- Дивная женщина! - вскричал я.
- Молчи, раб!
Внезапно посмотрев на меня мрачным, даже свирепым взглядом, она ударила меня хлыстом; в следующее мгновение она склонилась ко мне с выражением сострадания на лице, нежно обвила рукой мою шею и спросила полусмущенно, полуиспуганно:
- Я сделала тебе больно?
- Нет! - ответил я. - Но если бы и сделала - боль, которую ты мне причинишь, для меня наслаждение. Бей же меня, если это доставляет тебе удовольствие.
- Но мне это не доставляет никакого удовольствия. Меня снова охватило это странное опьянение.
- Бей меня! - молил я. - Бей меня, безо всякой жалости!
Ванда взмахнула хлыстом и дважды ударила меня.
- Что, хватит с тебя?
- Нет!
- Серьезно, нет?
- Бей меня, прошу тебя - для меня это наслаждение.
- Да, потому что ты отлично знаешь, что это несерьезно, - возразила она, - что у меня не хватит духу сделать тебе больно. Мне противна вся эта грубая игра. Если бы я действительно была такой женщиной, которая способна хлестать своего раба, ты бы ужаснулся.
- Нет, Ванда, - сказал я, - я люблю тебя больше самого себя, и отдаюсь тебе на жизнь и на смерть - ты в самом деле можешь делать со мной все, что тебе вздумается, все, что внушит тебе одна только твоя заносчивость.
- Северин!
- Топчи меня ногами! - воскликнул я, распростершись перед ней лицом ниц.
- Я ненавижу всякую комедию! - нетерпеливо воскликнула Ванда.
- Так издевайся надо мной всерьез. Зловещая пауза.
- Северин, предостерегаю тебя еще раз - в последний раз, - прервала молчание Ванда.
- Если любишь меня, будь жестока со мной! - умоляюще проговорил я, поднимая к ней глаза.
- Если люблю тебя - повторила Ванда. - Ну, хорошо же! - Она отступила на шаг и оглядела меня с мрачной усмешкой. - Так будь же моим рабом и почувствуй, что значит всецело отдаться в руки женщины! - И в тот же миг она наступила на меня ногой.
- Ну, раб, как тебе это нравится?
Затем она взмахнула хлыстом.
- Встань!
Я хотел подняться на ноги.
- Не так! - приказала она. - На колени!
Я повиновался, и она начала хлестать меня.
Удары - частые, сильные - сыпались мне на спину, на руки, каждый врезался в мою плоть и продолжал там гореть, но боль приводила меня в восторг, потому что исходила она от нее - от той, которую я боготворил, за которую всякую минуту готов был отдать жизнь. Вот она остановилась.
- Я начинаю находить в этом удовольствие, - заговорила она. - На сегодня довольно, но мной овладевает дьявольское любопытство - посмотреть, насколько хватит твоих сил, жестокое желание - видеть, как ты трепещешь под ударами моего хлыста, как извиваешься, наконец, услышать твои стоны и жалобы, и хлестать так безо всякой жалости, пока ты не лишишься чувств. Ты разбудил опасные наклонности в моей душе. Ну, а теперь вставай.
Я схватил ее руку, чтобы прижаться к ней губами.
- Что за дерзость!
Она оттолкнула меня от себя ногой.
- Прочь с глаз моих, раб!
Как в лихорадке, проспал я в смутных снах всю ночь. Когда я проснулся, едва светало.
Что случилось в действительности из того, что проносится в моем воспоминании? Что я пережил и что - только видел во сне? Меня хлестали, это несомненно, - я еще чувствую каждый удар, я могу сосчитать жгучие красные полосы на своем теле. И хлестала меня она! Да, теперь мне все ясно.
Моя фантазия стала действительностью. Что же я чувствую? Разочаровала ли меня действительность моей грезы?
Нет! Я только немного устал - но ее жестокость наполняет меня восторгом. О, как я ее люблю, как я ее боготворю! Ах, все это и отдаленно не выражает того, что я к ней чувствую, того, как всецело я чувствую себя отдавшимся ей! Какое это блаженство - быть ее рабом!
Она окликает меня с балкона. Я бегу вверх по лестнице. Она стоит на пороге и дружески протягивает мне руку.
- Мне стыдно! - проговорила она, склонившись ко мне на грудь, когда я обнял ее.
Я бегу вверх по лестнице. Она стоит на пороге и дружески протягивает мне руку.
- Мне стыдно! - проговорила она, склонившись ко мне на грудь, когда я обнял ее.
- Чего?
- Постарайтесь забыть вчерашнюю безобразную сцену, - сказала она дрожащим голосом. - Я исполнила вам вашу безумную фантазию - теперь будем благоразумны, будем счастливы, будем любить друг друга, а через год я стану вашей женой.
- Моей госпожой! - воскликнул я, - а я - вашим рабом!
- Ни слова больше о рабстве, о жестокости, о хлысте,
- перебила меня Ванда. - Из всего этого я согласна оставить вам одну только меховую кофточку, не больше. Пойдемте, помогите мне надеть ее.
Маленькие бронзовые часы с фигуркой Амура, только что выпустившего стрелу, пробили полночь.
Я встал, хотел уйти.
Ванда ничего не сказала, только обвила меня руками, притянула назад на оттоманку и снова начала целовать меня, и так понятен, так убедителен был этот немой язык!..
Но он говорил еще больше, чем я осмеливался понять - такой страстной истомой дышало все существо Ванды, столько сладостной неги было в полузакрытых, сумеречных глазах ее, в слегка мерцающем красном потоке ее волос, припорошенных белой пудрой, в белом и красном атласе, шелестевшем вокруг нее при каждом ее движении, в волнующемся горностае кацавейки, в который она небрежно куталась.
- Умоляю тебя, - запнулся я, - но ты рассердишься.
- Делай со мной, что хочешь, - прошептала она.
- Тогда топчи меня, прошу тебя, иначе я помешаюсь.
- Разве я не запретила тебе! - воскликнула Ванда. - Ты все-таки неисправим.
- Ах, я влюблен так страшно! Я опустился на колени и прижал свое пылающее лицо к ее лону.
- Я, право, думаю, - задумчиво начала Ванда, - что все это твое безумие есть лишь демоническая, ненасытная чувственность. Наша неестественность должна порождать подобные заболевания. Если бы ты был менее добродетелен, ты был бы совершенно нормален.
- Так сделай же меня нормальным, - пробормотал я.
Я перебирал руками ее волосы и искрящийся мех, вздымающийся и опускающийся на ее волнующейся груди, словно освещенная луной волна, смущая все мои чувства.
И я целовал ее - нет, она целовала меня - так бурно, так безжалостно, словно хотела убить меня своими поцелуями. Я был как в бреду, свой рассудок я давно потерял, но под конец я стал просто задыхаться. Я попытался освободиться.
- Что с тобой?
- Я страдаю ужасно.
- Страдаешь? - она громко и весело расхохоталась.
- Ты можешь смеяться? - простонал я. - Значит, ты даже не догадываешься...
Она вдруг стала серьезной, взяла руками мою голову, повернула меня к себе и порывисто к себе прижала.
- Ванда! - запнулся я.
- Верно - тебе ведь приятно страдание! - сказала она и снова засмеялась. - Ну погоди же, уж я тебя вылечу!
- Нет, я не стану больше допрашивать тебя, хочешь ли ты отдаться мне навеки или только на одно блаженное мгновение! Я хочу упиться своим счастьем, теперь ты моя, и лучше уж мне потерять тебя, чем никогда не обладать тобой.
- Вот так, теперь ты благоразумен, - сказала она и снова поцеловала меня своими убийственными губами, и я рванул в стороны горностай, кружевные покровы, и ее обнаженная грудь заколыхалась, забилась об мою.
Потом чувства оставили меня...
Я опомнился только в то мгновение, когда увидел капающую с моей руки кровь, и апатично спросил ее:
- Ты меня поцарапала?
- Нет, кажется, я тебя укусила.
Замечательно, однако, насколько жизненные обстоятельства принимают совершенно иной вид, как только появляется какое-либо новое лицо.
Мы проводили с Вандой упоительные дни - бродили по горам, вдоль озер, читали вместе, и я заканчивал ее портрет. А как мы любили друг друга! Каким счастьем светилось ее очаровательное лицо!
И вдруг приезжает ее подруга, какая-то разведенная женщина, немного старше, немного опытнее Ванды, немного менее искренняя, - и вот уже во всем сказывается ее влияние.