Вот почему нельзя было ограничиться на первый раз визитом этого интеллигентного азиата, взирающего на меня со спокойным любопытством? Да, он тоже может быть маньяком-садистом, но при взгляде на него всё-таки не возникает этого сосущего под ложечкой ощущения загнанной жертвы. А двустворчатому, который с антресолями, — и я готова была за то голову отдать на отсечение! — убить что высморкаться.
Гигант что-то пророкотал весьма подходящим его наружности басом, явно обращаясь не ко мне, а к своему спутнику. Когда пронзительный взгляд оставил меня в покое, мне будто бы стало легче дышать. Язык прозвучал удивительно знакомо, похоже на немецкий, но это точно был не он; немецкий, а ещё английский и французский я знала в совершенстве, профессия переводчика-синхрониста обязывала. Ну, ещё могла объясниться на итальянском. Нидерланды? Дания? Или, если поддаться стереотипам и принять во внимание голубоглазую белобрысость великана, Норвегия?
Монголоид ответил, и вот тут я опознала совершенно точно: говорил он по-японски! Может, на каком-нибудь диалекте, но за диагноз я была уверена, хотя, увы, не поняла ни слова.
Они что-то коротко обсудили между собой, причём достижению взаимопонимания совершенно не мешал тот факт, что говорили каждый на своём языке. В итоге японец задумчиво пожал плечами и обратился ко мне на своём родном.
— Не понимаю, — виновато покачала я головой, разводя руками. Если глядеть только на монголоида, можно было почти убедить себя, что белобрысого гиганта в комнате нет. Почти, потому что он со своими габаритами заполнял половину тесной каморки; и это хорошо, что потолок тут довольно высокий.
А дальше случилось чудо.
— А, всё-таки русичи, — удовлетворённо заключил японец на чистом «великом и могучем» без малейшего акцента. — Как вы себя чувствуете, кириа? — вежливо уточнил он, а я не могла ответить: ошарашенная резкой и уверенной сменой языка общения, только хватала ртом воздух, на этот раз действительно сумев забыть о присутствии в комнате третьего.
Который такого пренебрежения своей персоной не потерпел. Короткий шаг, и беловолосый навис надо мной, подавляя, заполняя всё окружающее пространство, вселяя животный ужас. Схватил за предплечье, стиснув так, что рука моментально онемела от прекращения доступа крови, и вздёрнул в воздух, как будто я была воздушным шариком. Без малейшего напряжения держа меня в таком положении на удобной для себя высоте, рявкнул мне в лицо:
— Какое задание тебе дали циаматы? Ну? — и для острастки встряхнул.
— Кто? — сиплым от ужаса голосом с трудом выдохнула я. Всякую соображалку моментально отбило, остался только дикий, панический страх. Все мои стремления и помыслы свелись к тому, чтобы оказаться как можно дальше от этого двустворчатого кошмара. Но при этом трепыхаться я и не подумала: всё равно вырваться не получится, а вот дополнительно злить его не хотелось совершенно.
— Создатели твои, тварь!
— Кириос чёрный трибун, вы же не ударите женщину? — робко и неуверенно проговорил японец. Кажется, ему тоже было страшно.
Я-то была свято уверена: не то что ударит, а сделает это с превеликим удовольствием, да ещё ногами попинает для острастки, и плевать ему на мой пол с высокой колокольни. Впрочем, нет, я к нему несправедлива. Первый же удар этой ручищей с такой силой, и пинать ему придётся мой хладный труп. И по глазам гиганта я поняла: сделает он это без малейшего намёка на угрызения совести. Впрочем, может быть, и без удовольствия. Вообще у меня сложилось впечатление, что этот тип — не совсем человек. Универсальный солдат там, киборг или терминатор какой-нибудь, и с эмоциями у него жуткий напряг.
Спокойней от этой мысли не стало.
— Нет, — губы сложились в усмешку, и от этой гримасы меня окончательно парализовал ужас. Я могла только таращиться в голубые мёртвые глаза, как кролик на удава, и мелко-мелко трястись. Слава Богу, что ещё не обделалась с перепугу; но, наверное, просто нечем было. — Я просто сломаю ей руку, — процедил гигант, подтверждая, что правильно я не придала значения этому многообещающему «нет». — Говори! — рявкнул он мне в лицо.
И я особенно ясно поняла: сломает. Вот прямо сейчас, спокойно глядя в глаза, он сломает мне руку. Легко и не напрягаясь, той самой лапищей, которой держит в воздухе. Да и что ему напрягаться? Он просто сожмёт тиски пальцев чуть посильнее, и раздробит хрупкую косточку на много маленьких частей.
Не иначе, инстинкт самосохранения сработал, потому что голос у меня всё-таки прорезался. Трясущийся, неуверенный, но слова хлынули сплошным потоком, остановить который я вряд ли смогла бы при всём желании.
— Я п-понятия не имею, кто вы и о чём вы говорите! Никто меня не с-создавал, мама с папой только, и цианидов я ваших не знаю, или как они там правильно? Где я, что вообще происходит, что я вам сделала?! — вместе со словами из глаз хлынули слёзы, и за их пеленой я почти перестала видеть лицо белобрысого.
— Кириос чёрный трибун, пожалуйста, она не врёт, — вновь вступился за меня японец. — Проверьте показания приборов, она очень боится и действительно не врёт ни словом, вы ничего не добьетесь, покалечив её. Кириос трибун Наказатель, она в самом деле простая женщина, если что-то и есть, то оно зарыто глубоко в подсознании! Надо попробовать гипноз и психотропные препараты, это должно помочь!
Наказатель — это его зовут так, что ли? Очень подходящее имечко, ничего не скажешь! Или это должность, а зовут его Кириос?
А трибун? Знакомое слово. Ассоциации такие… трибун, манипула, сестерции… кажется, это откуда-то из Римской Империи, да?
Про психотропные препараты, упомянутые японцем, я старалась не думать. И так непонятно, почему до сих пор от страха в обморок не упала. Подумать, какая крепкая оказалась психика! Да и, честно говоря, хоть морфий с галоперидолом, только бы этот маньяк держался от меня подальше.
Через пару бесконечно долгих, тянущихся жидким стеклом мгновений, в которые я мысленно прощалась с собственной рукой, а заодно и жизнью, двустворчатый гигант, похоже, решил внять словам человека в белом халате, и швырнул меня обратно на кровать. Я приложилась затылком о стену так, что натурально увидела небо в алмазах, но и этот вид был прекрасней, чем близость «истинного арийца».
— У тебя три дня. Делай с ней что хочешь: коли, пытай, вскрывай череп и разбирай мозг на нейроны, но когда мы прибудем в сектор временного расположения легиона, я должен знать, чем циаматы её напичкали.
И с этими словами великан нас покинул. Надеюсь, навсегда. Сжавшись в углу кровати, я тряслась от пережитого страха и пыталась привыкнуть к мысли, что всё ещё жива.
— Сп-пасибо, — сумела выдавить я, переводя взгляд на сидящего рядом на нарах мужчину. Он тоже выглядел бледным и напуганным, и я понимала: шкаф с антресолями вполне мог и его разорвать на много маленьких японцев за то, что полез под руку. И тем не менее, полез, здорово рискуя, и спас мне если не жизнь, то уж здоровье точно.
— Вы хорошо держались, — неожиданно похвалил меня он. И в ответ на мой недоверчивый взгляд пояснил: — Трибуна Наказателя боятся все. От рядового до легата легиона. Его… сложно не бояться.
— Да уж, хорошо, — я нервно хихикнула. — Чудом лужу не сделала.
— Поверьте, это была бы не такая уж предосудительная реакция. И не такое бывало, — чуть поморщился он. — Меня зовут Нобоюки Исикава.
— Ольга В-высоцкая, — икнув, представилась я. — Чего он от меня хотел? И что вообще произошло? Где я нахожусь? — сумев немного взять себя в руки, задала я самые животрепещущие вопросы. — Исикава-сан, и можно мне во что-нибудь одеться? — робко попросила я. Кажется, вежливое обращение страны Восходящего Солнца вспомнила правильно; тогда почему он так озадаченно нахмурился?
— Сан? Что-то… ах да, это же древнее обращение, совсем забыл, — лицо японца просветлело. — Я не силён в древней истории, — извиняющимся тоном добавил он.
— В древней? — машинально уточнила я и шумно сглотнула, озарённая внезапной жуткой догадкой. — А… какой сейчас год?
— Две тысячи сорок четвёртый, — спокойно ответил Исикава.
— Это я без малого тридцать лет… Стоп! — я тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли. — За тридцать лет вежливые обращения не становятся древними.
— Ну, насколько я знаю, подобное обращение было принято ещё до пришествия Древних, — осторожно поправил меня японец.
— Древних? — тупо переспросила я, глядя прямо перед собой. — Каких древних?
— Древних богов, — охотно пояснил доктор.
Хм. Может, зря он этого двустворчатого остановил, и надо было позволить тому меня убить?
Короткая беседа, прервавшаяся на появление застенчивого молодого парня с торчащими во все стороны чёрными вихрами и большими тёмными глазами, принёсшего мне непонятную белую робу и миску с едой (то ли я права, и за нами кто-то постоянно наблюдает, то ли они тут как-то телепатически общаются), доставила мне много неприятных минут. И хотелось бы во всё это не поверить, но не получалось.
В общем, если вкратце, оказалось, что меня и привычную мне действительность разделяли две с лишним тысячи лет. В середине двадцать второго века на задыхающуюся в человеческих миазмах Землю явились древние языческие боги, и устроили всем большой христианский «апокалипсец». Христианам особенно; очень уж невзлюбили их древние, и это можно было понять, вспоминая, как насаждалась религия «терпения и всепрощения».
Порядок боги наводили железной рукой, не размениваясь на мелочи. Каждый из богов сохранил свой народ (явились почему-то не все), и плюс ещё пожалели (а, может, не заметили) всякие мелкие дикие племена в глухих лесах и на островах, которые теперь не то вымерли, не то ассимилировались, не то продолжали жить в своём каменном веке. Но в генеральном плане обустройства нового светлого будущего народов осталось всего восемь.
Восемь. От этой цифры мне ощутимо поплохело, когда я её осознала. От многосотенного многообразия, пусть и покалеченного в последнее время культурой фастфуда и бессмысленного потребления, осталось всего восемь народов.
Это шокировало меня сильнее, чем две тысячи лет. Я ведь не с пустого места пошла на языковое направление. Мне всегда было безумно интересно узнавать разные культуры, а ещё я всегда считала, что все проблемы человечества возникают именно из-за нежелания понимать чужие привычки и обычаи, принимая их право на жизнь. И я мечтала узнавать новое и помогать договариваться хоть кому-то, хотя бы в мелочах. Многообразие человеческих традиций, представлений и культур завораживало своей неисчерпаемостью.
Я после посещения Казани «заболела» татарским, я пыталась освоить арабскую вязь и мечтала когда-нибудь добраться до такого мистически прекрасного восточного искусства каллиграфии.
А теперь малодушно радовалась, что меня никуда не выпустят ни сейчас, ни, скорее всего, в ближайшем будущем, и я не увижу новую Землю; точнее, как её теперь называли, Терру. Потому что совершенно не хотела знать, во что превратились любимые, и каждый по-своему — прекрасные города. Хитроглазая татарская Казань, хмурый туманный спрут-Лондон, противоречивый Хабаровск, жизнерадостный Париж, великолепная Венеция, строгий Санкт-Петербург, яркий Самарканд и горячий Каир…