оригинальности.Уменяимя
поскромнее;аженузовутсовсемпросто:Мария.Кстати,
позвольтепредставиться: Алексей Иванович Алферов. Простите, я
вам, кажется, на ногу наступил...
-- Очень приятно,--сказалГанин,нащупываявтемноте
руку, которая тыкалась ему в обшлаг.-- А как вы думаете, мы еще
тут долго проторчим? Пора бы что-нибудь предпринять. Черт...
-- Сядем-каналавкудаподождем,-- опять зазвучал над
самым его ухом бойкий идокучливыйголос.--Вчера,когдая
приехал,мыс вами столкнулись в коридоре. Вечером, слышу, за
стеной вы прокашлялись, и сразу по звуку кашлярешил:земляк.
Скажите,выдавноживете в этом пансионе? -- Давно. Спички у
вас есть? -- Нету. Не курю. А пансион грязноват,--даром,что
русский.Уменя,знаете,большоесчастье:женаиз России
приезжает. Четыре года,-- шутка ли сказать... Да-с. А теперь не
долго ждать. Нынче уже воскресенье.
-- Тьма какая...-- проговорил Ганин и хрустнул пальцами.--
Интересно, который час...
Алферов шумно вздохнул; хлынул теплый,вялыйзапашокне
совсемздорового,пожилогомужчины.Естьчто-то грустное в
таком запашке.
-- Значит,-- осталось шесть дней. Я так полагаю, что она в
субботу приедет. Вот явчераписьмоотнееполучил.Очень
смешно она адрес написала. Жаль, что такая темень, а то показал
бы. Что вы там щупаете, голубчик? Эти оконца не открываются. --
Янепрочьихразбить,--сказалГанин.--Бросьте,Лев
Глебович; не сыграть ли нам лучше в какое-нибудь пти-жо? Я знаю
удивительные, сам их сочиняю. Задумайте, например, какое-нибудь
двухзначное число. Готово?
-- Увольте,-- сказал Ганин и бухнулразадвакулакомв
стенку.
-- Швейцардавно почивает,-- всплыл голос Алферова,-- так
что и стучать бесполезно.
-- Но согласитесь, что мы неможемвсюночьпроторчать
здесь.
-- Кажется,придется.Ане думаете ли вы, Лев Глебович,
что есть нечто символическое в нашейвстрече?Будучиещена
террафирма,мыдругдругане знали, да так случилось, что
вернулись домой в один и тот же час и вошли вэтопомещеньице
вместе.
Кстатисказать,--какойтут пол тонкий! А под ним--
черный колодец. Так вот, я говорил: мы молча вошли сюда, еще не
зная друг друга,молчапоплыливверхивдруг--стоп.И
наступила тьма.
-- Вчемже, собственно говоря, символ? -- хмуро спросил
Ганин.
-- Да вот, в остановке, в неподвижности, в темноте этой. И
в ожиданьи.Сегоднязаобедомэтот,--какего...старый
писатель...да,Подтягин...--спорилсо мной о смысле нашей
эмигрантской жизни, нашего великого ожиданья. Вы сегодня тут не
обедали. Лев Глебович? -- Нет. Был за городом.
-- Теперь --весна.Там,должнобыть,приятно.Голос
Алферовананесколькомгновений пропал и когда снова возник,
был неприятнопевуч,оттогочто,говоря,Алфероввероятно
улыбался:
-- Воткогдаженамояприедет,ятоже с нею поеду за
город. Она обожает прогулки.Мнехозяйкасказала,чтоваша
комната к субботе освободится?
-- Так точно,-- сухо ответил Ганин.
-- Совсем уезжаете из Берлина?
Ганин кивнул, забыв, что в темноте кивок не виден, Алферов
поерзалналавке,разадвавздохнул,затемсталтихои
сахаристо посвистывать. Помолчит и снова начнет.Прошломинут
десять;вдругнаверхучто-тощелкнуло.-- Вот это лучше,--
усмехнулся Ганин. В тот же миг вспыхнула в потолке лампочка,и
всязагудевшая, поплывшая вверх клетка налилась желтым светом.
Алферов,словнопроснувшись,заморгал.Онбылвстаром,
балахонистом,песочногоцветапальто,--какговорится,
демисезонном -- и в руке держал котелок. Светлые редкиеволосы
слегкарастрепались,ибылочто-толубочное,
слащаво-евангельское в его чертах,-- взолотистойбородке,в
повороте тощей шеи, с которой он стягивал пестренький шарф.
Лифттряскозацепилсязапорогчетвертойплощадки,
остановился.
-- Чудеса,--заулыбалсяАлферов,открывдверь...--Я
думал,кто-тонаверхунасподнял,атутникогоинет.
Пожалуйте, Лев Глебович; за вами.
Но Ганин, поморщившись, легонько вытолкнулегоизатем,
выйдясам,громыхнулвсердцах железной дверцей. Никогда он
раньше не бывал так раздражителен.
-- Чудеса,-- повторял Алферов,--поднялись,аникогои
нет. Тоже, знаете,-- символ...
II
Пансионбылрусскийи притом неприятный. Неприятно было
главным образом то,чтодень-деньскойидобруючастьночи
слышныбылипоездагородскойжелезнойдороги,иоттого
казалось, что весь дом медленноедеткуда-то.Прихожая,где
висело темное зеркало с подставкой для перчаток и стоял дубовый
баул,накоторыйлегкобыло наскочить коленом, суживалась в
голый, очень тесный коридор.