Но это все-таки в ее власти - она может, если захочет какая прелесть в этом сомнении, в этом опасении!
Теперь я понимаю Манон Леско и бедного рыцаря, молившегося на нее даже тогда, когда она была уже любовницей другого, даже у позорного столба.
Любовь не знает ни добродетели, ни заслуги. Она любит, и прощает, и терпит все потому, что иначе не может. Нами руководит не здравое суждение не достоинства или недостатки, которые нам случится открыть, привлекают или отпугивают нас. Нас влечет какая-то сладостная и грустная, таинственная сила, и под ее влиянием мы перестаем мыслить, чувствовать, ощущать, хотеть, - мы позволяем ей увлекать нас, не спрашивая даже, куда.
Сегодня на гулянье впервые появился один русский князь, привлекший к себе всеобщее внимание своей атлетической фигурой, необычайно красивым лицом, роскошным туалетом и великолепием окружающей его свиты. Особенно поразил он дам, разглядывавших его совсем как дикого зверя. Но он проходил по аллеям мрачный, никого не замечая, в сопровождении двух слуг - негра, одетого с головы до ног в красный атлас, и черкеса во всем блеске его национального костюма и вооружения. Вдруг он заметил Ванду, устремил на нее холодный пронизывающий взгляд, даже проследил за ней глазами, пока она шла мимо, поворачивая голову в ее направлении, и, когда она прошла, остановился и посмотрел ей вслед.
А она - она лишь пожирала его своими искрящимися зелеными глазами и постаралась снова встретиться с ним.
Утонченное кокетство, которое я чувствовал и видел в ее походке, в каждом ее движении, в том, как она на него смотрела, - сдавило мне горло. Когда мы шли домой, я что-то заметил ей об этом. Она наморщила лоб и ответила:
- Чего же ты хочешь? Князь такой мужчина, который мог бы мне понравиться, который даже ослепляет меня, - а я свободна и могу делать, что захочу...
- Разве ты меня больше не любишь? - испуганно пробормотал я, запинаясь.
- Люблю я только тебя, - ответила она, - но князю я позволю ухаживать за собой.
- Ванда!
- Разве ты не раб мой? - спокойно напомнила она.
- Разве я не жестокая северная Венера в мехах?
Я промолчал. Я чувствовал себя буквально раздавленным ее словами, холодный взгляд ее вонзился мне в сердце, как кинжал.
- Ты сей же час разузнаешь, как зовут князя, где он живет и все, что его касается, понятно? - продолжала она.
- Но...
- Никаких отговорок. Повинуйся! - воскликнула Ванда с такой суровостью, какой я никогда в ней не подозревал. - Не показывайся мне на глаза, пока не сможешь ответить на все мои вопросы.
Только к вечеру я смог доставить Ванде сведения, которых она желала. Она заставила меня стоять перед ней как слугу, пока выслушивала мой отчет с улыбкой, откинувшись на спинку кресла.
Потом она кивнула головой, она казалась довольной.
- Дай мне скамеечку под ноги, - коротко приказала она.
Я повиновался и, поставив скамеечку, уложил на нее ее ноги, оставшись перед ней на коленях.
- Чем это кончится? - печально спросил я после короткой паузы.
Она разразилась веселым смехом.
- Да это еще и не начиналось!
- Ты бессердечнее, чем я думал, - сказал я, уязвленный.
- Северин! - серьезно заговорила Ванда. - Я еще ничего не сделала, ровно ничего - а ты меня уже называешь бессердечной. Что же будет, когда я исполню твои фантазии, когда я стану вести веселую, вольную жизнь, окружу себя поклонниками и целиком осуществлю твой идеал - с попиранием ногами и ударами хлыста?
- Ты слишком серьезно принимаешь мои фантазии.
- Слишком серьезно? Но раз я их осуществляю, не могу же я останавливаться на шутке, - возразила она. - Ты знаешь, как ненавистна мне всякая игра, всякая комедия. Ведь ты этого хотел. Чья это затея, - твоя или моя? Я ли тебя ею соблазнила, или это ты разжег мое воображение? Разумеется, теперь это для меня серьезно.
- Выслушай меня спокойно, Ванда, - сказал я нежно. - Мы так любим друг друга, мы так бесконечно счастливы - неужели ты хочешь принести в жертву прихоти наше будущее?
- Это уже не простая прихоть! - воскликнула она.
- Выслушай меня спокойно, Ванда, - сказал я нежно. - Мы так любим друг друга, мы так бесконечно счастливы - неужели ты хочешь принести в жертву прихоти наше будущее?
- Это уже не простая прихоть! - воскликнула она.
- А что же?! - испуганно спросил я.
- Были, конечно, такие задатки во мне самой, - спокойно и задумчиво заговорила она, - быть может, без тебя они никогда не обнаружились бы; Hо ты их пробудил, развил - и теперь, когда это превратилось в могучее влечение, когда это заполнило меня всю, когда я вижу в этом наслаждение, когда я уже не хочу и не могу иначе, - теперь ты хочешь повернуть вспять? - ты - мужчина ты или нет?
- Любимая, дорогая моя Ванда! - воскликнул я лаская, целуя ее.
- Оставь меня - ты не мужчина...
- А кто же ты? - вспыхнул я.
- Я своенравна, - сказала она, - ты это знаешь. Я не так сильна в фантазиях и не так слаба в их исполнении, как ты. Если я что-нибудь решаю сделать, я это исполняю, - и тем увереннее, чем большее встречаю сопротивление. Оставь меня!
Она оттолкнула меня от себя и встала.
- Ванда! - Я тоже встал и стоял лицом к лицу с ней.
- Теперь ты знаешь, какая я, - продолжала она. - Предостерегаю тебя еще раз. У тебя еще есть выбор. Я не принуждаю тебя стать моим рабом.
- Ванда, - с волнением отозвался я, и слезы выступили у меня на глазах, - ты не знаешь, как я тебя люблю!
Она презрительно повела губами.
- Ты заблуждаешься, ты делаешь себя дурнее, чем ты есть, твоя природа гораздо добрее, благороднее...
- Что ты знаешь о моей природе! - резко перебила она меня. - Ты еще узнаешь, какая я.
- Ванда!
- Решайся же: хочешь ты подчиниться безусловно?
- А если я скажу: нет?
- Тогда...
Она подошла ко мне, холодная и насмешливая, - и стоя вот так передо мной, со скрещенными на груди руками, со злой улыбкой на губах, она действительно была воплощением деспотической женщины моих фантазий. Черты ее лица казались жестокими, в глазах не было ничего, что обещало бы доброту, сострадание.
- Хорошо... - проговорила она, наконец.
- Ты сердишься, - сказал я, - ты будешь меня бить хлыстом?
- О, нет! - возразила она. - Я отпущу тебя. Можешь идти. Ты свободен. Я тебя не удерживаю.
- Ванда... меня, человека, который так тебя любит...
- Да, вас, сударь мой, - человека, который меня боготворит, презрительно бросила она, - но который труслив, лжив, изменяет своему слову. Оставьте меня сию же минуту...
- Ванда!...
- Дрянь!
Кровь прихлынула мне к сердцу. Я бросился к ее ногам и не в силах был сдержать рыданий.
- Только слез не хватало! - воскликнула она, засмеявшись... О, какой это был ужасный смех! - Подите
- я не хочу вас больше видеть.
- Боже мой! - крикнул я, не помня себя. - Да, я сделаю все, что ты прикажешь, буду твоим рабом, твоей вещью, которой ты сможешь распоряжаться по своему усмотрению - только не отталкивай меня - я погибну
- я жить без тебя не могу!
Я обнимал ее колени и покрывал ее руки поцелуями.
- Да, ты должен быть рабом и чувствовать хлыст, потому что ты не мужчина, - спокойно проговорила она. - Именно от этого мучительнее всего сжалось мое сердце - от того, что говорила она без всякого гнева, даже без волнения, а в спокойном раздумье. - Теперь я узнала тебя, поняла твою собачью натуру, способную боготворить того, кто топчет тебя ногами, - и тем больше боготворить, чем больше тебя унижают. Я теперь узнала тебя, а ты меня еще узнаешь.
Она шагала по комнате крупными шагами, а я остался уничтоженный, на коленях, с поникшей головой, со слезами, струившимися у меня по лицу.
- Поди сюда, - повелительно бросила мне Ванда, опускаясь на оттоманку. Я повиновался знаку ее руки и сел рядом с ней. Она мрачно посмотрела на меня, потом взгляд ее вдруг просветлел, словно осветившись изнутри, она привлекла меня, улыбаясь, к себе на грудь и принялась поцелуями осушать от слез мои глаза.