Прихожая,где
висело темное зеркало с подставкой для перчаток и стоял дубовый
баул,накоторыйлегкобыло наскочить коленом, суживалась в
голый, очень тесный коридор. По бокам былопотрикомнатыс
крупными,чернымицифрами,наклеенныминадверях: это были
просто листочки, вырванные из старого календаря -- шесть первых
чисел апреля месяца. В комнате первоапрельской -- перваядверь
налево -- жил теперь Алферов, в следующей -- Ганин, в третьей--
самахозяйка,ЛидияНиколаевнаДорн,вдованемецкого
коммерсанта, лет двадцать тому назад привезшего ее из Сарепты и
умершего в позапрошлом году от воспаления мозга. В трех номерах
направо -- от четвертогопошестоеапреля--жили:старый
российскийпоэтАнтон Сергеевич Подтягин, Клара-- полногрудая
барышня с замечательными синевато-карими глазами,--инаконец
-- вкомнатешестой, на сгибе коридора -- балетные танцовщики
Колин и Горноцветов,обапо-женскисмешливые,худенькие,с
припудренныминосамиимускулистымиляжками. В конце первой
частикоридорабыластоловая,слитографической"Тайной
Вечерью"настенепротив двери и с рогатыми желтыми оленьими
черепами по другой стене, над пузатым буфетом, гдестоялидве
хрустальныевазы, бывшие когда-то самыми чистыми предметами во
всей квартире, а теперь потускневшие от пушистой пыли. Дойдя до
столовой, коридор сворачивалподпрямымугломнаправо:там
дальше, в трагических и неблаговонных дебрях, находились кухня,
каморкадляприслуги,грязнаяваннаяи туалетная келья, на
двери которой было два пунцовых нуля, лишенныхсвоихзаконных
десятков,скоторымионисоставлялинекогдадваразных
воскресных дня в настольном календаре господинаДорна.Спустя
месяцпослеего кончины, Лидия Николаевна, женщина маленькая,
глуховатая и небезстранностей.нанялапустуюквартируи
обратилаеевпансион,выказавприэтомнеобыкновенную,
несколько жуткую изобретательность в смысле распределениявсех
технемногихпредметовобихода,которыеейдосталисьв
наследство. Столы, стулья, скрипучие шкафы и ухабистыекушетки
разбрелисьпокомнатам,которыеонасобраласьсдаватьи,
разлучившись такимобразомдругсдругом,сразупоблекли,
принялиунылыйи нелепый вид, как кости разобранного скелета.
Письменныйстолпокойника,дубоваягромадасжелезной
чернильницейввидежабыисглубоким,как трюм, средним
ящиком, оказался в первом номере, где жил Алферов, а вертящийся
табурет, некогда приобретенный со столом этим вместе, сиротливо
отошел к танцорам, жившим в комнате шестой. Чета зеленых кресел
тоже разделилась: одно скучало у Ганина, в другом сиживала сама
хозяйка или ее старая такса,черная,толстаясучкасседою
мордочкойивисячими ушами, бархатными на концах, как бахрома
бабочки. А на полке, в комнате у Клары, стоялорадиукрашения
несколько первых томов энциклопедии.
А на полке, в комнате у Клары, стоялорадиукрашения
несколько первых томов энциклопедии. меж тем как остальные тома
попаликПодтягину.Кларедостался и единственный приличный
умывальник с зеркалом и ящиками; в каждом же из другихномеров
был просто плотный поставец, и на нем жестяная чашка с таким же
кувшином. Но вот кровати пришлось прикупить, и это госпожа Дорн
сделаласкрепясердце, не потому что была скупа, а потому что
находилакакой-тосладкийазарт,какую-тохозяйственную
гордость в том, как распределяется вся ее прежняя обстановка, и
в данном случае ей досадно было, что нельзя распилить на нужное
количествочастейдвухспальную кровать, на которой ей, вдове,
слишком просторно было спать.Комнатыонаубираласама,да
притомкое-как,стряпать же вовсе не умела и держала кухарку,
грозубазара,огромнуюрыжуюбабищу,котораяпопятницам
надеваламалиновуюшляпуикатилавсеверныекварталы
промышлять своею соблазнительной тучностью. Лидия Николаевнав
кухнювходить боялась, да и вообще была тихая, пугливая особа.
Когда она, семеня тупыми ножками,пробегалапокоридору,то
жильцамказалось,чтоэта маленькая, седая, курносая женщина
вовсе не хозяйка, а так, просто, глупаястарушка,попавшаяв
чужую квартиру. Она складывалась, как тряпичная кукла, когда по
утрамбыстрособиралащеткойсориз-подмебели,-- и потом
исчезала в свою комнату, самую маленькую из всех, и тамчитала
какие-топотрепанныенемецкиекнижонкиили же просматривала
бумаги покойного мужа, вкоторыхнепонималаниаза.Один
толькоПодтягинзаходилвэтукомнату,поглаживалчерную
ласковую таксу, пощипывал ей уши, бородавку на седоймордочке,
пыталсязаставитьсобачкуподатькривуюлапу и рассказывал
Лидии Николаевне о своей стариковской, мучительной болезни ио
том,чтоонуже давно, полгода, хлопочет о визе в Париж, где
живет его племянница, игдеоченьдешевыдлинныехрустящие
булкиикрасноевино.Старушкакивалаголовой,иногда
расспрашивала его о других жильцах и вособенностиоГанине,
которыйейказалсявовсене похожим на всех русских молодых
людей, перебывавших у нее в пансионе. Ганин, прожив унеетри
месяца,собиралсятеперь съезжать, сказал даже, что освободит
комнату в эту субботу, но собирался он уженесколькораз,да
всеоткладывал,перерешал. И Лидия Николаевна со слов старого
мягкого поэта знала, что у Ганина есть подруга. В том-то и была
вся штука.
За последнее время он стал вял и угрюм. Еще так недавно он
умел, не хуже японскогоакробата,ходитьнаруках,стройно
вскинувноги и двигаясь, подобно парусу, умел зубами поднимать
стул и рвать веревку на тугом бицепсе,Веготелепостоянно
игралогонь,--желаньеперемахнутьчереззабор,расшатать
столб, словом -- ахнуть, как говорили мы вюности.Теперьже
ослаблакакая-тогайка,онсталдажегорбитьсяисам
признавался Подтягину, что, "как баба",страдаетбессонницей.