Правда, утром мы пили виски с минеральной водой, но я тогда еще ничего не знал об алкоголиках и не мог себе представить, что рюмка
виски может так сильно подействовать на человека, едущего в открытой машине под дождем. Алкоголь должен был бы очень скоро выветриться.
Ожидая коридорного, я сидел и читал газету, допивая бутылку макона, которую мы откупорили на последней остановке. Во Франции всегда
найдется в газете какое-нибудь потрясающее преступление, за распутыванием которого молено следить изо дня в день. Эти отчеты читаются, как
романы, но, чтобы получить удовольствие, необходимо знать содержание предыдущих глав, пъ-скольку французские газеты, в отличие от американских,
не печатают краткого изложения предшествующих событий; впрочем, и американские романы с продолжением читать не интересно, если не знать, о чем
говорилось в самой важной первой главе. Когда путешествуешь по Франции, газеты во многом утрачивают свою прелесть, поскольку прерывается
последовательное изложение всяческих crimes, affaires или scandales <Преступления, мошенничества, скандалы (франц.).> и пропадает то
удовольствие, которое получаешь, когда читаешь о них в кафе. Я предпочел бы сейчас оказаться в кафе, где мог бы читать утренние выпуски
парижских газет, и смотреть на прохожих, и пить перед ужином что-нибудь посолиднее макона. Но у меня на руках был Скотт, и я довольствовался
тем, что есть. Тут явился коридорный с двумя стаканами лимонного сока со льдом, виски и бутылкой минеральной воды “перье” и сказал мне, что
аптека уже закрылась и он не смог купить термометр. Но аспирин он у кого-то одолжил. Я спросил, не может ли он одолжить и термометр. Скотт
открыл глаза и бросил на коридорного злобный ирландский взгляд.
- Вы объяснили ему, насколько это серьезно?
- Мне кажется, он понимает.
- Пожалуйста, постарайтесь ему втолковать.
Я постарался, и коридорный сказал:
- Попробую что-нибудь сделать.
- Достаточно ли вы дали ему на чай? Они работают только за чаевые.
- Я этого не знал, - сказал я. - Я думал, что гостиница тоже им платит.
- Я хотел сказать, что они ничего для вас не сделают без приличных чаевых. Почти все они отъявленные мерзавцы.
Я вспомнил Ивена Шипмена и официанта из “Клозе-ри-де-Лила”, которого заставили сбрить усы, когда в “Клозери” открыли американский бар, и
подумал о том, как Ивен работал у него в саду в Монруже задолго до того, как я познакомился со Скоттом, и как мы все давно и хорошо дружили в
“Лила”, и какие там произошли перемены, и что они означали для всех нас. Я хотел “бы рассказать Скотту о том, что происходит в “Лила”, хотя,
вероятно, уже раньше говорил ему об этом, но я знал, что его не трогают ни официанты, ни их беды, ни их доброта и привязанность. В то время
Скотт ненавидел французов, а так как общаться ему приходилось преимущественно с официантами, которых он не понимал, с шоферами такси, служащими
гаражей и хозяевами квартир, он находил немало возможностей оскорблять их.
Еще больше, чем французов, он ненавидел итальянцев и не мог говорить о них спокойно, даже когда был трезв. Англичан он тоже ненавидел, но
иногда терпел их, относился к ним снисходительно, а изредка и восхищаются ими. Не знаю, как он относился к немцам и австрийцам. Возможно, тогда
ему еще не доводилось с ними сталкиваться, как и со швейцарцами.
В тот вечер в гостинице я только радовался, что он так спокоен. Я приготовил
ему лимонад с виски и дал проглотить две таблетки аспирина-он проглотил их удивительно спокойно и беспрекословно, а потом стал потягивать виски.
Его глаза были теперь открыты и устремлены куда-то в пространство. Я читал отчет о преступлении на внутреннем развороте газеты, и мне было очень
хорошо.
- А вы бессердечны, не правда ли?- спросил Скотт, и, взглянув на него, я понял, что, возможно, не ошибся в диагнозе, но, уж во всяком
случае, дал ему не то лекарство, и виски работало против нас. - Почему же. Скотт?
- Вот вы можете сидеть и читать эту паршивую французскую газетенку, и вам все равно, что я умираю.
- Хотите, чтобы я вызвал врача?
- Нет. Я не хочу иметь дело с грязным провинциальным французским врачом.
- А чего же вы хотите?
- Я хочу измерить температуру. Потом я хочу, чтобы мою одежду высушили и мы могли бы уехать экспрессом в Париж, а там сразу отправиться в
американский госпиталь в Нейи.
- Наша одежда не высохнет до утра, а экспрессы тут не останавливаются,- сказал я.-Попробуйте отдохнуть, а потом поужинаете в постели.
- Я хочу измерить температуру.
Это продолжалось довольно долго-до тех пор, пока коридорный не принес термометр.
- Неужели других не было?- спросил я.
Когда коридорный вошел, Скотт закрыл глаза и стал впрямь похож на умирающую Камилу. Я никогда не видел, чтобы у человека так быстро
отливала кровь от лица, и не мог понять, куда она девается. - Других в гостинице нет,- сказал коридорный и подал мне термометр. Это был ванный
градусник в деревянном корпусе с металлическим грузилом. Я хлебнул виски и, распахнув окно, секунду глядел на дождь. Когда я обернулся,
оказалось, что Скотт пристально смотрит на меня.
Я профессионально стряхнул термометр и сказал:
- Ваше счастье, что это не анальный термометр.
- А этот куда ставят?
- Под мышку,- сказал я и сунул его себе под руку.
- Не надо, а то он будет неправильно показывать,- сказал Скотт. Я снова одним резким движением стряхнул термометр, расстегнул Скотту
пижаму, поставил термометр ему под мышку, а потом пощупал его холодный лоб и снова проверил пульс. Он глядел прямо перед собой. Пульс был
семьдесят два. Я заставил его держать термометр четыре минуты.
- Я думал, его держат всего минуту,- сказал Скотт. - Это большой термометр,- ооъяснил я.-Нужно помножить на квадрат всей площади
термометра. Это термометр Цельсия. - В конце концов я вынул термометр и поднес его к лампе, стоявшей на столе.
- Сколько?
- Тридцать семь и шесть.
- А какая нормальная?
- Это и есть нормальная.
- Вы уверены?
- Уверен.
- Проверьте на себе. Я должен знать точно.
Я стряхнул термометр, расстегнул пижаму, сунул термометр под мышку и заметил время. Потом я вынул его.
- Сколько?
Я внимательно поглядел на термометр.
- Точно такая же.
- А как вы себя чувствуете?
- Великолепно,- сказал я.