Почему бы и нет? Разве вам такая заключительная картина меньше нравится?
Я с испугом взглянул на Ванду.
- Вы превосходите мои грезы.
- Да, мы, женщины, изобретательны, - сказала она. - Когда вы найдете свой идеал, легко может случиться, что с вами будут поступать более жестоко, чем
вам хотелось бы.
- Боюсь, что я уже нашел свой идеал! - воскликнул я, прильнув пылающим лицом к ее лону.
- Неужто во мне? - воскликнула Ванда со смехом, сбросила меховой плащ и весело заскакала по комнате; она еще смеялась, когда я спускался по лестнице; и когда я в раздумье остановился во дворе, я все ещё слышал сверху ее озорной, безудержный смех.
- Итак, вы хотите, чтобы я воплотила собой ваш идеал? - лукаво спросила Ванда, когда мы сегодня встретились в парке.
Сначала я не нашелся, что ответить. В душе моей боролись самые противоречивые чувства. Она тем временем опустилась на каменную скамью, вертя в руках цветок.
- Ну, и - хотите?
Я стал на колени и взял ее за руки.
- Еще раз прошу вас: будьте моей женой, моей верной, искренней женой! Если вы этого не можете, - так будьте моим идеалом, но уж тогда совсем открыто, немилосердно!
- Вы знаете, что я отдам вам через год свою руку, если вы окажетесь тем мужчиной, которого я ищу, - ответила Ванда очень серьезно. - Но я думаю, что вы были бы мне благодарны, если бы я осуществила вашу фантазию. Ну, и что же вы предпочитаете?
- Я думаю, в вашей натуре таится все то, что мерещится моему воображению.
- Вы ошибаетесь.
- Я думаю, - продолжал я, - что вам должно доставлять удовольствие держать мужчину всецело в своих руках, мучить его...
- Нет, нет! - горячо воскликнула она. - Или все-таки... - она задумалась. - Я перестала понимать саму себя, - продолжала она после паузы, - но в одном я должна вам сознаться. Вы развратили мою фантазию, разожгли мне кровь - мне начинает нравиться все это. Меня увлекает восторг, с которым вы говорите о Помпадур, Екатерине II и обо всех прочих легкомысленных, эгоистичных и жестоких женщинах, все это западает мне в душу и побуждает меня уподобиться этим женщинам, которых, несмотря на их порочность, пока они жили, по-рабски боготворили и которые даже в гробу творят чудеса.
В конце концов вы сделаете из меня еще одну миниатюрную деспотицу, этакую Помпадур для домашнего употребления.
- Так что же! - возбужденно заговорил я. - Если это в вас заложено, дайте волю влечению своей природы! Только ничего половинчатого! Если вы не можете быть доброй, верной женой, - будьте дьяволом!
Я был возбужден, я провел бессонную ночь. Близость прекрасной женщины лихорадила меня - я сам не знал, что говорил, помню только, что целовал ее ноги и напоследок поднял ее ногу и поставил себе на затылок. Но она быстро ее отдернула и поднялась с почти гневным выражением.
- Если вы меня любите, Северин, - быстро заговорила она, и голос ее звучал резко и повелительно, - то никогда больше не говорите об этих вещах. Понимаете, никогда больше! Кончится тем, что я в самом деле смогу... - она улыбнулась и снова села.
- Я говорю совершенно серьезно, - воскликнул я в полузабытьи. - Я так боготворю вас, что готов переносить от вас все, только бы иметь право оставаться всю жизнь вблизи вас.
- Северин, еще раз предостерегаю вас.
- Вы напрасно меня предостерегаете. Делайте со мной, что хотите, только не отталкивайте меня от себя совсем!
- Северин, - возразила Ванда, - я легкомысленная молодая женщина, для вас опасно до такой степени от даваться в мою власть. В конце концов, вы и в самом деле сделаетесь моей игрушкой - кто вас защитит тогда, кто тогда поручится, что я не злоупотреблю своей властью?
- Ваше благородное сердце.
- Власть сделает меня заносчивой.
- И будь заносчивой, - воскликнул я, - топчи меня ногами.
Ванда обвила мне рукой шею, заглянула в глаза и покачала головой.
- Боюсь, я этого не сумею, но я попытаюсь - ради тебя! Потому что я люблю тебя, Северин, так люблю, как еще никогда никого не любила!
Сегодня она вдруг надела шляпу и шаль и предложила мне пойти с нею на базар.
- Боюсь, я этого не сумею, но я попытаюсь - ради тебя! Потому что я люблю тебя, Северин, так люблю, как еще никогда никого не любила!
Сегодня она вдруг надела шляпу и шаль и предложила мне пойти с нею на базар. Там она велела подать себе хлысты - из длинного ремня на короткой ручке, какие употребляют для собак.
- Эти вам, вероятно, подойдут, - сказал продавец.
- Нет, эти слишком малы, - ответила Ванда, искоса взглянув на меня, мне нужен большой...
- Вероятно, это для бульдога? - предположил торговец.
- Да, - воскликнула она, - в таком роде, какие употребляются в России для непокорных рабов.
Она поискала и, наконец, отобрала хлыст, при виде которого меня проняло какое-то жутковатое чувство.
- Теперь прощайте, Северин, - сказала она, - мне еще нужно сделать кое-какие покупки, при которых вам не следует меня сопровождать.
Я простился и пошел прогуляться, а на обратном пути увидел, как Ванда выходит из лавки скорняка и знаком меня подзывает.
- Подумайте еще раз, - заговорила она с довольным видом, - я никогда не делала для вас тайны из того, что меня привлек в вас преимущественно ваш серьезный, мыслящий нрав. Понятно, что теперь меня возбуждает мысль - видеть этого серьезного человека у своих ног, так беззаветно, прямо-таки исступленно отдавшегося мне. Но долго ли продержится это возбуждение? Женщина может любить мужчину, раба же она унижает и в конце концов отшвыривает его от себя ногой.
- Так отшвырни меня ногой, когда я надоем тебе! - ответил я. - Я хочу быть твоим рабом.
- Я чувствую, что во мне дремлют опасные наклонности, - заговорила Ванда после того, как мы прошли с ней несколько шагов, - а ты их пробуждаешь, и не к своей выгоде, ты умеешь так соблазнительно изображать жажду наслаждений, жестокость, высокомерие...
Что ты скажешь, если я поддамся искушению и на тебе первом испробую силу, - как Дионисий, который велел изжарить изобретателя железного быка в его собственном изобретении, чтобы на нем первом убедиться, действительно ли его крики и предсмертное хрипение звучат подобно реву быка. Что, если я окажусь женской ипостасью Дионисия?
- О, будь ей! - воскликнул я. - Тогда исполнится моя фантазия. Доброй или злой, - я принадлежу тебе, выбирай сама. Меня влечет рок, заключенный в моей груди, - демонически - всесильно.
"Любимый мой!
Я не хочу видеть тебя ни сегодня, ни завтра, а послезавтра - только вечером и - рабом моим.
Твоя госпожа
Ванда".
"Рабом моим" было подчеркнуто. Я прочел записку, полученную рано утром, еще раз, затем велел оседлать себе осла, истинно ученое животное, и поехал в горы, чтобы там, среди величавой природы Карпат, заглушить свое томление.
И вот я вернулся - усталый, истомленный голодом и жаждой и, прежде всего, влюбленный.
Я быстро переодеваюсь и через несколько мгновений стучусь в ее дверь.
- Войдите!
Я вхожу. Она стоит посреди комнаты в белом атласном платье, струящемся по ней, как потоки света, и в кацавейке из багряного атласа с богатой, пышной горностаевой опушкой, с маленькой алмазной диадемой на осыпанных пудрой, словно снегом, волосами, со скрещенными на груди руками, со сдвинутыми бровями.
- Ванда!
Я бросаюсь к ней, хочу охватить ее руками, поцеловать ее; она отступает на шаг вскидывает меня взглядом с головы до ног.
- Раб!
- Госпожа! - я опускаюсь на колени и целую подол
ее платья.
- Вот так-то лучше!
- О, как ты прекрасна!
- Я тебе нравлюсь? - Она подошла к зеркалу и оглядела себя с горделивым удовольствием.
- Ты сведешь меня с ума!
Она презрительно выпятила нижнюю губу и насмешливо взглянула на меня из-под опущенных век.
- Подай мне хлыст!
Я окинул взглядом комнату.
- Нет! - воскликнула она, - оставайся на коленях,
- Она подошла к камину, взяла с карниза хлыст и хлестнула им по воздуху, глядя на меня с улыбкой, а потом начала медленно засучивать рукава меховой кацавейки.